| Мёртвая Смерть: Гиюль |
[19 Apr 2006|04:46am] |
Приснилось мне это безобразие прошлой ночью, но записать не было времени. Я решил так: если забудется – хрен с ним; однако ж не забылось.
Итак, сон.
Я стою возле ультрасовременного здания, состоящего из этаких стеклянно-стальных блинов разного диаметра (каждый блин – этаж), положенных друг на друга не ровно, а со всякими смещениями: блины как бы торчат друг из-под друга, как неровно положенные одна на одну монеты.
Здание это – гостиница (точнее, отель, ещё точнее – «хотёл»), где проходит Первая всемирная конференция русскоязычной фантастики. Я верчу в руках журналистское удостоверение и пригласительный билет, не зная, чем воспользоваться: вроде бы гостем быть престижнее, но у меня есть план взять парочку интервью, могут возникнуть какие-нибудь проблемы и всё такое.
В конце концов решаю ничего не решать – что спросят, то и покажу. Никто ничего не спрашивает, и я довольно быстро добираюсь на лифте до конференц-зала, устроенного в одном из этих самых блинов. Зал тоже весь из себя современный, то есть крайне уродский, с разделением зала на несколько частей с разной высотой пола, разными креслами и всё такое. Все места, однако, забиты, причём в основном какой-то ярко одетой молодью. Прямо передо мной сидит парень с дредами и в девчачьей тишотке, открывающей пузо с пирсингованным пупком. Парень пьёт кофейный напиток из железной банки и болтает по сотику.
Я не понимаю, что мне делать дальше: вроде бы должны быть какие-то выступления, но их нет.
Неожиданно я замечаю у стены одного дядечку, писателя-фантаста из старой ещё гвардии. Отмечаю про себя, что сильно постарел, его восточное лицо стало каким-то «глиняным», неживым. В руках у него спеленатый младенчик, завернутый в байковое одеяльце. Младенчик, видимо, крепко спит.
Дядечка меня замечает и сильно радуется моему появлению. Через небольшое время мы уже сидим в каком-то буфете (чувствуется, что зал рядом, доносится шум и всё такое) вместе с ещё несколькими знакомыми и треплемся о всякой фигне. Мне уже не кажется глиняным лицо собеседника. Он оживлённо рассказывает о том, что недавно вот снова женился, на какой-то восточной женщине «прямо из аула», очень счастлив, она скромная, ласковая, вот уже и ребёнок – он с гордостью протягивает мне свёрток.
Я осторожно беру его (он лёгкий) и смотрю на крошечное личико младенца. Машинально замечаю, что его лицо покрыто какими-то красными точками: видимо, детская аллергийка на какую-нибудь молочную смесь или чем там его кормят.
В этот момент раздаётся громкий звонок – ну, как в школе или в институте. Мой собеседник вскакивает, озирается (я по-прежнему держу свёрток) и вдруг начинает тараторить:
- Ох, я сейчас должен выступать, у меня доклад, а я забыл сказать, моя жена сюда приехала, она на первом этаже, надо ей отдать ребёнка, очень прошу, выручи меня, спустись вниз, отдай ребёнка ей, мне сейчас выступать, очень прошу…
Если бы ребёнок не был у меня на руках, я, наверное, как-нибудь отговорился, но сейчас отказываться уже неудобно. Я всё же пытаюсь это сделать: говорю, что у меня плохое зрение, что я не найду его жену в толпе, но он всё тараторит:
- Ты её сразу узнаешь, она в красном платке, маленькая такая чёрненькая, её зовут Гиюль, в красном платке, он как светофор, сразу, как только в красном платке, подойти, спроси, Гиюль, тогда она назовёт моё имя и возьмёт ребёнка, возвращайся только скорее, у меня доклад интересный, я там тебя упоминаю, кстати, только скорее, она ждёт…
Ошеломлённый этим неожиданным напором, я оказываюсь уже возле лифта. Пока я перекладываю ребёнка поудобнее, товарищ исчезает – вот буквально «был и нету». Предчувствуя уже какие-то проблемы, я спускаюсь на первый этаж, в вестибюль. Там море народа: все стоят, сидят, некоторые даже лежат на полу. В центре зала устроился цыганский табор: охрана пытается выгнать цыган, те «не понимают по-русски», их тётки тем временем уже идут по толпе, высматривая потенциальных жертв. Я лавирую между кучками людей, щурюсь, всматриваюсь, но нигде не вижу женщину в красном платке.
Вытаскиваю телефон, набираю номер дядечки, спихнувшего мне младенца (который, слава Богу, всё ещё спит, даже посапывает тихонько во сне). Ничего: ни шума, ни гудков, ни «аппарат абонента выключен или временно недоступен». Я понимаю, что попал, причём во что-то очень нехорошее. Пытаюсь найти кого-нибудь из охранников: может быть, Гиюль обращалась в охрану? Но никого из охраны и администрации, как назло, не попадается.
Я иду в туалет, чтобы попить воды из-под крана. Мужской туалет закрыт на ключ, соседний женский тоже, но изнутри, оттуда доносятся звуки чего-то расставляемого и раскладываемого. Похоже, в туалете обосновались цыгане.
Выхожу. Замечаю, что за окнами темно – прошло много времени. Народу на первом этаже осталось мало: огромное помещение пустынно, как зал аэропорта в пятом часу утра. Кто-то гуляет, кто-то пьёт кока-колу из банки. Женщины в красном платке нигде нет.
Я подхожу к стойке, где скучает охранник в серой форме с жёлтой надписью «Частное охранное предприятие Русич». Объясняю ситуацию, показываю ребёнка. Охранник смотрит на меня – точнее, сквозь меня – и говорит, что конференция давно закончилась и все разошлись. Никакой Гиюли, конечно, нет и не было. Что делать? А это не его проблемы.
Пока он это говорит, я смотрю на свои руки и замечаю на них красные пятнышки – такие же, как на мордашке ребёнка.
- Мне нужно в туалет, - решительно говорю я, - умыться, справить нужду и перепеленать ребёнка. Откройте хотя бы дверь, у вас же есть ключ.
Он смотрит на меня – уже не сквозь, а прямо, - молча вытаскивает изогнутую железяку и кладёт её на стойку. Я вижу, что он не хочет отдавать мне её из рук в руки, и меня это беспокоит.
Захожу в туалет. Цыгане в женском уже начали петь какие-то песни. Сначала иду справить нужду. Расстёгиваю ширинку и вижу, что красных пятнышек на руках стало ещё больше, кое-где они превратились в язвочки. Понимаю, что подхватил от ребёнка что-то нехорошее и бегу к зеркалу.
И тут я вижу, что стало с моим лицом.
У меня нет носа. Нет, не как у гоголевского героя или у сифилитика, а, если можно так выразиться, наоборот: места вблизи переносицы страшно вспухли, так что переносица утопает между ними. У меня нет ресниц (вместо век – набухшие красные складки кожи) и почти нет бровей: я касаюсь остатка левой брови, и волосы прилипают к моим пальцам. Кожа на лице - красная, изъязвленная, сочащаяся липкой прозрачной жидкостью вроде лимфы. Боли нет: я трогаю лицо и ничего не чувствую. Понимаю, что ничего не почувствовал бы, даже если резал его бритвой.
Мне становится понятно, что надо бежать. Потому что охранник уже позвонил кому надо и меня отловят на выходе из здания. Отловят и пристрелят: я знаю, что убойная команда уже в пути.
Так что бежать надо сейчас, пока они ещё не подъехали. Бросить ребёнка здесь и бежать через гаражи - это шанс успеть.
Потом – скрываться в подземных коммуникациях, в каком-то месте, где нет света, но есть тепло и вода. Там нужно прожить около месяца – без света, без еды, только на воде, слизывая её по каплям с какого-нибудь ржавого вентиля, это уже неважно. Главное, чтобы под землёй, без света и без еды. Это шанс выжить. Откуда-то я знаю, что процентов десять тех, кто так делал, выживали.
Но я не могу бросить ребёнка.
)(
|
|