|
[31 Aug 2003|06:15am] |
Очаровательную цитату приводит ![[info]](http://lj.rossia.org/img/userinfo-lj.gif) mozgovaya@lj:
Отношение к труду в России - губительное. Мы в этом отношении далеки и от Европы, и от Китая-Японии. Мы - нация казачьего типа, которая привыкла все брать штурмом, а после этого расслабляться часами и годами. Это описано еще в "Тарасе Бульбе". С тех пор мало что изменилось. Поэтому наша экономика неконкурентоспособна ни с Западом, ни с Дальним Востоком". (И.В. Бестужев-Лада, Аспекты 2001).
Надо бы произвесть натурный эксперимент. А именно - поселить Бестужева-Ладу посреди среднерусской возвышенности. Выделить ему землицы "скока возьмёт". Справить избу-пятистенок. Корову дать, лошадь (чего уж мелочиться). Пшеничку, правда, выдать на посев старую - которая сам-два, сам-три даёт. И пусть попашет земличку-то казацким методом. Штурмом пущай возьмёт, а потом расслабится годами. Небось, наработает разочек - а птом будет на печи лежать да белыми жамками харчиться.
Русский народ, столь профессионально охарактеризованный этим специалистом, всю свою историю работал. Жутко, кошмарно, "на вытяг жилочки". Потому как земли тощие, холода долгие, летом погодка какая Бог пошлёт, а чего Бог русским посылает - про то всем известно. Состояний было, собственно, три: 1) просто тяжёлая работа, 2) работа "на разрыв сил", 3) минимально необходимый отдых. Именно что минимально необходимый - чтобы не загнуться. Ибо у нас тут, блядь, не счастливая Европа, где зреют апельсины бочками.
Впрочем, если г-н Бестужев-Лада из принципа черпает свои познания о русских людях только из литературных источников, то пусть на досуге ознакомится хотя бы с этим:
Через четыре года в пятый село наполовину уходило в шахты и города, а наполовину в леса - бывал неурожай. Издавна известно, что на лесных полянах даже в сухие годы хорошо вызревают травы, овощ и хлеб. Оставшаяся на месте половина деревни бросалась на эти поляны, чтобы уберечь свою зелень от моментального расхищения потоками жадных странников. Но на этот раз засуха повторилась и в следующем году. Деревня заперла свои хаты и вышла двумя отрядами на большак -- один отряд пошел побираться к Киеву, другой -- на Луганск на заработки; некоторые же повернули в лес и в заросшие балки, стали есть сырую траву, глину и кору и одичали. Ушли почти одни взрослые -- дети сами заранее умерли либо разбежались нищенствовать. Грудных же постепенно затомили сами матери-кормилицы, не давая досыта сосать.
Была одна старуха -- Игнатьевна, которая лечила от голода малолетних: она им давала грибной настойки пополам со сладкой травой, и дети мирно затихали с сухой пеной на губах. Мать целовала ребенка в состарившийся морщинистый лобик и шептала:
-- Отмучился, родимый. Слава тебе, господи!
Игнатьевна стояла тут же:
-- Преставился, тихий: лучше живого лежит, сейчас в раю ветры серебряные слушает...
Мать любовалась своим ребенком, веря в облегчение его грустной доли.
-- Возьми себе мою старую юбку, Игнатьевна, -- нечего больше дать. Спасибо тебе.
Игнатьевна простирала юбку на свет и говорила: -- Да ты поплачь, Митревна, немножко: так тебе полагается. А юбка твоя ношеная-переношеная, прибавь хоть платочек ай утюжок подари...
)(
|
|