И еще раз о «Стенах» ЯЦЕКА КАЧМАРСКОГО и «Столбе» ЛУИСА ЛЬЯХА
КШИШТОФ ГОЗДОВСКИЙ, автор, в частности, статьи «Эрмитаж осмотрен, замечаний нет, или Как воспринимала польская аудитория русских бардов» (Новая Польша. 2007. №12): http://www.novpol.ru/index.php?id=883
прислал мне отрывок из своей статьи о Яцеке Качмарском как дополнение к разговору о «Стенах» (http://ng68.livejournal.com/1242241.html). Перевожу присланный текст.


...Чрезвычайно запутана ситуация исполнения-восприятия в случае песни «Стены», которая во всеобщем сознании фигурирует как парафраз песни каталонского барда Луиса Льяха «L’Estaca» («Столб»). В самом тексте, однако, отсутствуют прямые сигналы, которые позволяли бы такое утверждение. Оно зашифровано в другой системе знаков, представляющих собой интегральный составной элемент песни как художественного сообщения. Речь идет, понятное дело, о музыке. Короткое отступление об этом позволит в очередной раз подтвердить сформулированное в начале главы замечание о по крайней мере двухкодовой структуре посылов, создаваемых Яцеком Качмарским.
            Луис Льях — один из самых видных представителей каталонской «новой песни», культурного феномена, который был реакцией на то, что в 1939 г. генерал Франко отверг право каталонцев на автономию. Декрету испанского диктатора о запрете на использование каталонского языка в публичных местах, на печать и распространение изданий по-каталонски и даже на исполнение сарданы — традиционного каталонского танца — сопутствовали многочисленные репрессии, направленные главным образом на каталонскую интеллигенцию. Прямым откликом на действия властей, наряду с появлением нелегальных изданий, стал своеобразный ренессанс песен на каталонском языке. Вошло в историю одно из исполнений написанной на рубеже 1968-1969 гг. песни «L’Estaca»: ввиду откровенного цензурного запрета Льях ограничился тем, что сыграл мелодию песни, а собравшаяся публика хором пела его текст, преобразуя всё событие в стихийную патриотическую демонстрацию. Яцек Качмарский в своей песне «Стены» использовал музыку Льяха — выбор польского барда был поклоном каталонскому маэстро. Как окажется, однако, — ироническим.
            Главный герой «Стен» — не названный по имени и размещенный в неопределенной исторической действительности «вдохновенный, молодой» певец. Его адресованная толпам, которых «никто не счел бы», песня о необходимости восстания против «старого мира», атрибуты которого (названные расказчиком) — «кандалы», «кнут» и «стены», быстро обрела огромную популярность. И сам исполнитель стал предметом почитания — почестями ему и песне, которую он поет, стали «тысячи свечей», зажигавшихся во время исполнения. Слова ритмической песни быстро закрепились в памяти слушателей, и вскоре сама ее мелодия стала фактором, интегрирующим толпу, которая всё сильнее ощущала свою недолю. С этой песней на устах толпа начала революцию: «валила памятники», «ломала мостовую» и искала своих врагов. В глазах взбунтовавшейся толпы главными противниками ее чаяний оказались те, кто не отождествлялся ни с кем, кто остался «один». Одиночество и стало жизненным выбором певца, который молча, «вслушиваясь в гул шагов», наблюдал, как творимая толпой действительность превращалась в противоположность посылу его песни.
            Смена прошедшего времени на настоящее в последней части рассказа принципиально меняет ситуацию восприятия: история, которая случилась «где-то и когда-то», превращается в отчет о событиях, сцена которых находится «здесь и теперь». На уровне нарратива информация тематизированная и информация подразумеваемая остаются в гармонии — возвышенный и одновременно лаконичный стиль рассказчика направлен на ясность посыла. Рассказчик сосредотачивается на точном пересказе своей «услышанной повести» — без каких бы то ни было комментариев. Трудно было бы обнаружить какие-то требования, которые он ставит своим слушателям. Эти требования — прибавим: требования весьма высокие — появляются на уровне коммуникации: субъект песни и его адресат. Художественное сообщение, озаглавленное «Стены», предполагает у своих слушателей и читателей (в такой очередности и одновременно иерархии) умение воспринимать и истолковывать общественные — в том числе, разумеется, и художественные — явления без идеологического фанатизма и публицистической тенденциозности. Своеобразной формой силков, расставленных на слушателя, не отвечающего этим критериям, оказывается в таких обстоятельствах тиртейский припев песни, полностью остающийся в рамках послания, которое несет песня каталонского маэстро. Можно утверждать, что фабула художественного сообщения Льяха «L’Estaca» заканчивается там, где, собственно, начинается история, рассказанная в «Стенах»: мир, изображенный в этом якобы парафразе, находится в очень далеком прошлом и в равно отдаленном мифическом будущем, в то время как субъект песни польского барда все свои усилия сосредотачивает на свидетельстве о настоящем — без оценочных эпитетов. «L’Estaca» — песня об иррациональной надежде и о вере в светлое будущее. «Стены» — песня об одиночестве артиста.