У меня еще в восполнение долга пропущенные стихи Булатовского, но это, совсем новое, не могла не вывесить немедленно!
  Олегу Юрьеву
1.
Die hellen Steinen gehn durch die Luft
Пауль Целан
Bavaksene mit klejne fligl shvebt a minien shtejner
Авром Суцкевер
Уже летят — не остановятся
и узко-узко воздух жгут,
и — вдоль ожогов — его сукровица
в узкий свивается жгут,
как будто кóсые свивальники
с их заполошенных пелён
разматываются и те, бессильные,
сброшены с двух сторон.
Без них летят, всему падению,
всей силе тожести должны —
не отдадут ни темнóты денно,
ни нощно — лýны Луны:
на них стоят, иною тяжестью,
иною кровью налиты,
передового отряда Множества
пламенные пяты.
Сюда летят, неуловимые…
О хоть бы в грудь один удар
их немоты, их молвы, помолвленной
с гулом, впитавшей жар
этого гула, страха, трепета,
терпенья, плача — чем больней,
тем глуше — тем сплоченней стретта та
молитвенных камней.
2.
Что ни скажи, всё Тютчев на порог,
Верлен — в раздвоенный хрусталик,
но бедность эта не порок,
а впрок отложенный сухарик.
Не говори, ни даже не молчи,
ни даже не звени ключами,
а слушай, как звенят ключи
в пальто с печальными плечами,
в том старом, сердцем траченном пальто,
кому-то никому идущем,
кто в нем становится Никто,
куда-то не туда идущим,
где так легко, где так легко не быть,
что быть легко на самом деле:
на тяжести раскачивая нить…
О, умереть от этих вот качелей!
3.
Ein Blatt, baumlos
Пауль Целан
И в бездревесности кружилися листы
Осип Мандельштам
Дерево падает с листа,
и лист висит
в воздухе, чья душа чиста,
висит и делает вид,
что не он остался так висеть,
а кто-то его приклеи́л,
или — что световая сеть
прочней деревянных жил,
висит и кружит голову тому,
кто читает с него
мелкую поперечную тьму
опыта своего,
своего, чужого, свои черты
говоря ему наизусть,
очертя подобием высоты
свою родовую грусть,
и опыт как Ossip звучит песком,
и Павел звучит как пыль…
Когда никто говорит ни о ком,
получается быль.