(Чтоб не удалили пользователя)

ОФОРТ

Он лежал в Колонном зале, пахли хлоркою венки.
Из ширинки выползали небольшие червяки.

И по кафельной по плитке, обгоняя бойких вшей,
Разбредалися улитки из неслышащих ушей.

Зарастали паутиной все интимные места.
И разило тухлой тиной из разинутого рта.

Пальцы, что вчера дрожали, полдержавы прихватив,
Обездвиженно лежали, как в углу презерватив.

В них горела восковая, как намек на геморрой.
Камарилья войсковая отдавала честь порой.

Пели граждане и дети, был совсем не страшен суд.
Тятя, тятя, наши сети этой ноши не снесут.

(1979)

1.

Вот Ленинград! граненые немеркнущим рассветом
бордюры подчеркнуты синими курсивными тенями.
Челюсти мостов уж сведены, кафе уже открыто,
в нем мухи уже ожили, и жужжат в унисон
    с радиоточкой.

У окна за столиком, еще липким от тряпки уборщицы,
сидят Надежда (16), прибывшая из Харькова
к тетушке, чтобы ознакомиться с северной Пальмирой,
но ознакомившаяся ненароком с иными материями,
    и Виталий (19),

ознакомивший ее этой ночью с этими иными. Они
молчат уже три минуты. Надежда (16) — потому что материи
оказались не страшными, но и не интересными тоже,
Виталий (19) — потому что у него, между нами, это
    тоже впервые.

И пока Виталий (19) разминает свою сигарету "Опал",
а Надежда (16) раздумывает, что соврать тете Нине,
оба, не замечая того, совершено синхронно
размешивают ложечками в чашечках кофе
    отсутствующий сахар.

Надежда (16) смотрит в запыленное окно,
там по  утренне праздным тротуарам (суббота)
совершенно синхронно и беззвучно ползут
навстречу друг-другу, но по разным сторонам переулка
    старик и старуха.

Оба отбрасывают длинные полужирные тени,
которые кажутся Надежде (16) надежнее что ли,
чем тела стариков, обесцвеченные пыльным окном и
прожитыми ими в этом городе сотнями тысяч
    черно-белых ночей.

Идет старик, опираясь на палку. Рыхловатый, лысый,
но с тонкими черными усиками, он по эту сторону,
так что из кафе видны подробности его костюма:
какая-то татарская тюбетейка, поясок, вышитая рубаха,
    перстень на правой.

Старуха по ту сторону К***го переулка —
Виталий (19) наконец-то закурил, смотрит на столик —
хуже видна: сухая, высокая, седые космы, костыль,
папироска тлеет в перекошенных черных губах,
    в руке авоська.

И вдруг — Надежда (16) отвлекается от иных материй
и увлекается сюжетом в окне — старики,
до этого шествовавшие чинно, внезапно оба
останавливаются буквально на три секунды,
    напротив друг-друга.

"Такое кино", — думает Надежда (16). Она
из хорошей семьи, мама — инженер, папа — биолог.
Она уже видела разные фильмы: Тарковский,
Феллини, Эйзенштейн, Бергман, Антониони и,
    конечно, Муратова.

2.

Дирижер Николай Фридрихович Брандт (88) когда-то
очень-очень любил тромбониста Сережу Попова. В тридцать первом
увел Сережу от жены его и по совместительству флейты,
Лилии Исааковны Штурм (89). Молодость, младость,
    такие материи. 

Лилия Исааковна, однако, не простила ни Брандту,
ни скотине Сереже. Ну ладно, Сережа умер от перитонита
в тридцать четвертом, но три года спустя
Лилия Исааковна лично... Литейный не спит,
    не спит Литейный.

Но вот незадача: какие-то непонятноконечные звезды
так сошлись, что в тридцать восьмом, в декабре месяце,
Брандт появился, как ни в чем ни бывало, в театре.
В сороковом дирижировал оркестром на знаменитом
   представленье "Тангейзера".

Лысый, с крашеными хной да басмой усами, ухмылялся,
в блокаду, сытый, в Москве руководил Наркомджазом.
А в сорок восьмом Лилии Исааковне очень порекомендовали
по состоянию прокуренных в Ташкенте легких перейти на
    педагогическую работу.

3.

Манекены в пыльном окне замирают на три секунды, но
потом начинают двигаться в разные стороны, как в кино,
и оба выходят синхронно за пыльные рамки рассказа,
    как это искони заведено.

Виталий (19) и Надежда (16) в это утро расстанутся навсегда.
Он нынче бодро старится в поселенье Гиват-Ада.
Ее недавно убила ракета с надписью «Zа Победу!»,
    Которую, впрочем, никто не прочел. Не беда —

ведь: вот Ленинград! бордюры, Виталий (19) на
липком столике разглядывает недосотранные письмена.
"Опал" догорел. Брандт на Невском франтит. А Лилия Исааковна
    на Сенной по-прежнему авоськой удручена.

(Read Comments |Comment on this)

ВООБЩЕ БЕЗ НАЗВАНИЯ

При выходе из поезда я вещь одну забыл.
Какую вещь – не помню. Ведь я ее забыл.
Теперь навеки в поезде она обречена
Кататься, неизвестная, забытая, одна.

И кто она – веревочка, платок или доска?
Быть может, что-то важное? А может –  просто так?
Бесслезная, тревожная, досадная тоска.
Стаканчик в подстаканнике приплясывает в такт.

Пока-пока-покачивается в мундире проводник.
Покуривает в тамбуре задумчивый юнец,
Похрапывает весело на полочке старик.
Накрапывает на [этой] станции. [Вещь в себе лишена субстанции. Она просто движется все дальше от нас по дистанции.] И тут [бессильны любые инстанции, как говорится, привет Миледи от Констанции, а этому] стишку конец.

(Read Comments |Comment on this)

С наступающим

ИЗ ПАСТЕРНАКА

Теперь не время для жидкости. Достать сосульку и на снегу
Написать что-нибудь наугад, например, «слюда», «гекатомба» или «ВХУТЕМАС».
Подняться к себе на этаж, отогнуть краешек занавески. Увидеть пургу.
Подглядывать за корректурной работой клубящихся масс:
Сперва остаются отдельные буквы — «в», «о», «ч», «ь», еще что-нибудь.
Можно было бы попытаться сложить из них красивое слово.
Но так быстро темнеет, что уже в половине шестого
Зажигают звезду, и верблюды с ослами по снегу пускаются в путь.

НЕСКОЛЬКО СЛОВ О СЛОЖИВШЕЙСЯ СИТУАЦИИ

запето забыто
гамета зигота
комета космата

солома полова
волами ослами
в вертепе терпела

часы четвертинки
шипы шестеренки
пружинки златые

звенело жужжало
дрожало держало
шибало дрожжами

светало спросонок
свистали снаружи
сметали крылами

верстались ли вести
стелились ли сети
светились ли дети

а дождик по кровле стучал и казалось что все это только случайно казалось но так оказалось что не показалось а здесь и теперь поневоле сказалось забыто запето закрыто на ключ

в просвете плывущих к распятию туч

МИГРАНТЫ НА ДУНАЕ


С точки зрения пограничника,
наверху нет небес.
Мир дерюгой дырявой накрыт, сквозь которую сеет
что-то мелкое, мокрое, твердое, без
перерывов и лежит на шинели навроде горчичника.
Иногда то, что сверху, слегка пропускает свет,
чаще нет.
Пограничник матерится местной латыни на.
На востоке за речкой пурга визжит, как Латынина.
...................................
...................................
...................................

Что за публика вдруг, посреди зимы,
на глухой заставе, где стынем мы,
где врагу поставлен от века заслон,
где Мухтар покрывает Ингуса лаем?
Тары-бары, шурум-бурум, караван-сарай,
обезьяний гомон, гусиный гогот, вороний грай,
ходя-ходя, шашлык-машлык, мумба-юмба, проклятые экстремисты.
(Вот ведь жили тихо и не было нам проблем,
да и впредь не желаем.)
Что за серьги в их ушах оттопыренных, плоских носах?
Что у них за тюрбаны, тюбетейки, халаты, браслеты, короны, монисты?
Что за белый верблюд, что за черный ишак, для чего этот слон?
Что за цель визита? Какой такой Вифлеем?

С точки зренья звезды,
на земле нет границ.
Даже реки с трудом различимы под слоем ваты,
и леса сквозь фильтр облаков всего лишь зеленоваты -
белок сверху не отличишь от лис или там куниц.
И бесполезны вопросы
типа: кто там пиндосы,
и где там жиды,
тем более, те и другие одинаково злы и худы,
чернявы и чадолюбивы, плутоваты и длинноносы.


ИЗ ЧЕХОВА

они промокли и продрогли
они во все стучались двери
но им нигде не открывали
шел дождь обычный в это время
и в этом месте

вовсю стучало по рогоже
скользила глина под ногами
верблюды поджимали губы
а мулы двигали ушами
свистел погонщик

звезда над городом висела
как золотая шестеренка
вокруг нее ходил и бился
готовый разразиться звоном
большой будильник

портье сказал что дескать поздно
и что на праздники приезжих
полно в гостинице и нету
свободных мест одна рожала
так еле-еле

в хлеву пристроили хозяин
добрейший все же человек

хоть и еврей

СТАНСЫ

Холодно мне, мама,
холодно мне и страшно.
В палате пахнет (не помню),
из тела тянутся трубки,
сплетаются в белом небе.
Свистит исчезающий воздух,
простыня под пальцами мнется,
ко мне подходят (не помню),
говорят: не позже, чем утром.
Я не знаю, что это значит.

Холодно мне, мама,
холодно мне и жарко.
В перекрестье прицела
опрокинута местность,
как последняя рюмка.
Огонь обжигает веки,
пахнет жженой резиной,
мертвым красным железом,
мы думали - обойдется.
А тут прямая наводка.

Холодно мне, мама,
холодно мне и душно.
Я вижу, как чьи-то руки
обнимают мутную воду,
белые, как парусина.
Зачем я вдыхаю воду,
зачем я теряю время,
зачем я не слушал Веру?
Вера мне говорила:
море не любит пьяных.

Вкусно пахнет навозом,
и звезда за окошком
низко висит на землею.
Столпились теплые звери
и люди в пестрых одеждах.
Один - в голубом тюрбане,
другой - в малиновой феске,
третий - в чалме зеленой.
Холодно мне, мама,
и весело мне, и странно.

В КИНО

царь ходит большими шагами
по кабинету перебирает
точеные как четки аргументы
хотя уж какие
тут аргументы

за стеной позвякивают кимвалы

царь еще раз просматривает таблицу
черти бы драли эту машину
наверняка в базе данных есть ошибка
а нельзя чтобы в базе была ошибка
ведь тут такое понимаете дело

за стеной погромыхивают тимпаны

царь читает справа налево списки
новорожденных
бормочет обреченно
ведь оболгут же оговорят собаки
выставят пугалом для потомства

за стеной посвистывают цевницы

царь снимает трубку с мертвого телефона
говорит в эбонитовое ухо
марьиванна
принесите-ка чаю с лимоном да покрепче
и назначайте оперативное на восемь тридцать

за стеной настраивают псалтири

и звезда золотою шестеренкой
проворачивает по часовой
изумленный мир живой

В МУЗЕЕ

1.
Женщина на переднем плане
в красном платье держит младенца
у нее из рук вырывает младенца
одной рукою мужчина в доспехах
младенец розовый а поодаль
лежит младенец уже желтоватый
и рядом валяются младенцы
такого пепельно-серого цвета
меч в руке у мужчины в латах
завис над розоватым младенцем
мужчина усатый и кривоносый
лицо выражает лихую глупость
2.
На заднем плане мужчины в латах
кривоносые и с усами
ловят женщин в зеленом и синем
отбирают у них младенцев
машут ловко своими мечами
тычут копьями топчут ногами
вокруг развалины белого камня
какие-то арки окна и двери
вьющиеся растения пальмы
небольшие звери как будто собаки
и повсюду валяются младенцы
разных оттенков и в разных позах
3.
Справа мы видим стену ворота
дорога уходит за край картины
вдоль дороги растут раины
по дороге идет мужчина
не оглядываясь на город
он ведет под уздцы ослицу
на ослице младенец и дева
дева смотрит на нас с тобою
не оглядываясь на город
а младенец смотрит на город
не отрываясь смотрит на город
кто-то должен смотреть на город

ДЕТСКАЯ ПОЛИКЛИНИКА

золотая шестеренка
в небесах
раздается плач ребенка
на весах

(а знаешь для новорожденных
есть распрекрасные весы
эмалированная чаша
и две линеечки под ней
и гирька толстенькая важно
подпрыгивает на пазах
десятилетий и столетий
на медленной оси абсцисс
и гирька худенькая шустро
по тонкой планочке ползет
она обозначает годы
а может дни или часы

а на штырьке особом сбоку
имеется противовес
но лучше ты о нем не думай
а за окошко погляди
где снег скрипит как портупея
и искры звездами летят
там едет медленный троллейбус
наполнен теплыми людьми
они не знают что отныне
никто вовеки не умрет
ведь знаешь для новорожденных
есть специальные весы)

2016

Шестеренка золотая, ее медленное верчение, свечение
скрыты сплошными тучами в этом году.
Тем менее, все как прежде: Этому рождество, а тому сечение,
кому руль с колесами, а кому - звезду.

Выбирай: колеса, да руль, да нули после запятой,
темным лесом за национальными интересами щучьим велением -
или тихий ход шестерни золотой,
преобразование трения любви в победу над тлением.

ОПЫТ ВИЗУАЛИЗАЦИИ

Как ты представляешь себе
эту самую бесконечность?

Как крутобедрую восьмерку-лежебоку,
ожидающую своего Зевеса
(завеса откинута, дождь золотой
проливается вслед за зарницей)?

Как унылую вереницу
нулей после запятой,
забывших о том, был ли минус
перед тем нулем, что в начале?

Как движущиеся в вакууме качели?

Или как длину взгляда
матери на младенца,
умноженную на скорость
света звезды, глядящей,
как по далекой пустыне
упорно ползут верблюды?

За первым верблюдом - белым -
на осликах едут маги.
Один - в золотой короне,
другой по паспорту "Коган",
а третий крутит наперстки.

За вторым верблюдом - черным -
везут на телеге поэтов.
Мучительно пахнет лавром,
и слышится бормотанье
на всех языках планеты.

А за третьим верблюдом
движемся мы с тобою
и прочие
бесконечные
краткосрочные
безвременнообязанные
недообученные
праздношатающиеся
тугомыслящие
разнорабочие,
желтые, белые, черные,
женские и мужские,
плотные и худосочные,
пешие и гужевые,
теплые и живые.

И этот верблюд последний -
он такого верблюжьего цвета.

ПРОСЫПАЯ И ЗАСЫПАЯСЬ (ПО Ф. ДОСТОЕВСКОМУ)

Лежал с утра в постели и глядел в окно.
Все было как-то все равно.

А за окном на фоне ярко-голубом
Крутое облако своим покатым лбом
Белело медленное в профиль,
И бакенбард прощально правый розовел,
И нос серел покляпый,
И шевелилась сизая арапская шевелюра.

Так чудный бард летел в футляре из велюра
Лазурного,
Как ювелирный некий талисман,
Как перстень драгоценный пастернак,
И думал я: А я?
А я как бы жуковский,
Эх, жаль не дотянуться до карандаша
Свинцового с ментолом кохинора.

А облако пушистое с аллюра
Переходило на галоп
И проплывало, призрачно дыша,
И уплывало, расплываясь в кашу.

Подпрыгивал на дрогах
Гроб.
Поскрипывал на поворотах
Снег.
И ямбы растворялись и хореи
В невнятице небесной нежной прозы.

Одноименный столп стоял, как часовой,
Тень от него текла по часовой,
Закручиваясь в сизую спираль,
Готовую чудесно распрямиться.

Смеркалось рано. Дым дышал, как выстрел.

И золотая злая шестеренка
Выписывала звонко кренделя.
А из крестообразного надреза
Сочилось честное и красное железо.

Сломалось что-то в солнечных часах.
Два самолета стыли в небесах
Загадкой будущим коготоведам.
Тук-тук. Кто там? Бобок да колобок.
Перехожу на прием.

А я переворачивался на бок,
Сворачивался важным эмбрионом,
Не вписываясь в этот поворот,
И падал, падал, падал, падал в сон -

Там тоже мимо
Окна покойника проворно проносили,
Шопен бабахал, бабы голосили,
Наждачные шуршали розы,
Вонял бензин,
С самим собой соревновался снегопад,
И каркали вороны невпопад,
И шаркали по наледи подошвы,
И хвоя леденела на ветру.

(Все корочки вчерашних мандаринов,
Все наши отражения, все свечи,
Ошибки в главном и опивки в рюмках,
Окурки в блюдцах, путанные речи,
Все танцы-шманцы, вальсы да гавоты,
Все гаммы, все гаметы и зиготы
Все яблоки, все блоки, все шары -
Звенели, оплывая амальгамой.)

И не поймешь уже: святые это горы
Или какие грешные наоборот?
И кто перекрестил двойным
Инверсионным следом
Осиротевший небосвод?

И где цыганского
Набрать нам горстку гипса,
Чтоб расплатиться маской за гримасу?

P. P. S.

1.

Время бегает, как белка
в золоченом колесе.
Стрелка прыгает большая,
маленькая не спешит.

Кто тут уголь, кто тут шишкин,
где белок, а где желток?
Чья тут песенка не спета,
где скорлупка, где ядро?

Сколько нам еще осталось
оглушительных глотков
кислородного коктейля,
фиолетовых лучей?

В санаторном коридоре
ходит серая сестра.
Пахнет хлоркою и йодом,
пахнет первым и вторым.

Но вот если косточку нащупать
да на кнопочку нажать,
то неожиданно раскроется
скрипучее окно,

и растерянное время
лапками глаза протрет
и по древу растечется,
глупым хвостиком маша.

2.

Жили-были, поживали,
даже не переживали,
что январь, а там — февраль.
Шестреночки жужжали,
стрелки шустрые бежали,
завивалася спираль.

Жили, жили, наряжали
елочки, детей рожали,
уважали стариков.
Серый век смахнул иголки,
хвать подарки из-под елки,
цап-царап — и был таков.

Мать печальная стояла:
что упало то пропало...
Милый зайчик, почему
мы попали на скрижали?
Неужели нам не жаль и
неужели — никому?

(Read Comments |Comment on this)

Самоисчезающая запись
Собственно, просто чтобы привлечь внимание к новой среде вербального бытования.
https://t.me/mushroomseaters
Запись тут завтра удалю, как и предыдущие. Подписывайтесь там, если интересно!
***
Ю. М. Лотман и Г. Кантор (тезки, в общем-то) учились в одной школе.
Правда с некоторым промежутком — Кантор поступил в Петришуле в 1853, а Лотман — в 1930.
С другой стороны, в 1930 по Невскому еще могли ходить старые люди, смутно помнившие 1853. Вот представьте, скачет по Невскому маленький лопоухий и носатый Лотман с мутным криво сшитым кожаным ранцем, а навстречу ему тащится старуха девяноста лет, скажем, дочка того самого Петровича, что строил шинель Башмачкину... А прежде в бывшее время она там же маленького носатого Кантора с лакированным ловким блестящим ранцем видала, и очень запросто.
Дело-то общее.
(Если действительно станете представлять, то не стилизуйте, пожалуйста, ни одного из фрагментов под немое черно-белое кино с рандомными дефектами пленки и тапером. Лучше вообразите себе полноценный цветной Dolby Vision с объемным реальным звуком и неограниченными возможностями смены планов от крупного плана мелкой фактуры шарфа с отдельной снежинкой на нем до вертикальной панорамы Невского à vol d'oiseau.)
Правда, немцев среди старожилов Невского скорее всего, уже почти не было.
Немцы в Петербурге редко принадлежали к пролетарским слоям, а остальных вычистили из города Ильича уже в конце двадцатых. Во всяком случае, когда Лотман поступил в 41-ю Единую трудовую школу 1 и 2 ступени Центрального района Ленинграда, двухвековая традиция немецких директоров Петришуле уже пресеклась. Завучем школы в то время служила первая жена Троцкого А. Л. Соколовская, а директором числился некий Давыдов, о котором современная наука знает только то, что он был "тов.". Соколовскую устранили с должности и вынесли на поля советской жизни еще в 1934, а потом и вовсе ликвидировали, как ненужную чернильную запятую.
Общее дело-то.
Школу перенумеровали сперва в 28-ю, а затем разделили на два, разжаловав в 14-ю, но часики тикали, Лотман учился, ранцы малолетних лопоухих мелькали на Невском, и общеутвердительные суждения по-прежнему обозначались перевернутой буквой "А", как заповедал Кантор.

(Read Comments |Comment on this)

А МЫ РЕВЕМ РЕЧИТАТИВ

Времена-то повелели,
чтоб мы как-то полевели.

Времена-то временами,
и понятны параллели,
но боимся, между нами
говоря, помимо такта,
чтоб опять не поправели
этак-то не очень так-то
мы-то как-то, в общем, тут-то,
где такие времена-то.

Уж не говоря про НАТО.
Grazie mille. Questo è tutto.

(Read Comments |Comment on this)

PPS
Жили-были, поживали,
даже не переживали,
что январь, а там — февраль.
Шестреночки жужжали,
стрелки шустрые бежали,
завивалася спираль.

Жили, жили, наряжали
елочки, детей рожали,
уважали стариков.
Серый век смахнул иголки,
хвать подарки из-под елки,
цап-царап — и был таков.

Мать печальная стояла:
что упало то пропало...
Милый зайчик, почему
мы попали на скрижали?
Неужели нам не жаль и
неужели — никому?

(Read Comments |Comment on this)

Анатомия устерса

Твой единственный мускул, моллюск, всего
лишь — чтобы не разжимать рта своего.
Ракушка, жесть, унылый пенал ты,
запорожец за Дунаем, 0:0 по пенальти.

Твой единственный мускул, моллюск, -
привычный азарт ржать/жрать, не размыкая уст.
Усталость металла от пагуб погоды,
пагоды сугробов, рыжие на снегу разводы.

Твой единственный мускул, моллюск, молюсь о те-
бе, но сводит челюсти в этой временной мерзлоте.
Глядите, граждане, как наши жизни-то не подорожали
с тех пор как  мы в детстве курили за ржавыми гаражами.

Твой единственный мускул, моллюск, —
это твой единственный мускул, моллюск,
его расслабление — не источник речи, не вдох:
челюсть подвяжите веревочкой, две гвоздики, три залпа, бобик сдох.

(Read Comments |Comment on this)

0+

внимание
в этом сериале
демонстрируется употребление табачных изделий
употребление табачных изделий
опасно
для вашего здоровья

внимание
в этом сериале
демонстрируется употребление алкоголя
чрезмерное употребление алкоголя
опасно
для вашего здоровья

внимание
в этом сериале
демонстрируются сцены физического насилия
сцены незащищенного секса
сцены выученной беспомощности
сцены приступов бессильной ярости
сцены немого отчаяния
сцены фатального взаимонепонимания
сцены нанесения тяжелых телесных повреждений
сцены пассивной агрессии
сцены демонстративного отсутствия эмпатии
сцены патриотического подъема
сцены попыток военного переворота
сцены государственной измены
сцены пренебрежения правилами гигиены
сцены дискредитации СВО
сцены обнаружения расположения систем ПВО
сцены вопиющей халатности
сцены нарушения границ приватности
сцены совершенно невозможные в реале
сцены где герои все время говорят слово "блядь"
сцены в которых вообще ни хера не понять
сцены где фигурирует обнаженная жопа коровья
все это опасно для вашего здоровья

внимание
в этом сериале двери закрываются

двери
закрываются
в этом сериале

а следующая станция
никак не называется

(Read Comments |Comment on this)

Дневник этого лета

бедные русские релоканты
перебинтованы многократно
гипс марля гипс марля

слои душевные шелушатся
обнажается ржавая арматура

сопротивление материала
введение в языкознание
основы государства и права

паспорта в оспяных прививках
въезд выезд
выезд въезд

верхний ларс да триер ларс
где венера там и марс

на пыльных тропинках
далеких планет-с

стыд глаза не выест
свинья нет-нет-с
не съест

(Read Comments |Comment on this)

ХОРОШИЕ РУССКИЕ
                                                 Л. Рубинштейну

умные русские
добрые русские
красивые русские

храбрые русские
щедрые русские
пылкие русские

богатые русские
сильные русские
пытливые русские

робкие русские
грустные русские
нежные русские

небрежные русские
безбрежные русские
нужные русские

томные русские
скромные русские
огромные русские

точные русские
срочные русские
заочные русские

еврейские русские
корейские русские
русские русские

еловые русские
лиловые русские
хуевые русские

нервные русские
помятые русские
безротые русские

первые русские
девятые русские
двухсотые русские

(Read Comments |Comment on this)

green lives matter
по городу дюссельдорфу летают бесконечные беспечные стаи
в которые сбились быстрые веселые зеленые попугаи

сотни лет их приобретали в Гамбурге или Амстердаме
рассаживали по тесным вонючим клеткам
запрещали учиться в гимназиях ихним деткам
изображали в натюрмортах наряду с вялыми фруктами и солеными сельдями

и вот они вырвались и обрели свободу передвижения
вписались инклюзивно в окружающую среду жаркого дойче-лета
что ни говори а у прогресса есть достижения
хотя немного жаль исчезнувших воробьев

как-то неправильно это

(Read Comments |Comment on this)

***
Там, где мы лупили чехов,
Там, где чехи били нас,
До того проехал Чехов,
Помещенный в тарантас.

Живописная дорога:
Енисей да баргузин...
Уроженец Таганрога
Хочет видеть Сахалин.

Эк писаку-то задело,
Задери его хорей!
Добрый доктор, что за дело
Вам до дальних лагерей?

Обокрали по дороге.
Гигиена на нуле.
Жозефина мерзнет. Ноги
Затекли. Ямщик, allez!

Городок наш сер и гадок,
До железки - сотня верст,
Местный люд до водки падок,
А до книжек не того-с.

Но собору вторит эхом
Колокольчик под дугой:
К нам приехал, к нам приехал
Антон Палыч дорогой.

С тех-то пор в надежде зыбкой
Пребываем мы. И с не-
Ободряющей улыбкой
Робкою азовской рыбкой
Смотрит Чехов сквозь пенсне.

(Read Comments |Comment on this)

Саша Черный, "Критику"
Когда поэт, описывая даму,
Начнет: "Я шла по улице. В бока впился корсет",
Здесь "я" не понимай, конечно, прямо -
Что, мол, под дамою скрывается поэт.
Я истину тебе по-дружески открою:
Поэт - мужчина. Даже с бородою.

В том смысле, что стихи поэзии, уважаемой, нисколько не свидетельствуют о критическом состоянии моего здоровья, а просто в какой-то мере соответствуют общему нестроению тварного мира, особенно очевидному в последние годы и месяцы.
Но я все равно тронут.

(Read Comments |Comment on this)

Дагеротип
В крупнозернистом отражении
на грани головокружения
мигает зябнущий фонарь,
и о проигранном сражении
поет надтреснутый февраль.
Грачи кивают головами.
Врачи латинскими словами
пометят черным на полях
печали печени и почек:
читай... Но неразборчив почерк,
как кружева известных прях.
Весенний парк — приют нерях:
кротов, клошаров, разных прочих
(читатель ждет уж рифмы "прочерк",
да успокойся, милый прах!)
—
В надежде славы и добра
резным узором стынет изгородь,
и оседает наземь изморозь
кристалликами серебра.

(Read Comments |Comment on this)

***

Время бегает, как белка
в золоченом колесе.
Стрелка прыгает большая,
маленькая не спешит.

Кто тут уголь, кто тут шишкин,
где белок, а где желток?
Чья тут песенка не спета,
где скорлупка, где ядро?

Сколько нам еще осталось
оглушительных глотков
кислородного коктейля,
фиолетовых лучей?

В санаторном коридоре
ходит серая сестра.
Пахнет хлоркою и йодом,
пахнет первым и вторым.

Но вот если косточку нащупать
да на кнопочку нажать,
то неожиданно раскроется
скрипучее окно,

и растерянное время
лапками глаза протрет
и по древу растечется,
глупым хвостиком маша.

(Read Comments |Comment on this)

Еще одно звено. С наступающим!
ИЗ ПАСТЕРНАКА

Теперь не время для жидкости. Достать сосульку и на снегу
Написать что-нибудь наугад, например, «слюда», «гекатомба» или «ВХУТЕМАС».
Подняться к себе на этаж, отогнуть краешек занавески. Увидеть пургу.
Подглядывать за корректурной работой клубящихся масс:
Сперва остаются отдельные буквы — «в», «о», «ч», «ь», еще что-нибудь.
Можно было бы попытаться сложить из них красивое слово.
Но так быстро темнеет, что уже в половине шестого
Зажигают звезду, и верблюды с ослами по снегу пускаются в путь.

НЕСКОЛЬКО СЛОВ О СЛОЖИВШЕЙСЯ СИТУАЦИИ

запето забыто
гамета зигота
комета космата

солома полова
волами ослами
в вертепе терпела

часы четвертинки
шипы шестеренки
пружинки златые

звенело жужжало
дрожало держало
шибало дрожжами

светало спросонок
свистали снаружи
сметали крылами

верстались ли вести
стелились ли сети
светились ли дети

а дождик по кровле стучал и казалось что все это только случайно казалось но так оказалось что не показалось а здесь и теперь поневоле сказалось забыто запето закрыто на ключ

в просвете плывущих к распятию туч

МИГРАНТЫ НА ДУНАЕ


С точки зрения пограничника,
наверху нет небес.
Мир дерюгой дырявой накрыт, сквозь которую сеет
что-то мелкое, мокрое, твердое, без
перерывов и лежит на шинели навроде горчичника.
Иногда то, что сверху, слегка пропускает свет,
чаще нет.
Пограничник матерится местной латыни на.
На востоке за речкой пурга визжит, как Латынина.
...................................
...................................
...................................

Что за публика вдруг, посреди зимы,
на глухой заставе, где стынем мы,
где врагу поставлен от века заслон,
где Мухтар покрывает Ингуса лаем?
Тары-бары, шурум-бурум, караван-сарай,
обезьяний гомон, гусиный гогот, вороний грай,
ходя-ходя, шашлык-машлык, мумба-юмба, проклятые экстремисты.
(Вот ведь жили тихо и не было нам проблем,
да и впредь не желаем.)
Что за серьги в их ушах оттопыренных, плоских носах?
Что у них за тюрбаны, тюбетейки, халаты, браслеты, короны, монисты?
Что за белый верблюд, что за черный ишак, для чего этот слон?
Что за цель визита? Какой такой Вифлеем?

С точки зренья звезды,
на земле нет границ.
Даже реки с трудом различимы под слоем ваты,
и леса сквозь фильтр облаков всего лишь зеленоваты -
белок сверху не отличишь от лис или там куниц.
И бесполезны вопросы
типа: кто там пиндосы,
и где там жиды,
тем более, те и другие одинаково злы и худы,
чернявы и чадолюбивы, плутоваты и длинноносы.


ИЗ ЧЕХОВА

они промокли и продрогли
они во все стучались двери
но им нигде не открывали
шел дождь обычный в это время
и в этом месте

вовсю стучало по рогоже
скользила глина под ногами
верблюды поджимали губы
а мулы двигали ушами
свистел погонщик

звезда над городом висела
как золотая шестеренка
вокруг нее ходил и бился
готовый разразиться звоном
большой будильник

портье сказал что дескать поздно
и что на праздники приезжих
полно в гостинице и нету
свободных мест одна рожала
так еле-еле

в хлеву пристроили хозяин
добрейший все же человек

хоть и еврей

СТАНСЫ

Холодно мне, мама,
холодно мне и страшно.
В палате пахнет (не помню),
из тела тянутся трубки,
сплетаются в белом небе.
Свистит исчезающий воздух,
простыня под пальцами мнется,
ко мне подходят (не помню),
говорят: не позже, чем утром.
Я не знаю, что это значит.

Холодно мне, мама,
холодно мне и жарко.
В перекрестье прицела
опрокинута местность,
как последняя рюмка.
Огонь обжигает веки,
пахнет жженой резиной,
мертвым красным железом,
мы думали - обойдется.
А тут прямая наводка.

Холодно мне, мама,
холодно мне и душно.
Я вижу, как чьи-то руки
обнимают мутную воду,
белые, как парусина.
Зачем я вдыхаю воду,
зачем я теряю время,
зачем я не слушал Веру?
Вера мне говорила:
море не любит пьяных.

Вкусно пахнет навозом,
и звезда за окошком
низко висит на землею.
Столпились теплые звери
и люди в пестрых одеждах.
Один - в голубом тюрбане,
другой - в малиновой феске,
третий - в чалме зеленой.
Холодно мне, мама,
и весело мне, и странно.

В КИНО

царь ходит большими шагами
по кабинету перебирает
точеные как четки аргументы
хотя уж какие
тут аргументы

за стеной позвякивают кимвалы

царь еще раз просматривает таблицу
черти бы драли эту машину
наверняка в базе данных есть ошибка
а нельзя чтобы в базе была ошибка
ведь тут такое понимаете дело

за стеной погромыхивают тимпаны

царь читает справа налево списки
новорожденных
бормочет обреченно
ведь оболгут же оговорят собаки
выставят пугалом для потомства

за стеной посвистывают цевницы

царь снимает трубку с мертвого телефона
говорит в эбонитовое ухо
марьиванна
принесите-ка чаю с лимоном да покрепче
и назначайте оперативное на восемь тридцать

за стеной настраивают псалтири

и звезда золотою шестеренкой
проворачивает по часовой
изумленный мир живой

В МУЗЕЕ

1.
Женщина на переднем плане
в красном платье держит младенца
у нее из рук вырывает младенца
одной рукою мужчина в доспехах
младенец розовый а поодаль
лежит младенец уже желтоватый
и рядом валяются младенцы
такого пепельно-серого цвета
меч в руке у мужчины в латах
завис над розоватым младенцем
мужчина усатый и кривоносый
лицо выражает лихую глупость
2.
На заднем плане мужчины в латах
кривоносые и с усами
ловят женщин в зеленом и синем
отбирают у них младенцев
машут ловко своими мечами
тычут копьями топчут ногами
вокруг развалины белого камня
какие-то арки окна и двери
вьющиеся растения пальмы
небольшие звери как будто собаки
и повсюду валяются младенцы
разных оттенков и в разных позах
3.
Справа мы видим стену ворота
дорога уходит за край картины
вдоль дороги растут раины
по дороге идет мужчина
не оглядываясь на город
он ведет под уздцы ослицу
на ослице младенец и дева
дева смотрит на нас с тобою
не оглядываясь на город
а младенец смотрит на город
не отрываясь смотрит на город
кто-то должен смотреть на город

ДЕТСКАЯ ПОЛИКЛИНИКА

золотая шестеренка
в небесах
раздается плач ребенка
на весах

(а знаешь для новорожденных
есть распрекрасные весы
эмалированная чаша
и две линеечки под ней
и гирька толстенькая важно
подпрыгивает на пазах
десятилетий и столетий
на медленной оси абсцисс
и гирька худенькая шустро
по тонкой планочке ползет
она обозначает годы
а может дни или часы

а на штырьке особом сбоку
имеется противовес
но лучше ты о нем не думай
а за окошко погляди
где снег скрипит как портупея
и искры звездами летят
там едет медленный троллейбус
наполнен теплыми людьми
они не знают что отныне
никто вовеки не умрет
ведь знаешь для новорожденных
есть специальные весы)

2016

Шестеренка золотая, ее медленное верчение, свечение
скрыты сплошными тучами в этом году.
Тем менее, все как прежде: Этому рождество, а тому сечение,
кому руль с колесами, а кому - звезду.

Выбирай: колеса, да руль, да нули после запятой,
темным лесом за национальными интересами щучьим велением -
или тихий ход шестерни золотой,
преобразование трения любви в победу над тлением.

ОПЫТ ВИЗУАЛИЗАЦИИ

Как ты представляешь себе
эту самую бесконечность?

Как крутобедрую восьмерку-лежебоку,
ожидающую своего Зевеса
(завеса откинута, дождь золотой
проливается вслед за зарницей)?

Как унылую вереницу
нулей после запятой,
забывших о том, был ли минус
перед тем нулем, что в начале?

Как движущиеся в вакууме качели?

Или как длину взгляда
матери на младенца,
умноженную на скорость
света звезды, глядящей,
как по далекой пустыне
упорно ползут верблюды?

За первым верблюдом - белым -
на осликах едут маги.
Один - в золотой короне,
другой по паспорту "Коган",
а третий крутит наперстки.

За вторым верблюдом - черным -
везут на телеге поэтов.
Мучительно пахнет лавром,
и слышится бормотанье
на всех языках планеты.

А за третьим верблюдом
движемся мы с тобою
и прочие
бесконечные
краткосрочные
безвременнообязанные
недообученные
праздношатающиеся
тугомыслящие
разнорабочие,
желтые, белые, черные,
женские и мужские,
плотные и худосочные,
пешие и гужевые,
теплые и живые.

И этот верблюд последний -
он такого верблюжьего цвета.

ПРОСЫПАЯ И ЗАСЫПАЯСЬ (ПО Ф. ДОСТОЕВСКОМУ)

Лежал с утра в постели и глядел в окно.
Все было как-то все равно.

А за окном на фоне ярко-голубом
Крутое облако своим покатым лбом
Белело медленное в профиль,
И бакенбард прощально правый розовел,
И нос серел покляпый,
И шевелилась сизая арапская шевелюра.

Так чудный бард летел в футляре из велюра
Лазурного,
Как ювелирный некий талисман,
Как перстень драгоценный пастернак,
И думал я: А я?
А я как бы жуковский,
Эх, жаль не дотянуться до карандаша
Свинцового с ментолом кохинора.

А облако пушистое с аллюра
Переходило на галоп
И проплывало, призрачно дыша,
И уплывало, расплываясь в кашу.

Подпрыгивал на дрогах
Гроб.
Поскрипывал на поворотах
Снег.
И ямбы растворялись и хореи
В невнятице небесной нежной прозы.

Одноименный столп стоял, как часовой,
Тень от него текла по часовой,
Закручиваясь в сизую спираль,
Готовую чудесно распрямиться.

Смеркалось рано. Дым дышал, как выстрел.

И золотая злая шестеренка
Выписывала звонко кренделя.
А из крестообразного надреза
Сочилось честное и красное железо.

Сломалось что-то в солнечных часах.
Два самолета стыли в небесах
Загадкой будущим коготоведам.
Тук-тук. Кто там? Бобок да колобок.
Перехожу на прием.

А я переворачивался на бок,
Сворачивался важным эмбрионом,
Не вписываясь в этот поворот,
И падал, падал, падал, падал в сон -

Там тоже мимо
Окна покойника проворно проносили,
Шопен бабахал, бабы голосили,
Наждачные шуршали розы,
Вонял бензин,
С самим собой соревновался снегопад,
И каркали вороны невпопад,
И шаркали по наледи подошвы,
И хвоя леденела на ветру.

(Все корочки вчерашних мандаринов,
Все наши отражения, все свечи,
Ошибки в главном и опивки в рюмках,
Окурки в блюдцах, путанные речи,
Все танцы-шманцы, вальсы да гавоты,
Все гаммы, все гаметы и зиготы
Все яблоки, все блоки, все шары -
Звенели, оплывая амальгамой.)

И не поймешь уже: святые это горы
Или какие грешные наоборот?
И кто перекрестил двойным
Инверсионным следом
Осиротевший небосвод?

И где цыганского
Набрать нам горстку гипса,
Чтоб расплатиться маской за гримасу?

(Read Comments |Comment on this)

Новое о старом
Сегодня в зуме Дима Ицкович показал мне книгу моих стишков. Но поскольку у него был включен виртуальный фон, книга все время исчезала, так что я не уверен, что она есть.
К сожалению, в книге неверно указано имя составительницы. Теперь я хожу и представляю себе Ксению Лейбову. Кажется, это моя незаконнорожденная мать.
А также по отсутствию согласованности усилий там, говорят, случайно попало в печать сравнение сугроба на римско-варварской границе с Алексеем Навальным, которое я бы предпочел снять.
Если бы я был поэт Тютчев, то велел бы выдрать эти страницы с корнем и вклеить новые, хорошие.
И да, подписывайтесь на мой кагал в елеграме.

(Read Comments |Comment on this)

К наступающему юбилею героя
Рогов К. Ю.,
играя в первую "Цивилизацию",
придумал и говорил вслух
такие стихи:

- Мы греки, греки... дети греков... пойдем сейчас мочить ацтеков.

Дело было в Москве
в Калашном переулке,
за окном сияла рубином
одинокая кремлевская звезда,
сиротливо
сипело
соплями
паровое отопление,
топотали девяностолапые
тараканы по коридору,

и за фанерной стенкой
во сне что-то
пророчески и картаво
вскрикивал про нашу версию цивилизации
Женя Горный.

(Read Comments |Comment on this)

Нет, у меня день рождения не вчера и не сегодня, просто хороший повод получить поздравления с новым годом.

(Read Comments |Comment on this)

Новое рождественское звено. С наступившим!
ИЗ ПАСТЕРНАКА

Теперь не время для жидкости. Достать сосульку и на снегу
Написать что-нибудь наугад, например, «слюда», «гекатомба» или «ВХУТЕМАС».
Подняться к себе на этаж, отогнуть краешек занавески. Увидеть пургу.
Подглядывать за корректурной работой клубящихся масс:
Сперва остаются отдельные буквы — «в», «о», «ч», «ь», еще что-нибудь.
Можно было бы попытаться сложить из них красивое слово.
Но так быстро темнеет, что уже в половине шестого
Зажигают звезду, и верблюды с ослами по снегу пускаются в путь.

НЕСКОЛЬКО СЛОВ О СЛОЖИВШЕЙСЯ СИТУАЦИИ

запето забыто
гамета зигота
комета космата

солома полова
волами ослами
в вертепе терпела

светало спросонок
свистали снаружи
сметали крылами

верстались ли вести
стелились ли сети
светились ли дети

а дождик по кровле стучал и казалось что все это только случайно казалось но так оказалось что не показалось а здесь и теперь поневоле сказалось забыто запето закрыто на ключ

в просвете плывущих к распятию туч

МИГРАНТЫ НА ДУНАЕ


С точки зрения пограничника,
наверху нет небес.
Мир дерюгой дырявой накрыт, сквозь которую сеет
что-то мелкое, мокрое, твердое, без
перерывов и лежит на шинели навроде горчичника.
Иногда то, что сверху, слегка пропускает свет,
чаще нет.
Пограничник матерится местной латыни на.
На востоке за речкой пурга визжит, как Латынина.
И недаром она визжит,
и недаром сугроб лежит, как Навальный.
И уже из казармы на помощь бежит дневальный.

Что за публика вдруг, посреди зимы,
на глухой заставе, где стынем мы,
где врагу поставлен от века заслон,
где Мухтар покрывает Ингуса лаем?
Тары-бары, шурум-бурум, караван-сарай,
обезьяний гомон, гусиный гогот, вороний грай,
ходя-ходя, шашлык-машлык, мумба-юмба, проклятые экстремисты.
(Вот ведь жили тихо и не было нам проблем,
да и впредь не желаем.)
Что за серьги в их ушах оттопыренных, плоских носах?
Что у них за тюрбаны, тюбетейки, халаты, браслеты, короны, монисты?
Что за белый верблюд, что за черный ишак, для чего этот слон?
Что за цель визита? Какой такой Вифлеем?

С точки зренья звезды,
на земле нет границ.
Даже реки с трудом различимы под слоем ваты,
и леса сквозь фильтр облаков всего лишь зеленоваты -
белок сверху не отличишь от лис или там куниц.
И бесполезны вопросы
типа: кто там пиндосы,
и где там жиды,
тем более, те и другие одинаково злы и худы,
чернявы и чадолюбивы, плутоваты и длинноносы.


ИЗ ЧЕХОВА

они промокли и продрогли
они во все стучались двери
но им нигде не открывали
шел дождь обычный в это время
и в этом месте

вовсю стучало по рогоже
скользила глина под ногами
верблюды поджимали губы
а мулы двигали ушами
свистел погонщик

звезда над городом висела
как золотая шестеренка
вокруг нее ходил и бился
готовый разразиться звоном
большой будильник

портье сказал что дескать поздно
и что на праздники приезжих
полно в гостинице и нету
свободных мест одна рожала
так еле-еле

в хлеву пристроили хозяин
добрейший все же человек

хоть и еврей

СТАНСЫ

Холодно мне, мама,
холодно мне и страшно.
В палате пахнет (не помню),
из тела тянутся трубки,
сплетаются в белом небе.
Свистит исчезающий воздух,
простыня под пальцами мнется,
ко мне подходят (не помню),
говорят: не позже, чем утром.
Я не знаю, что это значит.

Холодно мне, мама,
холодно мне и жарко.
в перекрестье прицела
опрокинута местность,
как последняя рюмка.
Огонь обжигает веки,
пахнет жженой резиной,
мертвым красным железом,
мы думали - обойдется.
А тут прямая наводка.

Холодно мне, мама,
холодно мне и душно.
Я вижу, как чьи-то руки
обнимают мутную воду,
белые, как парусина.
Зачем я вдыхаю воду,
зачем я теряю время,
зачем я не слушал Веру?
Вера мне говорила:
море не любит пьяных.

Вкусно пахнет навозом,
и звезда за окошком
низко висит на землею.
Столпились теплые звери
и люди в пестрых одеждах.
Один - в голубом тюрбане,
другой - в малиновой феске,
третий - в чалме зеленой.
Холодно мне, мама,
и весело мне, и странно.

В КИНО

царь ходит большими шагами
по кабинету перебирает
точеные как четки аргументы
хотя уж какие
тут аргументы

за стеной позвякивают кимвалы

царь еще раз просматривает таблицу
черти бы драли эту машину
наверняка в базе данных есть ошибка
а нельзя чтобы в базе была ошибка
ведь тут такое понимаете дело

за стеной погромыхивают тимпаны

царь читает справа налево списки
новорожденных
бормочет обреченно
ведь оболгут же оговорят собаки
выставят пугалом для потомства

за стеной посвистывают цевницы

царь снимает трубку с мертвого телефона
говорит в эбонитовое ухо
марьиванна
принесите-ка чаю с лимоном да покрепче
и назначайте оперативное на восемь тридцать

за стеной настраивают псалтири

и звезда золотою шестеренкой
проворачивает по часовой
изумленный мир живой

В МУЗЕЕ

1.
Женщина на переднем плане
в красном платье держит младенца
у нее из рук вырывает младенца
одной рукою мужчина в доспехах
младенец розовый а поодаль
лежит младенец уже желтоватый
и рядом валяются младенцы
такого пепельно-серого цвета
меч в руке у мужчины в латах
завис над розоватым младенцем
мужчина усатый и кривоносый
лицо выражает лихую глупость
2.
На заднем плане мужчины в латах
кривоносые и с усами
ловят женщин в зеленом и синем
отбирают у них младенцев
машут ловко своими мечами
тычут копьями топчут ногами
вокруг развалины белого камня
какие-то арки окна и двери
вьющиеся растения пальмы
небольшие звери как будто собаки
и повсюду валяются младенцы
разных оттенков и в разных позах
3.
Справа мы видим стену ворота
дорога уходит за край картины
вдоль дороги растут раины
по дороге идет мужчина
не оглядываясь на город
он ведет под уздцы ослицу
на ослице младенец и дева
дева смотрит на нас с тобою
не оглядываясь на город
а младенец смотрит на город
не отрываясь смотрит на город
кто-то должен смотреть на город

ДЕТСКАЯ ПОЛИКЛИНИКА

золотая шестеренка
в небесах
раздается плач ребенка
на весах

(а знаешь для новорожденных
есть распрекрасные весы
эмалированная чаша
и две линеечки под ней
и гирька толстенькая важно
подпрыгивает на пазах
десятилетий и столетий
на медленной оси абсцисс
и гирька худенькая шустро
по тонкой планочке ползет
она обозначает годы
а может дни или часы

а на штырьке особом сбоку
имеется противовес
но лучше ты о нем не думай
а за окошко погляди
где снег скрипит как портупея
и искры звездами летят
там едет медленный троллейбус
наполнен теплыми людьми
они не знают что отныне
никто вовеки не умрет
ведь знаешь для новорожденных
есть специальные весы)

РОЖДЕСТВО, 2016

Шестеренка золотая, ее медленное верчение, свечение
скрыты сплошными тучами в этом году.
Тем менее, все как прежде: Этому рождество, а тому сечение,
кому руль с колесами, а кому - звезду.

Выбирай: колеса, да руль, да нули после запятой,
темным лесом за национальными интересами щучьим велением -
или тихий ход шестерни золотой,
преобразование трения любви в победу над тлением.

ОПЫТ ВИЗУАЛИЗАЦИИ

Как ты представляешь себе
эту самую бесконечность?

Как крутобедрую восьмерку-лежебоку,
ожидающую своего Зевеса
(завеса откинута, дождь золотой
проливается вслед за зарницей)?

Как унылую вереницу
нулей после запятой,
забывших о том, был ли минус
перед тем нулем, что в начале?

Как движущиеся в вакууме качели?

Или как длину взгляда
матери на младенца,
умноженную на скорость
света звезды, глядящей,
как по далекой пустыне
упорно ползут верблюды?

За первым верблюдом - белым -
на осликах едут маги.
Один - в золотой короне,
другой по паспорту "Коган",
а третий крутит наперстки.

За вторым верблюдом - черным -
везут на телеге поэтов.
Мучительно пахнет лавром,
и слышится бормотанье
на всех языках планеты.

А за третьим верблюдом
движемся мы с тобою
и прочие
бесконечные
краткосрочные
безвременнообязанные
недообученные
праздношатающиеся
тугомыслящие
разнорабочие,
желтые, белые, черные,
женские и мужские,
плотные и худосочные,
пешие и гужевые,
теплые и живые.

И этот верблюд последний -
он такого верблюжьего цвета.

(Read Comments |Comment on this)