ng68's Journal

ИЛЬЯ РИССЕНБЕРГ

ДВАДЦАТЬ ЧЕТЫРЕ ЧАСА
Баллада

Плоймя в завесах венчало овальные,
Словно чело, небеса
Пламя пречистой свечи поминальные
Двадцать четыре часа.

Своды приземисты. Козлик у Лейзера,
Шамеса, стигмой клеймён.
Ждёт синагога со скрипочкой клейзмеров,
Молится копоть времён.

Тонут в притворе шандалы субботние,
Тьмы фолианты неймут.
В коле амвона сидят ешиботники,
Тихо читают Талмуд.

Чёрные скамьи и ёмкие проблески
Смысла таинственных искр,
Коим заклятывал цадик чернобыльский
Жуть гайдамацких сокир.

Риза позёмки к зерну прикасается.
К сонмов древесному сну
Сизая прядь утонувшей красавицы
Тянет отца седину.

Полозом скрипнет по зимнику скорому
Тучных пудов семерик:
Нужно ко сроку заказывать скорбному
Мужний прочесть патерик.

Сердцу верны, мудрецы бородатые
Миром вершат чудеса.
Радости тихой скорбят завсегдатаи —
Двадцать четыре часа.

Ждёт Колесница на Царствие избранных,
Солнцем целованных букв.
Смилуйся, Г-споди!, странствует изгнанных
Дух смертоносный, Дибук.

Высь в непокрытую голову спёртого
Воздуха свёрстана вниз:
— Радость печальная, жизнь моя мёртвая,
Серденько, любый, вернись!..

Тише, он спит, этой заметью, сам того
Не замечая, воспет.
Завтра черту преступившая в тьмарево
Вступит — свидетелей нет.
Рви же заклятье, невеста, и замертво
Падай, и за очи свет.

Скорбные перлы в молитвах схоронены.
В мёртвых сквозь Тору взросли —
Радуйся, Г-споди! — первенцы родины,
Силы прекрасной земли.

Мова эдемовой ветки оливковой —
Садик: царевна-игра
Дарит цветы: на местечке великого
Цадика — космос, дыра.

Хана на кухне. Оборку передника
Трогает кошка. Ну вот
Сальная тает свеча, проповедника —
В тайне всевышних сфирот —
В сумрак рассеянья песнь-милосердинка
Вводит миров хоровод.
Так хоть пройдёт тоскованье посредника,
Только Мошиах придёт!

Полностью подборка, из которой я это взяла:
http://sp-issues.narod.ru/7/rissenberg.htm

Если это еврейские стихи про еврейское, то откуда и зачем (стилистическое непонимание здесь очень существенно) малопонятные и разностильные славянизмы и диалектизмы, в современной поэзии обычно обозначающие православную если не бобровщину, то ломоносовщину, как, скажем, у Олега Охапкина?

Если это современные стихи, происходящие здесь и сейчас (а весь Риссенберг происходит здесь и сейчас, это чувствуется сразу, даже если не понимать непосредственного смысла; только эти здесь и сейчас — не совсем в нашем пространственно-временном континууме), вопрос тот же: откуда и зачем эти малопонятные славянизмы и архаизмы, не говоря уже о диалектизмах далеко не только местного, слобожанского или вообще малороссийского происхождения?