| Давайте играть в театр! |
[Oct. 19th, 2004|06:23 pm] |
| [ | Current Mood |
| | так плохо, что хорошо | ] |
Театральный сезон открылся премьерами, которые были заявлены в прошлом сезоне и отсрочены, по разным причинам.
Планировалось, что «Ивана-царевича и Серого волка» в Тюменском театре кукол и масок поставит пермский режиссер, но ставить пришлось главрежу ТТКиМ Сергею Грязнову и актеру Юрию Федорову. Кукол, изготовленных в пермском театре по эскизам Сергея Перепелкина, тоже доводили до ума здесь, в мастерских ТТКиМ. Можно представить, сколько сил вложили в «Ивана-царевича» Грязнов, Перепелкин и Федоров, сколько пота пролилось, прежде чем заработала эта громоздкая густонаселенная постановка: персонажей четырнадцать, а кукол больше, часто меняется место действия, «чудеса» требуют отточенной техники исполнения.
В общем, постановщики – молодцы. Только спектакль у них скучный, неоправданно длинный. Актеры чуть ли не капустник устроили, и царь поет на мотив «Yesterday», но – не весело это, не интересно.
Судя по художественному оформлению, классическому облику большинства кукол, намечалась добротная сказка, такая, чтоб и детям понравилась (волшебные превращения, любовные приключения, борьба добра со злом, красивые наряды), и родителям было приятно (ах, старый добрый кукольный театр). Однако текст пьесы В. Маслова завел постановщиков далеко от первоосновы, в постмодернистские дебри. Сказка об Иване-царевиче кишмя кишит смертельными тайнами, не погружаясь в которые, избегая кровавых сцен, трудно ответить на вопрос, почему Серый волк, Баба Яга, Змей Горыныч помогают царевичу. В программке сказано, что злые силы «от скуки способны на добрые поступки». В некоторых сценах это удачно воплощено. Например, Яга кипятится, не желая выдавать тайну Кощея: «Предателем не была и не буду, под пытками не скажу!» И вдруг меняет решение: «А ваще-то, чё бы ета и не сказать?». И сдает Кощея с потрохами. Наверное, не одна я заметила нестыковку, маленькие зрители тоже задумаются: если добро совершается от скуки, то не все ли равно, какие дела творить, добрые или злые? Хотя зло в спектакле мотивировано: братья позавидовали младшему, Ивану, и обокрали его, Кощей совершил подлость, чтоб сохранить свое бессмертие, цари, обуянные жадностью, отправили героя на верную гибель.
Если закрыть на все это глаза, отключить мозг, а заодно и слух (непереносимо фальшиво звучат псевдонародные обороты, «диво дивное», «не люб ты мне», «по-человечьи молвить умеешь» и т.д.), можно прийти к выводу, что «Иван-царевич» в театре кукол и масок – эпохальное произведение. Если же включить все обратно…
Постановка ангажементовцев «Хорошо птичке в клетке» по одноактной шутке В.Сигарева «Любовь у сливного бочка» заметно похорошела после июньской сдачи. Гигантские постеры с Моной Лизой задали масштаб происшествия, случившегося в квартире миниатюрной поэтессы Хиднатуллиной (актриса Лада Исмагилова), усилили комизм и одновременно – лиричность. На фоне живописной вечности чувства героев, поэтессы и сантехника Прошкина (актер Николай Кудрявцев), обрели теплоту и глубину. Лада Исмагилова, наплевав на критику, осталась в прежнем образе, но теперь ее Хиднатуллина – сплошной нервный трепет, непрерывный накал страсти, ушло грубое, пародийное утрирование, актриса горит и сгорает на наших глазах. Рассыпается пеплом. В последней сцене сантехник приходит с цветами и встречает серое, скрученное радикулитом существо, оно скрипучим голосом твердит: «я пережила личную драму». Режиссер Вадим Дегтерев прочел пьеску Сигарева как драму тотального непонимания, оставив в стороне недобрую насмешку автора и неприкрытый абсурд ситуации, попытался рассказать историю, над которой хохочешь-хохочешь, а потом плачешь, и многое ему удалось. Возможно, постепенно появится контакт между Исмагиловой и Кудрявцевым: они добросовестно играют непонимание, глухой телефон, но актерское общение пока отсутствует. Во что превратится «Птичка» к концу сезона? Сейчас, несмотря на усилия постановщика и актеров, несмотря на все улучшения, она по-прежнему напоминает любовный романчик, лишенный хэппиенда для пущей душещипательности.
Каковы бы ни были недостатки «Кина IV», поставленного Алексеем Ларичевым в Тюменском театре драмы и комедии, смотреть этот спектакль интересно. Даже если актерская игра не увлекает (а она не увлекает, за исключением двух сцен в гримуборной), костюмы, обувь, текст – все раздражает, остается еще нечто притягательное.
Активно заполняет пустоту массовка в белом – безглазые привидения, критики прошлых веков, безликая публика. Статисты проникают во все щели, копошатся, мельтешат справа и слева, вверху и внизу, зависают в воздухе. В отсутствие массовки не дают заскучать фокусы и рискованные перемещения актеров по наклонному помосту с открытым люком, прыжки через ограждения и провалы. Текст по боку, следишь напряженно, удержится ли на краю помоста лорд Мьюел, свалится или не свалится в люк Анна Дэмби, не зацепится ли ногой за барьер принц Уэльский. Нагромождение трюков можно оправдать тем, что весь спектакль – сплошной трюк. Актер Анатолий Бузинский играет безымянного актера, который играет актера Кина, играющего роли Ромео, Отелло, Гамлета… Актер Геннадий Баширов играет принца Уэльского, который мечтает быть актером, мечтает подменить Кина в жизни и на сцене. И мало того, что герои Баширова и Бузинского меняются ролями, сами актеры тоже чередуются в ролях Кина и принца Уэльского. Сегодня вечером Бузинский играет Кина, Баширов – принца, завтра вечером – наоборот. В одной из двух лучших сцен, в гримуборной, Б. и Б. передразнивают друг друга, копируют наиболее характерные черты. Театр вывернут наизнанку, слышны команды помрежа Веры Сокуровой, и сама она показывается публике, снуют рабочие сцены, актер Андрей Волошенко повторяет текст – в общем, сымитирована будничная жизнь кулис. Бутафория нарочито игрушечная, например, обстановку дома мистера и миссис Кин изображает розовая мебель Барби.
Алексей Ларичев в третий раз (поправьте, если ошибаюсь) обращается к драматургии Григория Горина. Горин любил игру «театр в театре», в его пьесах и сценариях присутствует отстраненный взгляд, как будто все происходит понарошку, но оказывается, что всерьез, а то, что всерьез – на самом деле притворство. Алексей Ларичев с удовольствием принимает такую игру, смягчая, правда, горинский сарказм мелодраматизмом и усиливая романтический пафос. Алексея Ивановича волнует мысль, декларируемая не только Гориным, но и другими драматургами, пьесы которых Ларичев ставил на тюменской сцене (вспомним «Жажду над ручьем», «Убийство Гонзаго»), что актер, человек театра и, обобщая, творческий человек при всей его суете, мелочности («пока не требует поэта к священной жертве Аполлон…»), зависимости от разных обстоятельств, более благороден, велик и вечен, нежели самый могущественный властитель. Мысль старая, но верная. Напомню, что не только человек театра - весь театр, даже глубоко провинциальный, не сказать, чтоб изысканный и высоколобый, и где-то даже примитивный и вульгарный, неизмеримо благороднее, чище и талантливей, чем все политические игрища. |
|
|