Блокадники - это отдельная статья, о них речи нет: заслужили вне зависимости от возраста.
Хотя я в те пятнадцать лет, что жила в Питере, встречала людей, которые были во время блокады уже вполне взрослыми, даже работали, но такого удостоверения так и не получили: вы же понимаете, что бюрократическая машина, как и любой механизм дает сбои.

Я это понимаю. Они записаны в общие списки ветеранов, поэтому повилась эта дата рождения отдельно взятых ветеранов - 1940 год. И без всякой бюрократической машины блокадники получили общее удостоверения ветеранов только в начале 1990-го.

О!
Этого я не знала! То есть, большую часть жизни прожили все же без льгот, хотя, может быть, болели больше других и нуждались в особенной медицинской помощи.
Я на Ижоре работала с одной дамой, которой на начало войны было два или три года. Она запомнила голод! И была безобразно, болезненно толстой - результат голодовки в младенческом возрасте.
Да, вспоминаю сейчас, что никакого удостоверения и статуса у нее не было - жила на общих основаниях.

Ее семья выжила благодаря бочке подсолнечного масла, упавшей с железнодорожной платформы, когда это масло везли на завод для закалки изделий в масле ( есть такой тип термообработки).
Отец работал путевым обходчиком, заметил эту бочку, и они по ночам потихоньку перетащили масло в свою сторожку.
Господи, сколько таких историй я наслушалась в питерских очередях!

В питерских очередях страшных историй не рассказывали, только в питерских семьях. Кое-что записали Гранин с Адамовичем.

амен

Самые страшные, конечно, не рассказывали.
Берггольц писала в стихах: "Что скрыли от Большой земли".
Но мне и "простые" истории о голоде и бомбежках казались ужасно страшными - как, собственно, и все истории о войне.
Мама с бабушкой рассказывали охотно, я многое знала о том, как они попали в оккупацию, уехав из Киева в Майкоп.
А вот Ленинград всегда оставался за кадром, потому что кино и книги все же не дают того эффекта, который получался, когда в очереди за мясом вдруг какая-то, даже не слишком старая, тетушка вдруг начинала говорить, как стали привередливы люди, да как были бы рады даже этим костям в сорок втором, а к ней вдруг поворачивалась другая, и они обсуждали, кто и где жил тогда-то и тогда-то, да как уменьшили нормы, да как ходили за водой - мороз по коже!

Да, очень сильно.

Моя мама, хоть и голодала не в Питере, тоже была ушиблена страхом перед голодом: дома у нас был установлен культ сытости, и меня тоже третировали, чтобы я доедала все до крошечки.