Бойцы вспоминают минувшие дни
Подхватываю флэшмоб. 

country_n 

Итак, 1997. Как побороть свой хронологический кретинизм? Спокойно, без паники. Сначала восстановить, сколько мне было тогда. Это просто. 25. Первое, что вспоминается –  да это же год моей первой беременности! Лучше бы конечно вспоминать о второй – вот то был, пожалуй, самый счастливый год в моей жизни. Впрочем, таким счастливым, он стал и потому, что я научилась на ошибках, которые сделала тогда, в 1997.

Главной ошибкой было <lj-cut> верить всему, чем меня тогда пугали докторишки. Просто надо было госпитализировать всех беременных по плану два раза, а для этого – хорошо напугать. Им это даже почти удалось – на два дня в роддоме меня хватило. Может, хватило бы и на больше, но книжку я взяла с собой неудачную, недухоподъемную, Лимонова. После пары бессонных ночей (соседки, заразы, храпели,  я уходила с книжкой в коридор,  но читать мне мешали орущие роженицы) бежала через окно. Если б меня выпустили к мужу через дверь – я б может и осталась. В общем-то, я собиралась всего-то погулять.  Но дверь перекрыли, чтобы девушки, сделавшие аборт, не сбежали из заведения раньше положенного. И более опытные товарки по несчастью подсказали мне путь. И вот, переваливаясь через подоконник, с уже вполне заметным животом, я поняла, что обратно уже не полезу, это уж слишком. Короче, я до сих пор благодарна нахамившей мне медсестричке – сэкономила мне массу времени на свободе.

Это была моя первая госпитализация. С тех пор – тьфу-тьфу -  в больницы я попадала только рожать. Это, как выяснилось, гораздо веселее, чем «сохраняться».

Отматываем чуть назад – вспоминаем о том, что тогда я работала в газете Тюменский курьер. И эксклюзивностью положения мне насладиться не удалось.  Мы были втроем – «три беремя» -  еще Ольга Саблукова и Наталья Вагина, незадолго до того получившая титул «Мисс зрительских симпатий» на конкурсе красоты «Имидж – 97 (а может 96?). С Ольгой-то мы сговорились заранее: "три - четыре, начали!" (разница в возрасте наших детей в итоге -  2 недели) , а вот Наталья случайно припуталась к нашей компании. Гольдберг ходил вокруг нас важный-восьмиэтажный. Выгнал корректоров из их закутка, вынес оттуда компы, поселил там нас и заставил писать ручкой. И не пустил меня на аккамуляторный завод – заботился.

Ну а еще чуть раньше, всю первую половину 97 года  – творческий кризис. Прежде чем разрешить его сугубо женским способом, я хотела просто поменять работу. Наталья Астафьева, царствие ей небесное, предложила попробоваться на первый канал собкором. Но Москве я с первого раза не глянулась, предложили попробовать еще - не стала, потому что гордая была.  А вторую ставку собкора вскоре просто сократили.
И продолжалась моя курьерская жизнь и борьба с любимым редактором за трудовые права коллектива . И в то же время – очень интенсивная журналистская жизнь, наверное, просто пик ее интенсивности,  письма, которые приходили в редакцию именно мне.

Одно из них было из тюремной туберкулезной больнички. Меня туда – вот времена были! – даже пустили проверять информацию. Это одно из самых сильных впечатлений того года – скученность,  нары, кажется, в три яруса, узкие проходы, капельницы. И все кашляют, кашляют. И прозрачный мальчик в бреду, про которого соседи сказали, что он умирает (я еще успокаивала себя тем, что это они для драматизма). И мерзкий вкус щей, которые мне предложили попробовать, мол, смотрите, какие жирные. Муж потом сказал, что еще парочка таких репортажей, и спать меня отправит на коврик под дверью.

А из барака я пошла сразу на аспирантские занятия. И благодаря вот этому я и вспоминаю, что ах да, конечно, в 97 я уже училась в философской аспирантуре. И, видимо, в этом году мне подарил орхидеи тогда скандальный, а сейчас всеми, кроме меня, позабытый политик Сергиуш Манжиевский, явившись для этого в Тюменский курьер во фраке с бабочкой. Боюсь соврать, но фрак, кажется, был белым. (я же, как на заказ, оказалась в черном женском смокинге и лаковых винтажных, как теперь бы сказали,  туфлях, которые купила через знакомых у бабушки, хранившей их 40 лет. Как ни странно, туфли, ни разу до того никем не надетые, разносились легко). А прежде чем явиться в редакцию во фраке, Сергиуш Манжиевский несколько раз звонил мне специально, чтобы нахамить, и бросить трубку. Может, это была любовь? Да, это точно был все тот же 97, потому что с орхидеями пошла я все на те же аспирантские занятия, а там приключился почему-то поэт Денисов, и я спрятала орхидеи в пакет, чтоб он не вздумал подумать, что это я ему принесла.

Орхидеи пришлись кстати – наш симметричный ответ Чемберлену – потому что незадолго до того их подарил моей сестре воздыхатель. В 1997 году это был роскошный, роскошный жест.