| Сон |
[21 Jun 2002|12:10pm] |
Записал более или менее по горячим следам. Убраны только шерховатости, ну и, как обычно, "что-то забыл".
Итак, сон. Экспозиция: я нахожусь на экскурсии в закрытом детском саду-интернате, где воспитываются исключительной элитности детвора. Экскурсия не простая, а "со значением": возможно, я буду там работать - точнее, мне, может быть, предложат там работу. "Всё зависит от вашей воли к сотрудничеству" - так, кажется, было написано в пригласительном листе (и он оказывается у меня в руках - миленькая разноцветная тетрадочка в глянце, с мухомором на обложке, на котором свободно сидит муха и пьёт чай из самовара, и это что-то значит, но я забыл что).
Экскурсия начинается с длительной процедуры у ворот интерната, где у меня берут отпечатки пальцев, и требуют сплюнуть в баночку, чтобы произвести анализ слюны. "Вы давно не посещали стоматолога, у вас кровят дёсны" - осуждающе заключает тётка, исследующая мою слюну. Я понимаю, что это как-то плохо отразится на моих шансах устроиться на работу, и тут же получаю подтверждение: "У всех наших сотрудников здоровые зубы. Премии выдаются по зубам, по запаху изо рта, и по улыбанию" (она так и сказала - "улыбанию"). Когда я что-то вякаю насчёт того, что премировать надо того, кто лучше работает, тётка снисходительно заявляет - "У нас все работают идеально. Здесь вам не Волчьехренск."
Осмотр детской зоны (она так называется) начинается с сортира. "Мы мыслим по-европейски" - тараторит тётка, "это для нас кал что-то значит, а для европейцев он ничего не значит"... Я спрашиваю, что значит для нас кал. "Ну, что он... говно" - тётка неожиданно краснеет. "То есть что в нём есть что-то плохое. А для европейцев это просто кал." Я свожу разговор на Сорокина. "Нет, Сорокин - это очень нутряное такое, это литература для Мухосранска", недовольничает тётка, "у него идея совсем другая, неевропейская, он хочет говно разрешить, легализивать, а мы просто говорим, что кал - это кал, он ничего не значит".
Сортир просто огромный, кабинки именные, с замочком, но со стеклянными дверьми. "Каждый ребёнок имеет собственную кабинку" - говорит тётка, "не срёт где попало. Это приучает к прайвеси, у ребёнка должно быть своё личное пространство, это аксиома педагогики. И к личной ответственности за сделанное приучает тоже. Срать - это самый первый вид труда, с которым сталкивается ребёнок, и важно научить его делать это идеально, как в Европе. Вот, посмотрите" - она подводит меня к кабинке, где сидит и гадит тощий черноволосый мальчик. Точнее, не сидит, а сосредоточенно ёрзает, как бы танцует на унитазе, растопырив руки и зажмурив глаза. Я спрашиваю, что это с ним такое. Тётка подводит меня к соседней кабинке и открывает своим ключом. Я смотрю в унитаз и ничего не понимаю: внутри он напоминает ящик письменного стола, с какими-то отделениями, перегородками, углублениями в фаянсе.
"Это боксы для разных фракций кала" - объясняет тётка. "Вот это для твёрдых масс, вот это для мягких, а сюда надо сливать понос" - тётка тычет в унитаз длинной щёткой, как указкой. "Дети должны правильно заполнять унитаз, попадать точно. Это приучает их к аккуратности. У нас не Мухосранск. Да и вообще, русские до сих пор срать в унитаз не научились, всё мимо попадают. Пора с этим кончать, пора становиться европейцами." Я спрашиваю, а что случится, если кто-нибудь насрёт не в то отделение. "Если ребёнок ошибается, мы составляем протокол, начисляем штрафные баллы, и он должен переложить кал правильно", отвечает тётка. Я обращаю внимание, что спуска воды нигде нет. "Ну конечно", - снисходительно усмехается тётка, - "спуск воды осуществляется только после осмотра унитаза дежурными. Ключом с пультовой". Мы идём в пультовую: огромный круглый зал с мониторами и веб-камерами, показывающими сортир со всех углов. "Веб-камера установлена в каждой кабинке" - говорит тётка, - "это от фонда Сороса подарок. У нас с ними прекрасные отношения".
Я спрашиваю, почему нет сортирной бумаги. "А зачем?" - удивляется тётка, - "воспитанный ребёнок должен срать так, чтобы ничего себе не запачкать. У нас же не Волчьехренск, где, извините за подробности, жопу газетой вытирают. Мы готовим европейцев... Ну, конечно, немножко помыться иногда можно, есть душевые кабинки, но мы этого не поощряем. А то ещё иногда дети бумагу с собой проносят, вытираются, а потом прячут в одежде, чтобы вынести. Мы поэтому стеклянные двери сделали. Всё-таки мы ещё дикая страна, сплошной Мухосранск".
"В общем, так" - говорит она после всего, - "поработаете сначала дежурным операционистом. Будете присматривать за детьми - ну, как срут, чтобы бумагу не проносили. И предупреждаю по-дружески: без конфликтов!" Я делаю удивлённое лицо, а тётка широко улыбается: "Любого нашего сотрудника можно обвинить в педофилии, а это международное преступление, тут никакая Гаага не поможет. Администрация этим не злоупотребляет, но, в общем-то, имейте в виду. У нас машина дежурит. Что не так - сразу в тюрьму. У нас тут не Волчьехренск."
)(
|
|