друг друга пердуна's Journal
 
[Most Recent Entries] [Calendar View] [Friends View]

Thursday, October 3rd, 2013

    Time Event
    1:15a
    Это произошло во время ее похорон

    В моей биографии кладбище «Красная Этна» — первое, которое я по-настоящему изучил — оказалось непостижимым образом связанным с ещё одной мистической историей. 4 марта 1979 года, в день выборов в Верховный Совет СССР, наша школа № 184 занималась сбором макулатуры. Как и положено юным пионерам, мы ходили по подъездам, звонили во все двери и не просили, а требовали старых бумаг для третьего звена.

    Давали неохотно – горожане всё же предпочитали сдавать макулатуру на дефицитные книги «по талонам», а не отдавать на халяву школьникам. У нас же было строго: класс, набравший меньше всех макулатуры, до следующего месяца после уроков в наказание собирает бумажки и собачкины кучки на пришкольной территории, и вообще отвечает за чистоту школьного двора.

    Поэтому в «день икс» мы усердно ходили, клянчили, старались – не без выгоды для себя, поскольку среди отданных нам книг и журналов нередко попадались мои любимые «Наука и жизнь», «Наука и религия» и «Вокруг света» за старые годы, каких уже не выпишешь.

    В тот злосчастный день мы пошли за газетами втроём – я и ещё двое пацанов-шестиклассников. Около одного из подъездов стояла крышка гроба: накануне нам уже сказали, что в соседней школе погибла девочка. В то время в Ленинском районе нашего города активно строилось метро, поэтому жильцы домов по проспекту Ленина лет восемь сидели вечерами то без света, то без газа, то без воды, то без отопления, то без всего сразу.

    В очередной раз свет отключили, когда 11-летняя Наташа Петрова принимала ванную. Отец её, Анатолий, погиб ещё в 1971 году, так что в их квартире не было, как говорится, мужской руки, и, как следствие, мать, бабушка, дочь и внучка пользовались допотопной переноской. Вскоре напряжение снова подали; выходя из ванной, девочка задела концом мокрого полотенца об оголённый провод и мгновенно скончалась от разряда 220.

    Учебного предмета «Основы безопасности жизнедеятельности» в советских школах тоже не было, но когда случалось что-нибудь из рук вон выходящее, учителя на конкретных примерах предостерегали детей, как им не надо поступать в дальнейшем. В прессе же и по телевидению ничего подобного, конечно же, не сообщали, всё скрывали.

    Мне очень не хотелось идти за газетами в подъезд с гробом, да ещё и с девочкиным, но товарищи по звену настояли. Чтобы не было так страшно, при входе мы все погладили крышку ладонями и прошмыгнули вовнутрь.

    Как сейчас помню, мы там довольно быстро «загрузились» макулатурой, которую кто-то из жильцов, чтобы не загромождать тесную прихожую, припрятал в незапертом ящике для картошки, стоявшем прямо на лестничной клетке. Все пионеры-сборщики прекрасно знали эту немудрёную хитрость взрослых, и многократно ею пользовались.

    Часть журналов показалась интересными, и я сразу, в расчёте ознакомиться с их содержанием на досуге, засовал их себе в портфель.

    Выходя из подъезда с кипами макулатуры, мы попали прямо на вынос. Это мероприятие удивило меня до крайней меры: видимо, мать несчастной Наташи была членом какой-то секты – начать с того, что на похоронах не было никого из одноклассников, зато пришло несколько десятков женщин и мужчин в чёрных одеждах, примерно одного возраста. Все они держали горящие свечки, и что-то заунывно пели не по-русски.

    Как ни велико было любопытство рассмотреть всё поподробнее – мы-то в нашем советском детстве больше привыкли к «красным» похоронам, когда играет оркестр и топает строй отпущенных на полдня производственнков – страх за свои шкуры оказался сильнее.

    Чувствуя, что мы, по сути дела, совершили преступление, украв чужую макулатуру, все трое постарались улепетнуть со страшного места понезаметнее. Но не тут-то было: заметив нас, за нами в погоню с похорон бросилось сразу несколько мужиков. Мои друзья побросали пачки журналов в сугроб и с криком разбежались в разные стороны.

    Мне было сложнее всех – сбор происходил сразу после школы, и у меня с собою был отягощённый портфель не только с журналами. Оценив ситуацию, взрослые бросились ловить именно меня, и вскоре схватили за плечо.

    К моему изумлению, ворованная «Наука и жизнь» этих мужиков нисколько не интересовала, и про ящик из-под картошки они слыхом не слыхивали. Отобрав у меня портфель и перехватив за другую руку, меня, трясущегося от страха, подвели к чёрному сборищу. Пение прекратилось. Заплаканная женщина, видимо, мать покойной, подала мне крупное венгерское яблоко и поцеловала в лоб, обхватив мою голову горячими ладонями.

    Я ожидал чего угодно, только не этого. От волнения путаясь в словах, она подвела меня к гробу, где лежала её дочь, и, пообещав много конфет, апельсинов и денег, велела мне целовать покойницу в лоб. Её подружки обступили нас со всех сторон, мой портфель оказался у кого-то из их компании. Я залился слезами, умолял отпустить, но сектантки настаивали.

    Гроб стоял у подъезда, утверждённый на двух табуретках, крышка была прислонена рядом. Все снова запели молитвы на каком-то непонятном мне языке; а кто-то взрослый с силой пригнул мою голову к восковому лбу девочки в кружевном чепчике. Мне не оставалось делать ничего другого, как целовать куда приказано.

    Так я сделал раз, другой и третий, после чего меня ободрили, и велели повторять за начётчицей по фразам длинное заклинание уже на старорусском языке. Несколько выражений из него намертво врезались в мою память – «я могла дочь породить, я могу от всех бед пособить», «яко битва орла и змеи». Всё это было настолько отличным ото всего, что я видел дома и в школе, что я перестал дрожать, и принялся с любопытством оглядываться по сторонам.

    Когда заговор кончился, мне велели взять свечку и покапать воском на грудь Наташиного синего, с красной оторочкой платьица. Я же, пионер, и свечки настоящей до того дня не видал. Я надеялся, что одежда сразу же загорится, и я вдобавок ко всему полюбуюсь ещё на пылающий гроб, как в фильме про Дикую Бару, но воск на ветру застыл бесформенными каплями.

    Затем мне подали два стёртых медных кольца, велели одно насадить мёртвой невесте на палец, другое какая-та женщина надела на палец мне, тотчас же сжав мою кисть в кулаке, чтобы не дать снять кольца. Они ещё немного попели, а затем, не выпуская моей руки, двинулись к припаркованному рядом автобусу.

    Туда же занесли гроб и крышку, боковым зрением я видел, что и мой портфель тоже. Водитель захлопнул двери, и мы отправились на кладбище. Всю дорогу женщина, говорившая по-русски как бы нараспев, по-деревенски, утешала меня, обещала, что через час я буду дома, что не надо волноваться, что никто ничего не узнает, что всё у меня будет хорошо. Она же взяла с меня честное пионерское слово никому по крайней мере сорок дней не рассказывать о, пожалуй, самом странном в моей жизни происшествии.

    На кладбище «Красная Этна» меня ещё раз подвели к гробу, ещё раз заставили поцеловать Наташу, затем крышку заколотили и гроб опустили в яму. Первый ком глины бросила мать, второй поручили бросить мне. Когда могилу закопали, все вернулись в автобус, который нас привёз к тому же подъезду, откуда происходил вынос.

    Тут же мне торжественно вернули портфель, в который насовали каких-то платков и тряпок, насыпали полные карманы шоколадных конфет, вручили авоську фруктов и, самое главное, дали бумажку в десять рублей – настоящее сокровище для советского шестиклассника. Обретя долгожданную свободу, я за первым же поворотом выкинул колечко и платки в снег, купюру припрятал в шапку, фрукты тоже принёс домой, приврав, что яблоки, видать, обронил пьяный.

    Расчёт сектантов был верным: я ничего никому не сказал, но отнюдь не в силу данного чёрной женщине обещания – ведь если бы я это сделал, родители первым делом арестовали бы у меня «нетрудовую» десятку, а это в мои планы входило в самой маленькой степени. Поначалу всё прошло гладко: дома поверили, что я задержался на сборе макулатуры, одноклассники и пацаны из двора про это моё маленькое похождение вообще ничего не узнали. На заработанные на кладбище деньги я накупил книг про животных и монгольских марок. Так продолжалось до сорокового дня.

    Ближе к концу учебного года мёртвая Наташа начала сниться мне чуть ли не каждую ночь, распевая нескладные песенки – «прикол» заключался в том, что наутро я не забывал слов. Дальше – больше, моя мёртвая невеста потребовала от меня – опять-таки во сне — чтобы я начинал изучать магию, и обещала научить меня всему; требовалось лишь моё согласие. Я, естественно, был против – ведь советская атеистическая пропаганда убеждала всех и каждого, что «магии нет», и что «пионер не колдует».

    Летом того года я уехал в деревню; ночные посещения прекратились. Они возобновились в первую же ночь, когда я, уже семиклассник, вернулся назад в город Горький. Отчаявшись получить согласие, Наташа, когда хотела, начинала отключать моё сознание, предварительно постращав.

    Она являлась ко мне как бы в дымке, вскоре я начал чувствовать её близость по специфическому холодку. У меня начались галлюцинации, по ночам я стал бредить. Врач, к которому обратились за помощью мои родители, объяснил это явление гормональной ломкой, и не советовал придавать этому большого внимания: дескать, само пройдёт, пару лет не кончится, тогда приходите.

    Два бреда были особенно яркими: у меня как бы удлинялись руки, чтобы обхватить по экватору земной шар; весь ужас ситуации был в том, что когда до Антарктиды оставалось уже совсем немножко, удлинение прекращалось и мне приходилось прилагать усилия уже самому, чтобы обнять и Антарктиду тоже. При том это не был глобус или мяч, это был самый настоящий тяжёлый и мокрый земной шар.

    И ещё: я летел куда-то в бездну среди бесчисленных треугольников с острыми режущими краями, больно натыкаясь на острые углы каждого из них. Намного позже, начитавшись умных книжек, я осознал, что это был так называемый «геометрический бред», характерный для пубертатного периода.

    Так продолжалось около года; наконец, Наташа объявила мне, что если я и после этого не хочу начинать сознательно изучать магию, она меня бросает. Дескать, впоследствии я буду её искать и домогаться, но будет уже поздно. Тогда, в 1980-м, я был готов на что угодно, только чтобы избавиться от ночного наваждения.

    Она научила меня, как передать её одной из своих одноклассниц, на которую я «имел зуб» из-за того, что её тетрадки родители вечно ставили мне в пример как образец чистоты и аккуратности. Я совершил несложную магическую церемонию – и навеки распрощался с Наташей Петровой, получив вместо этого… неумеренный интерес со стороны той самой одноклассницы – теперь уже от неё мне приходилось прятаться, как Арнольду от Хельги. Но всё-таки, это была уже не покойница…

    Таким образом, кладбище «Красная Этна» связано с моей судьбой не только в познавательном, но во многом и в эмоциональном плане. В следующий раз я пришёл туда уже в 1988 году, в страстном стремлении изучить, описать и зарисовать.

    Каждый раз, когда я оказываюсь на «Красной Этне», я нахожу время сходить на могилку Наташи. Бабушка её скончалась в 1990 году, мать куда-то делась, и лет пятнадцать поддерживал её в порядке исключительно я один. Пару лет назад кто-то натыкал в Наташин холмик цветочков и подсунул ей под дешёвенький памятник веник. Кто это мог сделать кроме меня, остаётся полнейшей загадкой.

    И всё же мой «странный брак» с Наташей Петровой однажды мне пригодился. Когда в эпоху перестройки я всё же решился начать изучать магию посерьёзнее, знающие люди не отказались учить меня, как только я поведал им эту вот историю. Многократно потом, уже ставши убеждённым язычником и достаточно опытным некромантом, я жалел, что не воспользовался в детстве легко дававшимися мне в руки эзотерическими знаниями… но делать что-либо было поздно.

    В теории магии это называется «синдром зелёной двери»; знающий да поймёт…

    Current Music: Kunteynir – Череп и Левый ног - Тунель (technique remix)

    << Previous Day 2013/10/03
    [Calendar]
    Next Day >>

About LJ.Rossia.org