mezak's Journal

Русский Север, который мы потеряли...
У меня есть идея собрать под одной обложкой мемуары людей, живших или работавших на Севере России до его индустриализации. Точнее выдержки из этих мемуаров, посвященные удивительной жизнестойкости коренных северян. Той жизнестойкости, которую они почти утратили во второй половине XX века под ударами партийных, советских и антисоветских органов.

Ниже воспроизвожу парочку историй из воспоминаний лешуконского самородка Мартына Фатьянова (†1983). Лешуконский район, если кто не знает, – это такой отшиб Архангельской области, граничащий с Удорским ~~княжеством~~ районом Республики Коми. И там и там расположены районы падения отделяющихся частей ракет-носителей, запускаемых с космодрома «Плесецк». Об авторе этих зарисовок можно прочитать здесь (глава «В Селище у Мартына»).

Охотник Порошкин

Захватила меня охота: только об ней и думаю. А в ту пору в Усьвяшке жил знаменитый охотник Порошкин. Он, сказывали люди, на своем веку сорок медведей убил. Сдав пушнину, я побежал к нему. Хотелось увидеть старика. Дом у него стоял на высокой щель над рекой Башкой, недалеко от дома купца Ляпушкина.

Захожу в избу. Порошкин сидит на чураке и строгает варды для вёрш. Рядом лежит заплетенная верша. А стружек да щепы – куча до потолка. Долго, наверно, он ее в печи не сжигал. Порошкин неженатой был. Птицы деревянные над ним кружатся. Много их к потолку подвешено. Парят над ним. Не помню, с чего и начали разговор.

Плетет он вершу, а сам тихохонько мне говорит: «Будешь вершу плести, то ворота-то делай стульчатые, а устье делай прохабо, чтобы бросил шапку внутрь – пролетела. Тогда крупна рыба будет тебе попадать. А мелка пусть растет – больше рыбы в реках будет».

Потом как-то сразу разговор на другое перевел: «Я ведь сорок медведей повалил. А степи-то я насквозь знаю. – Чудной старик, леса-то степями называет. – Они у меня все исхожены. Где медведь, падина, напакостит, туда меня и зовут. Лабаз я на дереве сделаю. Около задранного телеша или коровы сижу наверху ночью. Жду, когда он, падина, придет жорать. Ружье у меня наготове – толсто и коротко. Порох не меряю, горсть в ствол насыплю, пулю зажахаю. Придет зверь к жореву – вот я и пальну в него. Сразу наповал. У меня у самого даже из носа кровь пойдет».

Я сидел и смотрел, как Порошкин варды строгает: конца тонко и остро заделывает. Это, говорит он, чтобы рыба легко заходила. Они как пружины расходятся. Зайдет рыба, а обратно не выйдет, боится. Больно острые концы-то. Вся рыба твоя будет.

Потом Порошкин рассказал мне про сорокового медведя, которого он убил. «Посадили меня на этого медведя и на карточку сняли. Ружье короткое велели в руки взять. Сейчас боле по лесу не хожу – старой стал, да и ноги меня не носят».

Больше я старика охотника не видал. Меня в тот год в солдаты взяли.

Вот сила-то!

Договор со мной Америка заключила на двести туесов – они признали мою берестяную посуду! В туесе ничего не портится, даже золото не гниет. А ведь в Америке много золота накопилось, и им класть-то его некуда да и не во что!

Вот мои туеса и запонадобились. Взял я весло с оковкой железной, топор за пояс заткнул, нож на ремне, сел в лодку и пополз за дуплями берестяными для туесов вверх по Цебьюге, к Бушенёвому ручью, в сузём, где веками лес не рубили. Там можно хорошую березу найти, хорошее дупле снять для богатырского туеса. Бересто толсто, что с ножовый обух, не игловато. Береза не суковата, не сваловата, и сука-полсука нет.

Еду, лезу, веслом с железной оковкой пехаюсь, а сам по сторонам речки Цебьюги смотрю. Недалеко от Бушенёвого ручья хорошую березу для дупля выискиваю. Смотрю: что-то чернеет да бусеет. Да ведь это медведь! Он лося жорет! Вот падина!

Стал я кричать да звонить топором в железную оковку. А он ведь, падина, соскочил с лося да скоком на меня по воде через Цебьюгу. Прилетел. Сажени две не добежал – встал на задние лапы и пасть ширит. Бусой да черной, а стан-то длиннее лошади.

А я колочу топором об оковку железную – только звон стоит. Сам кричу медведю: «Ты что, падь этакая?! Человека не видишь? Поди прочь! А то сейчас брюшину распорю! Вишь, у меня топор в руках да весло!».

Ушел, падина. А не ушел бы, так я из лодки вывалился бы да через дно прошел бы под лодкой, а все равно его бы загубил. А он скоком через Цебьюгу. Пробежал, холку от лося оторвал и мне через реку бросил. Мясо в лодку попало. Мясо свежее – молодой лось-то был. А сам-то зверь на щелью забежал. Я не успел глазом моргнуть – его уж нет. Вот сила-то у падины!

Я приехал в деревню, холку лосиную в сельпо сдал. Свежо мясо, хорошее.