...

PPS или ПОЗДНЕЕ ДОБАВЛЕНИЕ

«Путешествия в обратно я бы запретил, я прошу тебя как брата - душу не мути…»

Вот вновь заглянул на старую страничку.
Кто-то ещё заходил сюда (видно по комментам), ну и я, с трудом отыскав пароль к этому заброшенному блоггу, что-то не выдержал...
Вообще-то пост о ПСГ появился гораздо раньше, чем стоит дата от ЖЖ.
Это было связано с появлением у меня безлимитного интернета в 2007 г. Я разместил запись в модных тогда «одноклассниках», в мейл.ру, и только гораздо позже - в ЖЖ, должно быть как отчёт о своей неудачной попытке найти кого-то из того детства.
Потом, уже завязав со всеми социальными сетями, я не раз с трудом сдерживал себя от желания окончательно стереть все свои старые, наивные записи, часть которых сохранилась лишь на этом сайте.
Не знаю, может когда-нибудь, будет время вновь зайти сюда, и сотру всё нафиг. Но сейчас меня ещё сдерживает ощущение некой ответственности перед чьей-нибудь надеждой также убедиться в том же самом, что было со мной; чего когда-то коснулся и я; в неком доказательстве реального существования того самого места и времени; потому, что для этого кого-то, как и мне, ну позарез был нужен возврат за любой соринкой из той жизни, как свидетельство, непонятно перед кем – собой, богом?.. Возможно, это всего лишь иллюзия о зеркальной душе…
Ладно, пусть пока будет, тем более что в данное время этот блогохостинг заблокирован роскомнадзором и, скорее всего, всё равно обречён на уничтожение.
Странно конечно было залезать в свою старую запись с помощью сетевой отмычки, но так и писать свободнее: сюда, похоже, уже никто не заглянет.

Своя ностальгия пьянит сильнее чтения Пруста.
Я мог бы без конца погружаться в то время, у меня ещё много фоток и негативов прошедших через старую «Весну» от которой сохранилась только коробка. Конечно, большая часть уже пропала безвозвратно, фотографии и плёнки во многом испорчены, не только от небрежного хранения, но в основном от некачественной обработки плохим фиксажем, тогда, в домашних, примитивных условиях. По каждой картинке "оттуда" можно было бы написать хоть целый роман с детальными, дорогими подробностями.
Но я уже знаю, что если тебе что-то дорого, то лучше этого не касаться на публике.
Даже тогда, выкладывая фотки, что на этой страничке, я делал их все же минимальным разрешением, должно быть тайно опасаясь чужих и посторонних взглядов, которые могут, как в знаменитом «Блоу-ап», при пристальном рассмотрении всех деталей, где-то в тенях, обнаружить нечто тайное и моё лично-сокровенное из того сказочного времени и пространства.
А ведь это то, как мне кажется, благодаря чему я всё ещё жив.
Как Кощей Бессмертный. Пока кем-нибудь не открыта вся его тайная вереница причины бессмертия: пещера-сундук-утка-яйцо-иголка – чего там ещё?..
Как-то до меня дошло (мне это объяснили мудрые дети), что любовь, благодаря которой мы живы – это и есть те иголки, что в своей судьбе мы когда-то невольно разбросали и спрятали где ни попадя.
И достаточно знать, что они целы, до них никто не добрался - и ты жив.
Близким и чутким достаточно намёка, любая же публичность – смертельна и лжива, и не может не опошлить предмет.
Здесь как раз тот случай.

Когда я впервые попытался найти какую-нибудь информацию о ПСГ в интернете, я, конечно же, наткнулся только на рассказы А. Эппеля связанные с этим местом.
Я ещё не знал. что это большой писатель и потому, прочитав несколько абзацев, брезгливо отбросил, не найдя нужным даже постыдиться за него. «Да, мило, талантливо…», много знакомых, точных деталей, но почему же у меня сразу возникло отторжение от этого текста, как от красивого вранья?
Ради красного словца?.. И это тоже – писатель как-никак, пишет для конкретных современников.
Не раз задумывался, почему люди, выросшие в одном и том же месте, порой чужды друг другу больше чем какие-либо далёкие иностранцы? И на этот вопрос мне как-то вдруг неожиданно и обезоруживающе ответили: «Для тебя там всё иначе потому, что тебя там любили!»
Действительно, несмотря на то, что целыми днями я был один - мама на работе (отца вообще не знал), я всё равно не чувствовал одиночества как некого страдания. Всегда было ощущение огромной, большой семьи, что распространяется далеко за рамки родного дома, двора… Любой взрослый готов был в любую минуту бросить все, чтобы в чём-либо помочь тебе.
Мы спокойно могли остановить любого прохожего чтобы навести порядок даже в наших детских, дворовых разборках, и тогда это было нормально и естественно.
Мы действительно были «привилегированным классом».
Маньяки? Геи? Педофилы? – нет, этого тогда не смогли бы придумать даже в самых жутких страшилках (помню только мифический «мосгаз»).
Наконец-то теперь мы поимели все эти евросвободы, – «век свободы не видать!»
Я пытаюсь посмотреть на картинки того времени глазами нежившего в СССР – «как в совке всё убого, нелепо, некрасиво и примитивно...», – и понимаю, что сейчас уже совершенно невозможно объяснить, что у советских людей были просто иные глаза!
Я ещё помню, как мы в упор не видели не только «жуткие условия существования», но даже во что мы были одеты!
Ну неужели в той фантастической жизни можно было обращать внимание на такую мелочь?!
Сейчас, когда делают некую киношную реконструкцию СССР, её собирают именно из того бытового мусора, что сами герои тогда в упор не видели! И получается очень убедительное враньё. Но зато полная иллюзия для современного зрителя – он, как правило, только это и видит – у него же совершенно иная настройка оптики!
Я пытаюсь в какой-то мере объяснить причину неприятия того литературного описания ПСГ писателем Эппелем, но похоже для этого надо больше слов. Слава богу, чукча даже не писатель. Поэтому скажу скромно: погружение в воспоминания – это как тупиковая (чисто инструментальная) проблема в изучении сверхмалых частиц: невозможно наблюдать, исследовать и прикоснуться к объекту не повредив его и ничего не нарушив, – изначально исключает истину. И чем талантливее (можно и в кавычках) творческий подход исследователя, тем больший ущерб он наносит – в данном случае в виде удобной и красивой лжи, которая, в дальнейшем, легко обрастает любыми мифами.

Особенность таких поселений как ПСГ была разве что в своеобразной социальной ротации. Наверно этот этап проходила всякая окраина, которая постепенно вливалась в Столицу.
Студенческий городок, временное, большое общежитие, был построен и запланирован в расчёте где-то лет на 5. Но война смела все планы и он просуществовал почти 40.
Сначала там поселялись действительно студенты и преподаватели всевозможных вузов (прежде всего, те, которые как моя мама, во время обучения в Москве, вдруг обременялись детьми), потом другие «понаехавшие» специалисты, но возрастной ценз и даже социальный был относительно един.
Война все перемешала. Места погибших на фронте заселялись всевозможными беженцами и переселенцами с других городов и глухих деревень.
Когда моя мама с маленькой дочкой вернулась из эвакуации, это было уже совершенно другое поселение, в котором вместе со старыми студентами и профессорами оказались и безграмотные крестьяне с глухих деревень, и всякие «тёмные личности».
Свою растащенную мебель ей пришлось собирать уже у новых соседей, заново обживая свою маленькую комнату.
В дровяных сараях кто-то заводил кур и даже домашнюю скотину.
В какой-то мере я застал этот послевоенный Вавилон вместе с «Вороньей слободкой».
Это была совершенно уникальная социальная смесь, жизнь, которая была в сотни раз ярче и напряжённей любого киношного «неореализма»…
Ощущение ценности того времени и ностальгия видимо проистекает от того, что всего этого хотелось бы больше.

Конструкция бараков была предельно проста: кирпичные двухэтажные печки исполняли роль основного несущего стержня деревянного дома, собранного из бруса, досок и фанеры.
Печки имели выходы на две квартиры, поэтому в комнате было уже достаточно тепло когда топили соседи.
Почти все дома с внешней стороны были оштукатурены (по решётке из реек, которою набивали на грубую паклю) и в какой-то мере утеплены.
Потолки были не меньше 3-х метров. Сейчас я уже не способен соединить ощущение огромной комнаты, где вмещалось так много, с реальными 9 кв.м. в которых мы жили втроём не считая кошки и хомячков!
Помню свои ощущения после того как я переехал в 14-ти этажный, комфортабельный дом из бетона: долгое время я как бы задыхался, мне всё время не хватало воздуха. Потом привык. Город, как-никак.
Живые, упругие, дощатые полы; лестницы из таких же толстых, широких досок; осыпающаяся, крашенная охрой, штукатурка… – вся эта живая фактура моего детства навсегда вошла в меня как первое откровение; очень тактильное, родное пространство через которое открывался бесконечный мир.
Заметил, как несколько раз, оказавшись в похожей обстановке, я просто не мог сдвинутся с места…

С начала 60-х годов городок всё больше покидает образованная и подвижная часть населения. Освободившиеся комнаты корпусов заполняют соседи из более тесных.
Я помню это постоянное перемещение жильцов. Моя сестра перебралась от нас сначала в крошечную комнатку в 8-м корпусе (на первом этаже с газовой печкой), а потом и в комнату побольше, уже в 15-й корпус (в 1969, кажется, в нём произошел пожар, который потушили, но залили так, что для жилья он стал непригоден, жильцов расселили, сестра переехала в коммуналку на Рождественский).
С середины 60-х социальный статус ПСГ резко понижается, он всё больше запускается, оставшиеся ждут неотвратимого сноса и переезда. В пустые комнаты тихо заселяются всякие хитрожопые, чтоб со сносом быстро получить новую квартиру.
Городка уже почти что нет.

После переезда из ПСГ, мой студенческий маршрут ещё включал в себя 13-й троллейбус и 24-й автобус и, проезжая по Новомосковской, я не мог не смотреть в окошко, и только в одну сторону.
Дом ещё не расселили полностью и у меня ещё был ключ от нашей комнаты.
Пару раз я туда заходил, долго стучась в общую коридорную дверь, которую, задержавшиеся с переездом соседи, уже запирали на задвижку.
Я сидел там в непривычной тишине.
Потом эта тишина поселилась в моих снах. (Я нахожусь в своей, родной комнате, но знаю, что уже незаконно, в коридор лучше не выходить, кто-то в любую минуту может войти и ...)

Но как-то, проезжая мимо, я увидел у дома экскаватор.
На уроке почувствовал себя предателем. Я попросил Серёгу Мерзлякова передать причину моего отсутствия на рисунке и рванул обратно. (Потом мне передали: Ефремов Иван Кузьмич, преподаватель рисунка, на мою честную, уважительную причину – у него дом ломают, а он там ботинки оставил – ответил: «За прогул - двойка, за интересную причину – пятёрка».) И нате! – не успел – ломать начали именно с нашего конца. Экскаватор доканывал южный конец дома, а я залез на гору обломков в которой попытался найти хоть что-то от нашей комнаты. Какие уж там ботинки, попался только кусок нашей старой тахты, ничего не было даже от старинного, когда-то соседского шкафа – накануне всё было вскрыто и растащено.
Какой-то зевака рассказал мне как перед самым сломом нашу Шуру пытались вытащить из её забаррикадированной комнаты. Она не могла оставить свои бесценные сокровища, добытые на наших помойках. В них уже была вся её жизнь. После того как её вытащили (кажется через окно) стая ожидающих мародёров вмиг набросилась на добычу, вывернув всю комнату…
Со мной была маленькая (легко помещалась в карман) 8-ми миллиметровая камера «Экран» нашего классного руководителя Сафонова Сергея Ильича, данная мне под расписку. Как-то машинально я снял фрагмент смерти своего дома.
Из киноплёнки что-то потом даже удалось проявить, но не всё, больше пропало.
Я помню как я снимал сожжение таких же бараков у «Горбатки» (Прудовый проезд). Пленка была засвечена.
Впоследствии, взяв в пункте проката проектор и монтажный стол (чего там только не было в советское время!), я даже склеил 4 небольших фильма из всего того плёночного мусора что остался. Единственное, что пришлось выкинуть, это белочк в Останкинском парке. Какого хрена я их снимал? А увидев в «Иллюзионе» «По поводу Ницы» Жана Виго, я даже несколько возгордился – при всём техническом равенстве, мой эмоциональный монтаж выглядел убедительней.
Сейчас до тех плёнок страшно дотронуться – рассыпаются.

После сноса дома, я как-то ещё раз приходил на уже пустое место, вставал напротив кирпичного детского сада, на место крыльца дома и застывал.
Справа от меня ещё рос раздвоенный тополь, за яслями привычно торчала башня, а за моей спиной вновь стоял наш барак.
Главное – не оборачиваться.


Когда я перечитывал свой старый пост с комментариями, все время было желание убрать и подчистить в нем много лишнего или часто обычную безграмотность. И не только в своих словах. Но я всё же ничего не исправил и не выкинул ни одного коммента (слова «Комментарий удалён» в самом начале ответов – всего-лишь результат автоматического их переноса с другого сайта через текстовую замену).
Невозможно предохраниться от каких-либо мифов. Кто хочет – их может вырастить просто из ничего.

Со временем понимаешь – никаких доказательств не нужно, это всё просто мусор; это всего-лишь от естественной беспомощности перед временем…
Невозможно долго отдыхать на каком-либо комфортном определении, или также долго держаться за зыбкое сомнение.
Мне уже не нужны формальные свидетели (а вот и Сашка Оникиенко появился, – Привет, Саш!) и все эти документы с фотками. Они уже ничего не добавят в тот мир, в который я и так могу войти в любую минуту, но стараюсь воздерживаться, – он живет сам по себе, но с каждым входом - несколько меняется, – всё время есть опасность занести нечто чуждое.

…У пруда ещё незасыпанный небольшой овраг от бывшей речки. Рядом трамвайный круг.
В сумерках, по липкому снегу я толкаю перед собой железные санки с сиденьем (с железными перильцами, оно покрыто синем дермантином; когда-то, в решительной борьбе с излишествами, я ножницами зверски срезал белые помпончики вокруг сиденья…).
Скатываюсь вниз, но миг полёта слишком короток и совсем не восполняется повторением – всё время стараешься не опрокинутся на кочках.
Вокруг никого, только редкие трамваи скрипят на повороте.
Мне некуда идти, сумерки всё больше, я смотрю по сторонам и на какое-то время застываю… – и я ещё не знаю, что, возможно, именно в этот миг меня касается вечность…
Да, да, санки, «Гражданин Кейн»…– чуете как мешает весь этот красивый культурный мусор?!.

...Лёнушка

январь, 2015.