3:13p |
а человека изнутри, блядь, распирает. да, распирает, золотой магендовид выныривает из кармана, старый автобус не может его доволочь до великого мастера и до подвалов, чтобы сидеть на трубах, тоже не может.
а потом эта музыка заканчивается и ее без нее хоронят, скоросшивателем оторачивают вуальку, берегут ее боль за живую нитку, лижут клитор нежней, чем подмышку.
а еще потом окончательно вечереет и все небо и город как будто смазывают лыжной мазью, мостовые горгульи плюются облыжной правдой и зовут уже явно в гости к какой-то ебаной бабушке.
да, сигналы пока неразборчивы, но двери уже минуту не поддаются, голубая звезда утекает из чашки и катится где-то по краю блюдца. слава богу, остались четыре жбана с отравленным кофе, две веревки, бумага и шкаф, всячески, словом, можно повеселиться. |
5:30p |
. космос, космос, я ника, я даже не знаю, какого цвета перхоть, делаю шаг и боюсь оказаться по горло в нефти. кровосмесительный кран подается в полдень напротив аптеки. месячные первокурсницы опаздывают, как сама первокурсница. губы боятся, глаза боятся, часы тоже не слишком торопятся: время размазано как эскарго по тарелке грязного циферблата. даже в воздухе завязываются какие-то баталии, я выбираю свечу и она не догорает
. Ника, я Космос, Ника, забудь про закон золотого сеченья. Здесь из земли стебельки растут или даже стержни. Небо упало задолго до твоего рожденья, но на проводах гудят мои пристежные шершни.
Жители этой плоскости носят занозы в надежной грудной корзинке, ловят руками горбыль, сортируют пикшу. К этим отвесам не подобрать резинки (в тамбуре неспокойно, но поезд идет на Икшу).
Поезд уходит в Кратово, табор уходит в грязи. Завтра, когда поплачешь, уже не найдешь очечник. В каждый глазной хрусталик пялится лазер, в каждом ручье резвится веселый молочник.
Поезд минует Черусти, поезд уже не поезд. Стекла дрожат на губах во имя морского флота. Я никогда не сделаю слово плотью, я не пацан, для чего мне твоя гаррота?
Как водород вязать не найдешь тесемок, так и эту любовь не придавить мизинцем. Не выходи из игры, не глупи, чертенок. Разве я виноват, что твой некрасивый мальчик опять оказался принцем?
Циклотимия, она же душевный насморк. Вот он, как всадник, опять обживает задник, лелея срывы. Каждое утро ты распускаешь платья на пасмы, чтобы сшивать ночами нетерпеливо.
Слышишь, ручья шершавое мазуренье словно не знает, как еще подольститься. Сны про измену шире и дальше любого зренья, только в таких широтах пикша не нерестится.
Я ведь даже не знаю, о ком ты чахла, стоит ли мне подсылать пажа с голубой трубою. В воздухе ждет сродства нулевая чакра, как Моби Дик любимого китобоя.
Будет тебе для месячных календарик вместо любой замочаленной годовщины. Видишь, звезда в чернилах висит, как китайский фонарик, и разгорается от динамо-машины.
Будешь трогать мокрой ладонью и пахнуть пряно, не выходя на свет из "Иллюзиона". Может, расскажешь, за что тебя отчислили с Когтеврана и наградили скулами Гермионы.
Небо вернется на место над первой Вольской, и я бы отдал тебе все свое железо. Что ты молчишь? Ведь это мое кровяное войско, хлынувшее из оскаленного пореза. |