Году в 89 я был законченным великорусским националистом и рисовал в контурных картах стрелы танковых ударов по Прибалтике. Никак не ожидал я удара в спину, и от кого – от российских русских, которые забыли о нас, русских вне России, о том, что каждый квадратный метр метр советской земли был полит русской кровью, бредили "Ельцин, Ельцин", приговаривали "давайте разделимся" - наивные, они не знали, что все бойни в фильмах ужасов начинаются с этих слов. И вторым ударом было приехать в Россию – во Владимир. Покосившиеся избы, грязь, среди блекла дня пьяные мужики, мат и усобица. Тогда-то я и охладел к русским, хотя по-прежнему абстрактные славяне мне милей, чем гипотетические германцы. Но объединяться? С украинцами? Ломать ли стену между своей квартирой и братниной, или ходить через дверь? Пусть уж живут, как хотят.
Что толку умывать руки посреди немытой России? Что толку отряхнуть её прах со своих ног, если кусок сладкой жизни на Западе приправлен русским прахом? Звезда на Спасской башне тлеет во тьме, как глаз Саурона, - что толку "работать"? Что значит быть русским? Мне нет никакого дела ни до евреев, ни до американцев, не они то зеркало, в которое смотрюсь, чтобы знать, кто я, - я помню о наших, покинутых нами, мертвецах. Михаил Мокеев сказал, нашим дедам ставили памятники наши отцы, нашим отцам ставить не за что, и некому будет поставить нам памятник.