Рыба. 2005.


***

Тянешь-потянешь, дергаешь, тянешь – рвется? Знать, было тонко.
Собаки встречные на всякий случай хвостами машут.
В карманах, фантики, семечки, нитки, билет вот вчерашний,
Мутно, словно там сверху кто-то задвинул заслонку,
И газ угарный, пожар фонарный, удел монитарный..
Падаешь в эту воронку,
Ожидая, вот-вот, вот-вот уже подойдут наши
Или поезд вдруг санитарный.

Дед под Сталинградом пулю в живот получил, но выжил.
Я ж до сих пор ни хера не родился.
То есть, стандартно – не был, не привлекался, не находился.
А и б, все до самого я - пропали, ветер срывает крыши.
Из немецкого помнил он славное: «хендехох!»
Schwanz б.г., навостряю лыжи
В пивнушку «у Ганса». Снился
То ли пепел вчера, то ли просто серо-зеленый мох.

Граненный полдень, время большого разлива,
Двое брюк приличных, и вполне ничего рубаха,
ни тени сомнений поэтому, ни признака страха,
не думать о том, что будет, не поминая того, что было,
тени усталые предков,
лед, три пальца текилы,
наших все нет, зато есть прекрасная рифма – на хуй
и кроме того еще на закуску конфетка.

***

Из той точки, где я прекращаю верить,
мне трудно выход найти и свою пращу
я опускаю, наблюдая, как бешеный Голиаф
сносит по ходу стены, подпорки, двери..
да, зря я , конечно, да, кругом неправ,
но все же по деревяшке тайком стучу,
ибо страшно, ибо еще не поздно склеить
(как думается), еще не поздно сходить к врачу,
выпить или, обратясь лицом на север,
попробовать вымолвить, вымолить – только раз
позволь оглянуться и не отпускать! – за тем ли
за тенью каждой узнавая потерю,
себя самого на закуску всевышней твоей припас?

..и – в белые, белые, белые, белые перья
с теплых ласковых крыльев ее.. иконостас
дрожит, у мадонн по бедрам стекает влага
к моим губам.. – сегодня пряно, сегодня ведро,
жаркое слово свое последнее распростав
только не торкает, только не прет, но
так хочется чего-то, типа знамени над Рейхстагом,
как услышать – да..

полноте.. выпейте, граф,
как метель, а? – слышите, разыгралась?
стужево такое, что не в бога мать,
не удумайте в раз какую шалость
пред камином там штофчик я.. а то и в кровать?..

как дите малое – хнычет, то ли в самом деле –
бес не на шутку..
святые? – jawohl!
какой странный дух, и вроде в здоровом теле..
еще раз, еще раз прикоснуться, позволь
не видеть последний поезд, никогда не видеть вокзал..
правильный выбор.. выбор правил.. только не слишком ли запоздал?
не слишком крути педали,
дешевка, гнилуха, позер!
ищи на ощупь детали..

другой.. допустим, ее звали Мичи,
найди теперь десять отличий!..
вот сволочь-то!..
куда ты, шофер?
куда мы?! Теперь налево!
налево, налево еще..
там ждет, моя королева..
три раза через плечо..


***

«Что ж ты наделал Иван-царевич!..» -
глядь – а шкурка ее электронная
исчезла, сгорела.. – да не в том потеря –
дотянуться бы, тронуть бы
волосы ее, губ коснуться.. –
но и саму теперь – ищи, свищи!
Монитор Мониторыч, волшебное блюдце,
нашепчи, где ж она? разыщи,
подскажи, что с иголкою этою делать –
пролезть ли в серебряное ее ушко?
из верблюда да в добра молодца?
в Абрамовича, шитого золотом..
и не пешим уж, не с вещевым мешком –
на лендровере аттестовываться,
в пинжачке с бархатным воротом..

что ж ты гаснешь, пес электрический?!
у меня ж фантазии разгораются!..
в темноте пустой, в тесноте ночной,
вспоминая ее величество,
в черном платьице – ах, ты ж, боже ж мой!..

как гудит душа, дурью мается..
то дрожит, а то в пляс идет
с тенью зябкою вкруг бутылочки..
еле держится за те дырочки,
звука-имени, колдовской навет,
так звериный след
к водопой-ручью.. –
словно пить твою
свет-испарину..
ты прости меня,
голь-татарина,
не пролезу я через серебро
выгрызает бес под сердцем ребро..
помяни добром?..
помяни добром.


***

След заячий, пересекший тропинку за городом
По блестящему насту, скрывшийся в можжевельнике,
Сорока, пролетевшая молча, и тоже ставшая поводом
Для разговора с тенью, едва заметной, о предписанных направлениях,
Даже, если суббота начинается с понедельника,
Упираясь если уж не в амбиции, так всяко в традиции,
Рассыпаясь в прах, под ноги, на голову, по щучьему по велению,
Слишком соли много или еще какой горькой специи
В преломленных хлебах, да и ус донжуана отвисает, хреново приклеенный,
Да и..

вот еще, как ни крути – вытаскиваешь пустышку,
Сверкающую, карат на сотню,
Понимая, что дальше – больше, песец, крышка,
Стоишь и смотришь на блестки эти, небритый, вонючий, скотный,
Отпустить и оставить, в равной мере не смея,
Не оставить то бишь, чего-то на память, хоть легкую гонорею,
Содранную на плече кожу, не в поклон лишь бы, не на колени
Упасть перед этим после,
Не выпасть на красное, мимо черного прокатиться,
Грянувшись оземь
Самураем стать, неведающим сомнений
Или полным йогом, и тихо с веником слиться.

Птица-курица, приготовленная к обеду,
Вот интересно, тебе было страшно?
Или лишь человеку
(вспоминая Тарковсого «Зеркало» - перья и сатанинский взгляд Тереховой)
Ступая по теплому еще следу
Воскресения, присущи эти мурашки,
Оцепенения, исчезающей вероятности наличия берега.

Влево метнется, вправо - запутывает, а борзая все ближе,
(метров двести проехав еще, наблюдал я эту картину)
Пересек лыжню и..
Возвращался когда, снег почти засыпал следы погони,
Катили легко, (благо ветер дул в спину)
В прокате добытые, но весьма приличные лыжи,
И посылку с сыром уже принесли вороне.


***

Там, позади так все отчетливо видно -
Переезды, работы, армия, институт, школа,
Даже (года в четыре) соседа, в кресле (самопал) инвалидном,
Или в пять на море – теплая пепси-кола,
Т.е. вспомнить по сути нечего.

..Ворон, сидевший на сухой сосне, громко каркнул.
На моей любимой сосне с дуплом,
Под которой я нашел пять белых.
Время было часов шесть, можно сказать, вечером,
Я пробежал из двух берез арку,
Споткнулся, и влетел в дерево лбом -
Звенело, блестело, кружилось в пространстве пустынном, белом..

В километре было страшное место, называемое дурдом,
Я почему-то подумал, что ворон прилетел оттуда.
Пряталась жутковатая эта усадьба в лесу,
Как в «Бронзовой птице» Анатолия Рыбакова.
В те семь лет еще верилось в возможность любого чуда,
В ведьмаков, мертвецов оживших – «а фигли такого?»..
И тогда же, очнувшись, метрах в десяти увидел лису.

Как оказался в машине точно не знаю,
Но заснуть ночью долго не мог, даже не страх, а ужас,
Рождал звериные образы с человеческими глазами.

Лет через пятнадцать, побывав наконец в дурдоме
(Пошарпаны стены, в туалетах лужи),
Гадко стало за себя, на себя.. как будто, в церкви,
Как если б побитой дворняжкой оказался Цербер.

Была весна, кстати. Врач был в очках и простужен.
Ели фрукты, сидя возле окна на кровати,
Наблюдая будущее, где ни ворон, ни лисицы.
Как хорошо без снов-то, говорили, как чудесно, мол, спится.
Хотел молиться. Верить. Хоть в Иисуса, хоть в Маха-ати..


***

Продолжая в рифму,
удаляясь от грязи, окурков, цветного дерьма под ногами,
от подкожного трупного смрада,
к логарифму
устаканивающей горизонтали –
подле штильного моря, ребристого, где рыбка-наяда
(один глаз птичий, другой с прищуром кошачьим)
из радуги выплывает,
к тому месту, где о поселке рыбачьем
ничего - ни огонька, ни лая.
Синими шевелит губами -
как песок просачиваются шелестящие ее звуки,
как песок просачиваюсь сквозь пальцы,
из руки левой в чьи-то чужие руки,
О, Шшэтош3тошу, о, Сааше?саг_ивашаами!..
Пятый век ищет однорукого португальца,
он появится на закате солнца с монеткой из белого золота,
Ишшистоши??они, бросив ее в море.
А?!!
Внимательный зрачок тускнеет, вдалеке кто-то долбит молотом –
БОМ! БОМ! Шапка горит на воре,
Треуголка моя, невидимка..
Спят Женька и Ксюшка, и Димка..
Просачиваюсь, утекаю сквозь пальцы, мельтешащие по телу блики
лежащей на берегу молодой индонезийки.


***

воскресное рондо

Все больше нравятся мне женщины с потухшими глазами
У парка вечерком, на рынке, может быть, возможно, на вокзале..
Убавить яркость, цветность и контраст.
Пока стишок, как старый педораст,
Юлит и увещает без толку светила цвета стали.

Чьи пальцы гадские все шлындали, все ткали и вязали
Нить, где узелок не раз
Прилежно расправляли? В пас
Все больше нравится.

Все сдать. И в лес подальше. Партизанить.
По малости спереть патроны, водку, гвоздодер и чьи-то сани..
Ни звука, не скрипит ни стилос, ни матрас.
Башка трещит. На кухне не закрыт, должно быть, газ.
И то, что незачем ходить на голове, заказывать мерло, суси-сасами
Все больше нравится.


***

пятая порция кофе все-таки на плите оказалась.
грохнулось что-то сверху, в вентиляции густеют маты.
синий огонь патлатый.
и шестой будет мало.
не шелохнется.
не тронет, не дрогнет..

пробираешься через валежник.
туда, где, кажется, чуть изогнут
мир в левую сторону,
хотя на первый взгляд все по-прежнему
качают сухими кронами
ели.
ни коростеля,
ни дятла.

старая коряга почти в труху превращенная
огромной когтистой лапой.
поздно уже на попятный.
гвардейская краснознаменная
имени Черномора (33 человека)
полегла здесь в девяносто пятом
какого-то ушедшего века.
кто-то имя пытался на коре нацарапать,
или дату, или крестики-нолики.
а кто-то лежит еще там голенький,
там, где земля примята,
пузыри радужные пускает,
гноем сочится,
пальцами глаза и уши свои затыкает,
а небо крутится, кружится, со страшной силой куда-то мчится..

опять на плиту пролилась шестая.

***

к десяти утра нагулялся порядком.
выпил.
книжный закрыт. На лотках - ни души, ни дисков.
на огород бы сейчас, отрыть под редисочку грядку,
посадить, полить из большой алюминевой миски..
выпил.
хозяйка звонила, за квартиру сегодня лучше.
лучше пока нет дождя, лучше пока не темень,
выпил.
и верно, лучше. Еще останется время
на вечер, на всякий случай,
красного vino tinto de chile,
к тому же вот и бумажки, числом четыре
обнаружились в кармане правом.
выпил
какой-то в жестянке отравы.
гадские бесы с карими, а то и зелеными вдруг глазами
норовят выпрыгнуть из-за каждого поворота,
из окна, из-под куста, из зарослей камыша и осота
и нежными пальцами гладят, на колени садятся сами,
шепчут, обещают, напоминают, щекотят, шепчут
и море, и море, и море, и всюду блестящий жемчуг..
выпил.
выпил.
суп с вермишелью «приправыч»,
хлебушек с хреном, пару чесночных долек..

..собаки почуяли Старого Бена след свежий, кровавый,
он пробудил их, как запах виски старого алкоголика,
они проскочили брод, не дожидаясь лодочной переправы,
сам воздух казалось наполнялся первородным чем-то, багряным, бешеным, многоликим..

выпил.

***

Апология комара

То ли блок питания, то ли комар звенел.
где-то в подъезде дверь ломали –
выламывали, выламывали, да не выломали.
а вот было бы дерево..
такая вот присказка. дело в том,
что комар все-таки - непростой зверь, лихой пострел,
засланец, чином чуть ниже ангела,
для текущей проверки приспособленный,
украшенный невидимыми серебряными перьями,
жизнью рискует, на вкус отраву пробует.
бывает неладное чует полк, станет вокруг человечка лагерем..
вдруг не выдерживает один - летит вперед, худой, да сгорбленный,
да вот уже что-то темное по хоботку заструилось,
да жженьем отозвалось в зобу.. –
и падает замертво.
и с докладом возносится в скоростном лифтЕ
«божья милость».
А человечек снимает зеленоватую робу
выпивает соточку,
а вот фик вам, думает, эти, хрена вам, мыслит, те..
закрывает форточку,
фумитокс поджигает,
и матом ругается, на собаку немецкую,
блядскую суку соседскую,
что лает, лает, лает..


***

«Алиса!» - кричал кто-то под окном – «Алиса!»
И снова через минуту – «Алиса, Алиса, Алиса!..»
Глянул – мужик под тополем шатаясь, ходит вокруг, взывая..
Разве машина пронесется вдруг, заглушая –
И снова: «Алиса! Ну, иди ко мне, ну же, Алиса!..»
Я смотрел с балкона, сидя на табурете,
В листву тополиную, на уровне этажа четвертого заметил рыжую кошку -
«А, блин», подумал, «ну как же, и за них мы в ответе»,
Долил еще красненького немножко..
«Мужик, еще раз крикнешь, убью и тебя, и эту суку» -
Услышал на пару пролетов ниже,
А мужик сел на землю, закрыл лицо и, похоже, заплакал..
«Мужик, спокуха» - то уже я, «погоди минуту» -
Спустился, залез, достал, и вот - слопала колбасу и его пальцы лижет..
«Выпьем?» - спрашивает. «А то!», потом из казахских вроде бы маков
Курнули, поддали. кошка спала, свернувшись.
«В следующий раз» - от двери уже обернувшись –
«Убей эту суку, на хуй.»
В квартире уже, стянув портки и рубаху,
Долил еще. был футбол, вроде бы наши-немцы,
Умылся, заметив, что второй уже месяц, сменить бы все ж полотенце,
Смотрел в экран – что-то бегало, мельтешило,
Как будто взвесь, иль восстал шестирукий Шива..
И кто-то рыжий пальцы лизал, и кто-то просил рихму.. –
К двенадцати отпустило, лег спать, на улице было тихо.

***

Летело тело по космосу, без звезды летело.
Грызла белка орешки, изумруд вдребезги.
Вышел из дому Серега, а бочки нету.
Ни забора нет, ни дороги, тьма одна, темнотыща.
Летела белка в орешке, звезды вдребезги,
Изумрудная крошка под ногами хрустела,
Шел Серега год и еще неделю,
Блестела справа вода, и слева вода блистала.
Орешки пустые все, а то гнилушки.
Язык стал черен, глаза белесы.
Шагало тело, ползло, летело.
Крутила белочка колесо, канкан танцевала,
Дуби-дуби-ду – пела.


***

напрочь сгорела котлетка,
на угольки, на сажу.
макароны майонезом мажу,
смотрю, как качается тополя ветка –
ветер, дождь хлещет.
Димка позвонил, «буфет» ищет.
голова слетает с туловища топорища,
зависает в воздухе ничейною вещью.
макароны остывают в тарелке,
кашицей сдобренные беловатого мозга.
жжж – телефон, смска – «zamerzla» -
на сером фоне серо и мелко.
лишь золотая стрелка.
и футбол по спорту без звука.
и голос, что ж ты, мол, сука..
серо. серо и мелко.


***

сидели, молчали, плевали
бетонная стылая каша
четыре дырявых сандалии
как Хрюша, а этот Степаша
падали и пропадали
кукольные головки
словно песочное время
из дула старинной винтовки
на синяки, на колени
стекающее неторопливо


***

неупиваемая чаша в ближайшие дни
должна появится на ярмарке.
а у меня в холодильнике
не кончается водка, и яблоки
для закуски вполне подходящи
в коробке лежат, и крыжовник в пакете,
что с коньячком (мило дело) – для людей приходящих,
хотя никого пока. видимо, все на диете,
поэтому вовсе не грех, а дело благое –
за всех. тех, кто в танке, и на минарете,
кому вдруг и звание очередное –
пропавшего без вести – присвоено актом,
за тех, кто уходит в антракте,
затягиваясь у выхода дымом отечества
и парою слов режиссера припоминая.


***

рисовал блок-схему, правил спецификации,
отпускник рядом рассказывал про акации,
растущие на берегу Черного моря,
в Анапе, и прочие нескончаемые истории,
как первый раз за 27 лет вкусил соленую воду,
про грязевые ванны и толпы народу,
про то, что жене было в кайф, а ему не очень,
посмотрел и ладно, у нас тут не хуже прочих,
да и цены там, жарко, дышать нечем..
я рисовал, размышляя, чем бы вечером занять печень,
и не слушал почти, так как
сидел в наушниках, слушал Death Car
и прочего Попа
от натуги потела попа
в паузах доносилось - а море..
из моря.. орехи грецкие.. как рыбы.. боле
не выдержал, вышел, сел на лавку,
посмотрел на небо, деревья, курящих девчонок
на цветы разные и жужжащих пчелок,
вдохнул.. и вот вроде пошел на поправку..

***

в городе никого
только пыль, жара, машины.
дойдешь до магазина, купишь пива,
вина, минералки. с того,
что осталось по дороге - тоника с джином
наверное, со стороны это выглядит некрасиво,
даже гадко.
а во рту сладко,
и там, где тень, вот тут, например, на балконе
можно сносно прожить вечер
и, оставив чего-то на утро,
можно увидеть, как розоватые, дикие кони
летят вдоль горизонта, свет обеспечивая,
невозможный, подкрашенный, ртутный,
и, если уж он закипит в голове,
то медленный сон парашютный
то, что нужно. и славно. вполне.

***

поднимался в кремль с Маяковки,
медленно шаг за шагом, без роздыха, без остановки,
поднялся и упал напротив огня вечного,
подле тебеццкой березки,
истекая, испаряясь в небо голубое, беспечное,
над цветами, головами туристов, где кружились яркие блестки..
и ничего рядом, ни палатки или киоска,
Волга, далёкий берег, баржи, тонюсенький остров
и негде, и нечего, шаром покати, апсолютно!
поднялся, пошёл на звук то ли скрыпочки, то ли лютни,
оказалось, касса филармонии гадцкой окрываецца не раньше одиннадцати,
раз в жизни захочешь вот так принцем то
побыть, пригласить на бал принцеску,
а на двери большими буквами, убедительно, веско:
касса работает с 11 до 18, суббота, воскресение – выходные.
это что же блин, деецца, а, родные?
это ж как среди рабочего дня мне до сюдова выйти?
остается только плюнуть, либо сесть да выти
на флаг гордо реющий, трехцветнай российский..
плюнул три раза и что ж.. отправился в путь свой неблизкий..
бомжик патлы расчесывал у витрины зеркальной «Уюта»
только пальцы скрюченные вновь и вновь в седых застревают, а
рядом девушка собачку свою, коккера, пытясь загнать в лэндровер,
то кричит, то посвистывает, а пес за номером номер
откалывает – то вокруг пронесется, то сядет на задние лапы,
тявкнет и - под машину, и затихнет там тихой сапой..
а другого, черного, беспородного, ворона раздирает на части,
машина сбила его, может быть, такой же вот ровер,
и кроме ворон никто не проявляет в судьбе его никакого участия.
нет, вот из окна столовой смотрит кто-то в белом халате, должно быть повар,
а из вытяжки пахнет у них так, что стразу тошно,
вези меня тринадцатый номер, отсюда - туда, где возможно
я выпью чая зеленого и начну забывать, и все к чертям позабуду.
и повез троллейбус, и довез меня и прочего разного люда
полный салон,
мой поклон.
теперь можно скрипт написать, да заняться правкой кривого кода..
а в Порт-О-Пренсе, на теплом песке сидя, Нэт, старый колдун, вторую закуривает в ожидании белого теплохода..


***

девушка в платье открытом по тротуару шагала
в белом платье с красными полосами на спине
руками покрытыми красными полосами болтая
с лицом в красных пятнах свежих ещё ярких
и так прекрасен был увиденный боди-арт
что стоявший рядом со мной молодой лейтенант
улыбнулся.


***

посмотришь вокруг – зелень, солнце, девчонки раздетые,
и кажется, будто впереди еще целое лето,
у самого синего моря, прикрываясь от жара газетою,
пальцы в песок зарывая, метра на два прогретый,
слева - восточные ритмы, прямо - шум моря, и сверху - плач чаек,
плач и слова: «хоть бы ушел по-хорошему.. – плач, - вот ведь, сука! сука..»
молодая женщина у витрин «отдохни» телефон отключила
присела возле, глядя сквозь синее море мое, песочек, чаек, ничего уже не замечая.
телефон, на асфальт скользнувший, поднимать ни желанья, ни силы
не было.
пришел, сварил из пакетика вкусного (с вермишелью и мясом) супа,
соседи напротив, переезжая куда-то, грохотали, роняли, ругались,
четыре пива и собака (с горчицей) в войне заклятых миров не спасали,
мчались черные всадники, и у ближнего, у коня, над крупом
всё выше и выше росло красное знамя!..
и сказал я: «ку!» и оне пропали.
лету конец, два литра вина «кадарка»
на исходе тоже. и жарко. чертовски жарко.

***

вчера была молния,
гром дошел сегодня,
под утро, полчетвертого,
загремел, застучал по заспанным батареям,
металлическим привкусом сон прорезал.
вскочил испуганно, включил свет – никого,
а кругом – гремело, небо тянуло к земле, стены ходуном ходили.
упал и лежал, затаясь, до проблесков сероватого в окнах,
как раз к шести где-то и тишина, мертвая, наступила.
и весь день сегодня видел раненых и тронутых катаклизмом –
мужика под лавкою на остановке,
кавказца по офису мечущегося с возгласами: «э как жэ.. мы жэ..»,
щенка у ворот, встать пытающегося, с перебитой правой лапою,
маршрутку на мосту покореженную, номер 164,
девушку с букетом роз, бредущую медленно, с фингалом под левым глазом..
хотя, все вокруг утверждают уверенно, мол, никакого грома и вовсе не было.

***

площадка волейбольная под окном лет сто не видела мячика,
вот и земля все глубже от солнца в облака серые прячется,
даже порою из-под ног незаметно уходит.
и висишь на облупленном табурете, с бокалом вина в левой,
правой пытаясь достать бутылку новую на комоде..
тут твердолобая возвращается, содрогаясь то ли от смеха, то ль от горячки белой,
и дрожь по стенам, и по всему телу..
«я всё поняла» - говорила дама вчера мужичку за соседним столиком,
хорошо ей, лежит сейчас в постели голенькая,
пальчиком по груди его волосатой водит,
наплевав на присутствие земное,
и на все, что выше.
пока антенны ловят сигналы на крыше,
о том что «фитиль» кончается, а «заложники дьявола» на подходе.
пока другая женщина сквозь слезы шепчет: «не понимаю, не понимаю.. за что ж такое..»

***

остывающий кисловатый вечер
краситель, идентичный непросветно-черному
желание позвонить, заедаемое проперченным лечо
запиваемое пивом. ибо даже ежу, мало-мальски ученому
лисий дворец кажется норою лисьей
лисья улыбка – зубастым оскалом
к тому же иголки осыпаются, открывая лысину
и не греет ватное одеяло
скрипят пружины
номер в очередной раз сбрасываю
не доверяя ни отцу, ни сыну
очередной кошмар медленно наползает, вминает, засасывает
телефон, мигнув, растворяется на полу спальни, то бишь, гостиной.

***

на фонарном столбе галка хрипит и чихает,
никак не может прокашляться,
как ангел, оказавшийся вдруг по другую сторону рая
где черные перья, серая пыль,
в горле оседающая кровавой кашецей..
мир да хрип всякому вкусившему каравая
или, как Меркабу увидевший Иезикиль:
«понеже бысть в тебе вражда вечная...»
и далее
«сотворю тебе по вражде твоей...»
вырастившему за пазухой сад камней,
внутри колеса, скоротечному,
о двенадцати сил взывающему,
каркающему, шипящему, харкающему,
втекающему в 0.75 прохладного хереса..
оглядывающегося.. и, право, в по ту сторону ни фига не верится.

***

цветы, не политые четвертый день,
за всю свою жизнь, не видевшие восхода,
сочувствие провоцирует злобу, забота – мигрень,
ласки и нежность – преждевременные роды.
часто звонок замыкает от прогремевшего лифта под утро –
поначалу вскакивал и бежал.. ну, что там за сука?! кто там?!..
сейчас, отрываясь на секунду от сна, представляешь смутно,
что это могла бы быть.. из дымки появляется образчик неясный, фатум,
лицедейство желтого духа, подвешенного над рамой –
она, забывшая цепочку тоненькую, на спинке кровати..
и это становится секундой, той самой-самой!..
но тут начинает сниться, будто «мясо» и «кони» файеры зажигают в сенате..

***

картошкой жареной от соседей снизу тянуло,
на балконе сидя, вдыхал аромат подзабытый,
потягивал красненькое из стакана,
закрывал глаза, ждал, чтобы вернуло..
не возвращало. проваливалось сквозь сито.
в черном сосуде опять отворялась рана,
и снова текло. опускалась температура.
и что-то еще за горизонт уходило.
Алеешааа, Алеаашааа – кричал кто-то слева.
Натааашаа – некто затягивал справа,
еще раз На-таааа-шааааа! – из последней, отчаянной силы.
так что даже несколько галок с крыши слетело,
звенело, кружилось, давилось, икалось отравой..

***

«выкапывая картошку, муж повредил спину,
в больнице теперь, а урожай привезти некому,
так как поле за двести километров отсюда,
e-mail написала в Америку сыну,
тот сюда позвонил Рафику Назарбекову,
в два дороже получилось. но нет, не причуда
глупая – на земле коль не добро, так сорняк родится,
и разве что ж можно так с ней, такой-то доверчивой?
как смотреть потом на нее, она же все чувствует,
и как идешь ты по ней, и какая на дорожку спустилась птица,
и тем паче – огурчик какой получился, перчик,
картошечка.. а как ковыль начинает буйствовать
к дому твоему прилетает одинокая перепелица,
бьется в окно.. и ни образами уже, ни свечками
не отпугнуть ее..» слушал и думал: « и хуй бы с ним,
только можно б было дойти до ларька, и купив, напиться.»

***

смотришь долго на него, можно сказать, касаешься... -
и оно внезапно дергает головой -
и летишь - с табуретки на пол,
блять, так вот допредставляешься...
листья срываются и летят вверх, кружатся над тобой
и с голых ветвей срывается несколько капель,
на лицо попадают. холодно
осенью. на одной ноге
в стылой земле.
с кухни воняет ролтоном.
с радио - увядающим дип парпле.
фиг ли с того, что я предпочитаю пресли?
желто-бурое в нутре ворочается, шуршит..
упадет еще одна капля если
на голову,
то всю
вдребезги
размозжит.

***

пока борщ с логотипом «русский продукт» варится
(новинка! вкусно и необычайно полезно)
можно белыми домами, деревьями белыми, белым-белым светом
любоваться в окошко. за столом, по которому ползет зеленый болезный
от неизвестного растения отросток. пока корень в глубине горшка старится,
засыхает, он обвивает подставку черную монитора, как будто летом,
словно в фильме ужасном, где мутанты и живые водоросли
окружают героев, и только один остается.
идет выбрасывать мусор, около мусоропровода
видит большой букет лилий. возвращается. после
помешивая варево, вынимает пробку, мускат золотистый льется
в стакан. и на глазах застывает. звонок. чья-то тень замирает у входа..

***

захотелось чего-то сладкого, вышел, купил портвейна,
в ближайшей к дому минимаркетской точке,
где продавщица всегда утвердительно спрашивает:
«что-нибудь еще?» и я нечленораздельно:
«джинтоникабаночку». и она, будто заочно
уведомленная, вытаскивает из-под кассы: «вот, все это ваше».

обходя песочные полосы при возвращении,
откупоривая баночку: «а мог бы зайти в следующую
и обойтись лишь одной бутылкой».
но не хватает сил, воли, терпения,
так как позади стоящего взгляд леденящий,
с каждой секундой все глубже проникает в затылок.

***

доехав до вокзала, осознал отсутствие аусвайса.
плюнул, выпил да и пошел себе по прошпекту..
светило грело, музычка из мобильного играла девайса.
сбоку, подвизгивая, бежали собачки: Сони, Тойота, Смекта..
четыре старушки, сцепившись, прошуршали не в ногу мимо.
стрелки не переведший, мальчик, скучал у закрытого «Знания».
светило распалялось, синичка с бодуна зачирикала: «лето! лето, вестимо!»
«зима близко» всплыл Старков девиз из подсознания.
парень отбойником обновлял дизайн «Эконты».
зашел в магазин социальный, помог девушке выбрать джинсы
для мужа отсутствующего, дочке ее (точь-в-точь мультяшная Покахонтас)
сапожки новые, оденешь – со всех сторон сбегутся принцы –
примерно так я сказал. вышел. сел в маршрутку. доехав, зашел на рынок.
Федька у себя за стеклом просматривал новую фильму.
купил петрушки и чеснока у азера, а, может, грузина
местного.
и пока до дома дошел, груз этот отчего то показался мне непосильным.

***

разбитая тарелка под одним цветком,
под следущим – большая крышка,
третий в банке майонезной, серебром
покрыты листья у него. не вышло
вырасти, как подобает виду,
ютись, гляди одним глазком
на детский сад. уж лучше бы корриду.
и в книгу Гиннеса – за жизнь ползком.
да что-то не заносят. аониды
бетон лобзают и сивиллы мрут,
как мухи от мороза, леониды
падают, а Джорж и Жак все врут.
мой Брут, ну, где же, милый, кружка?
здесь, в этом времени – возможен ли уют?
да, да, ведь у тебя прелестная подружка..
что ж.. возьми вот нож, порежь колбаски, плут..


***

по утрам в маршрутке полно привлекательных девушек,
по вечерам, в основном полупьяные мужики.
то есть и сам такой, ничего уж тут не поделаешь,
но едешь вечером, смотришь на рожи и хоть помирай с тоски..
а с утра иногда встречается одна, похожая очень
на далекого жж-юзера с ником marmotka@lj. нос, губы..
ну, в общем, как всегда представлял. впрочем,
цена всем представлениям от силы – рубль.
но увижу и – почти наповал. почти, ибо падать некуда –
кругом люди, люди, люди.. руки, ботинки, лица..
сотню раз, почитай, заходил в реку-то,
а все та же, мутна водица.
или другую там же, часто, напоминающую жж-юзера polozova@lj
цветом волос времен ЦДЛ осени 2004 года...
встречаю, ощущая минуты те, стоимостью превышающие золото,
между пальцев скользящие.. и весь день не могу унять голода.
выхожу из маршрутки покупаю вина или, как сегодня, водки,
на первом этаже целуются, на втором – пьют,
на третьем я как-то нашел телесного цвета колготки,
на четвертом достаю ключ, от одной из жж (paltuz@lj) кают –
не подходит.


***

слоняясь по автозаводу, оказался возле знакомого дома
именно здесь, снимал я первую свою квартиру.
хозяйка приносила что-то вроде бабушкиного самогона,
пропущенного сквозь все отстои старого мира.
наливала себе половинку, а мне исключительно полную.
вот и лужа до сих пор у подъезда, в которую свалилась Оксанка.
а я тогда, пытаясь быстрей ее высушить, сломал ей на брюках молнию..
Сашка был с какой-то бабой, Женька, Андрюха.. свалка
посуды ужель так и есть на балконе? нет, вряд ли.
рядом со старым рынком торговый центр «Перекресток»
вырос, закрыл проход, ряды бабушек исчезли, спрятались
в прошедшем времени, отмодерированы, забанены жостко.
больше миллиона людей и ни одного более-менее близкого человека.
выходишь каждый раз, всматриваясь, выискивая знакомых.
кажется, вон там мелькнул кто-то похожий на Инку.. или ацтека..
сегодня нашел я его, лежавшего в уголке укромном
рядом с дверью баньки местной, под вывеской «у Иваныча» -
поднял - он аж дар речи потерял от радости,
кивал, улыбался, на родном, позабытом мыча..
но за встречу не было у меня, и он ушел раздосадованный.
я же присел под вывеской на ступеньку, на его место,
потому что дальше идти стало мне не интересно.



***

Генка по пьяни сделался четырехпал,
Сашке обрезало ноги проходящим поездом,
Серега вылетел через лобовуху, сразу же – наповал.
а на мне еще куча долгов, ни разу не розданных.
мозгоклюи юркие по вечерам не дают засыпать,
втирают, вытаскивают, переписывают, гогочут..
да и заснешь – вскакиваешь каждый час, блять,
потому что долбит так, что терпеть никакой мочи
нет.
чума не берет, птичий грипп стороной обходит
мутанта, жабры распахивающего, научившегося дышать
песком и солью, но затыкающего глаза и уши, когда Володя
рассказывает, как мать, теперь уж совсем глухая, готовится умирать,
как глухонемые его сын и дочка, в программировании достигая высот,
боятся выйти во двор, сидят в темноте неделями..
мутант чувствует, как из миллиардов минут, словно из сот
течет что-то темное, липкое, карамельное..

а хотелось то о любви. или, как минимум, о запястьях, ресницах, коленях..
вон сколько огней то – огни, огни, огни, огни, огни..
чего-то ты зря выдумал эти сорок градусов, дружище ты мой, Менделеев.
я ж теперь могу, на любых костях сплясать, сука ты, гни-
да.



***

белое бессильное ни к чему цветному.
по углам мерещилось, в середине – жгло.
если бы не пятились – возвратились к дому.
и не перечесть теперь, сколько полегло.
белые журавлики сверху, на подушках.
лужи ярко-красные снизу, под столом.
смотрит в ночь беззвездную, ожидая мужа
в легкой белой маечке, тетенька с веслом.



***

к центру автозавода шел неторопливо..
семь мужичков у пивной, пошатываясь, спорили, можно ли пиво
на улице теперь мимоходом квасить,
две девушки милые, проходящие рядом: «У Насти
все равно круче».. и о чем-то дальше, отхлебывая светлого «Бочкарева»..
звякали, болтаясь легко и свободно, чаши на весах Иова,
к Татьяниной церкви тянулись дамы в платочках,
у клуба - муж и жена возле коляски в синий цветочек:
«понимаешь, я просто устал.. а ты могла бы помочь, между прочим..»
«да, но.. я тоже устала..» - всхлипнула, рот приоткрыла, вот-вот и еще б двоеточие.. –
заплакала. сжав губы.. но не остановиться..
всю дорогу назад попадались некрасивые лица –
старые, злые, дико несимметричные,
девушка, заплетаясь в ногах шла впереди, отклоняясь то вправо, то влево,
в дупель пьяная, видимо. но, может, она симпатичная? –
успел я подумать, как возле бордюра шлепнулась моя королева.
помог ей подняться - зрачки смотрят сквозь, и чуть слышно: «спасибо..» –
вдруг тетки две, шедшие сзади: «Оставьте ее! Мы проводим».
так-то, с такой небритою мордою даже шанса на либо-либо
не остается.
по Львовской вели ее.. ангелы? демоны? стоял и смотрел – ничего от них не исходит.
отвернулся. позвонил телефон: «Как ты, идешь на Емелина?»
оглянулся, силясь врубиться, понять.. понимая – что-то потеряно.



***

белую кошку на белом снегу
не поймать. не поможет Шойгу
и спецназа особая рота
всех убьет и взорвет!.. только кто-то
вновь пробудит томящимся мявом..
вот уж сам на карачках, в дырявом
кармане – колбаски кусок
и веревка – поймать, если б смог,
значит, миссия выполнима!..
не она ли шмыгнула за спину?! –
раз! – и вот уж зажата в руках –
точно, белая! первый, блин, нах!..
замурлыкала тихо, лизнула
красным-красным мне в нос –
замер. напрочь. прирос.
спину выгнула.. и ускользнула..
кто я? где? был, как помню, мужик.. –
вроде так. а теперь.. – снеговик!
вместо носа портвейна бутылка,
майонезная банка затылку –
служит шапкой, глазницами – пробки.
возле школы торчу, подле тропки.

шел парнишка, сосед, возвращался домой,
развернулся и вдарил красиво ногой! –
шевельнуться бы!.. я же!.. – бабах!
и душа белым-белым рассыпалась в прах.



***

иллюзия нахождения где-то, среди чего-то, кого-то.
на высотке под небом бледным, где штрафная рота
в сорок втором полегла до последнего человека,
двое пидоров ебутся уже полчаса. но вот кончается сека,
и смеется один истерично, вспомнив фразу из анекдота:
нет пальцев, кроме моих!
второй, улыбаясь блаженно: чудо мое, ты - псих!
стонут кости от холода и отсутствия мяса.
Титов забивает, двадцать тысяч взрываясь: «Мясо» – Сила! Сила – «Мясо»!
поворачиваю направо, налево.. прямо.
потерять бы все. и снова найти. хоть что-то.
небо с гниющими звездами, напоминает выгребную яму,
из которой сигналы пропавших над Бермудами американских пилотов
доносятся, как помехи, возникающие на экране,
и «Саша плюс Маша», «Прекрасная няня»
мелькают, мелькают, мелькают...
отказывают желания и предстательная железа.
заяц превращается в утку, утка в яйцо, на кончике иглы – двенадцать ангелов и одна шиза.
от отсутствия содержания не просто запах от ног, но по-настоящему жутко,
или как вот тут вот, переинача Цоя, писал небезызвестный Яцутко:
«Есть люди, которые, когда у них мало денег, ищут, как их заработать, а есть люди,
которые в аналогичной ситуации переходят на роллтон».
или искусство непопадания, несовпадения, постижения времени, того, что не будет,
как если бы в матче Болтон – Челси, ставить на Болтон,
уверенным в том, что зима вот-вот уже вот..
пидоров прогонит в спальники, в родные высотки.
лейтенант подойдет, «неположено. но...», все же нальет.
и снова – направо, налево.. и прямо. и вкус неразбавленной водки.