Вчера у green_fr@lj и sasmok@lj мы впервые посмотрели нтв-шную передачу «Намедни» – два года из тридцати, 73-ий и 68-ой.

Чрезвычайно интересно.

Отличная идея – представить каждый год с 61-го по 91-ый достаточно длинной телепередачей – куски хроники, – политической, культурной, бытовой, – комментарии специалистов.

Передачи эти в некотором смысле претендуют на охват эпохи, вроде бы, те, кто сильно моложе, должны иметь возможность по ним представить себе время.

Большая дыра – практически отсутствует жизнь, не попадавшая в официальные хроники. То, что в официозе было освещено, ведущий (забыла, как его зовут) переосмысляет.

Но не в таком уж малом кругу людей основой жизни, её повседневной тканью были события, происходившие «за кадром». Телевизионная жизнь не такое уж большое отношение имела к жизни реальной.

Ну, и в результате картина в «намедни» получается не просто однобокой, она получается куда более тоскливой, печальной, глупой, чем была.

......

Имело бы смысл показать не только исполнителей шлягеров, но и бардов, – их пели, захлёбываясь, казалось, они формулируют самое главное, и их слова становились словами поколения.

Зимние электрички, пропахшие лыжной мазью, в которых бренчат на гитарах, не меньшая деталь жизни, чем Николай Сличенко, поющий цыганские песни в театре Ромэн.

Выход Цветаевой в библиотеке поэта, выход Пастернака с предисловием Синявского, «Мастер и Маргарита» в журнале «Москва», «Иван Денисович» – всё это события первостепенной важности.

А самиздат, «эрика берёт четыре копии», армия нас, тюкавших на машинках Мандельштама и Бродского, квартирные выставки и первые официальные выставки художников – не-членов-Союза – всё это не просто неотъемлемые элементы эпохи – это ещё и то, почему жизнь не была невыносимой, не проходила под радиодолдонство о колхозе «Красный кто-то-там», собравшем столько-то центнеров пшеницы с гектара.

Ведущий вполне грамотно осветил вторжение в Чехословакию, но – со стороны. Вряд ли понимает он, что это было для нас, живших тогда. Меру отчаяния, ярости, ненависти.

Мне было 14. И я себя собой помню – с того августа.
Усть-Нарвский пляж, люди выходят вечером смотреть на закат, в руках спидолы, из них вражеские голоса – Анатолий Максимочич Гольдберг с бибиси – родной и любимый человек для скольких советских граждан?

Разговоры, разговоры, надежды...

Потом 21-ое августа, я встречаю маму на автобусной остановке.

Она выходит с громадным арбузом – без улыбки – глаза тоскливые – вошли.

Разговоры, разговоры, – надежд больше нет.

Что до значения литературы, помню – из какого-то довольно раннего детства – прихожу из школы, наверно, во вторую смену училась – папа с мамой на кухне, папа вслух читает, на меня чуть не шикают. Это вышли «Носороги» Йонеско – не так мало таких книг было – потрясших и определяющих.

Кстати, в передаче о 68-ом был сюжет о четырёхтомнике Хэмингуэя, – но тут опять я огорчилась.

Ведущий рассказал чистую правду о том, что в приличных домах висели фотографии «старика Хэма», и посмеялся над этим. У нас, кстати, тоже висела.

Только ему, ведущему, кажется, что дело только в моде, – и опять пропасть, трудно человеку, тогда не жившему, кожей почувствовать, каким глотком воздуха был Хэмингуэй – не первые ли прочитанные советским читателем книги, где герои принимают решения, исходя из долга не перед абстакциями, вроде родины и родного завода, а перед друзьями и любимыми, – свободные, отвечающие за себя и близких люди.

Хэмингуэй прорвал плотину, – после десятилетий пустозвонства и одической чуши, «борьбы лучшего с хорошим» – появились русские шестидесятники.

...............
В сухом остатке – эти очень интересные передачи – сделаны глазами постороннего, и мне очень жалко, что не глазами очевидца...