Добавление комментария

"Мёртвые души" Кирилла Серебренникова в "Гоголь-Центре"
Второй день провожу с музыкой Саши Маноцкова – для «Мёртвых душ» он написал роскошную сюиту зонгов, комментирующих действие: каждый раз, когда Чичиков переезжает из одной картины в другую, кто-то из действующих лиц выходит на авансцену к микрофону, чтобы под лучом внимательного прожектора исполнить очередной номер.

Музыка Маноцкова великолепна; её исполняет тапер, сидящий за раздолбанным фоно с боку от сцены и это, пожалуй, единственная деталь реквизита и декорации, которая никуда не уходит, постоянно оставаясь в «поле действия».

Эти дивертисменты сделаны в духе Дэвида Линча, «чёрного вигвама» из его «Твин Пикса». Правда, если американский чёрный вигвам закрыт суггестивным пыльным бархатом, русский чёрный вигвам обязан быть построен из дерева.

Всё прочее, происходящее на пустой сцене, обитой ДСП, подвержено постоянным трансформациям и изменениям: десять актёров постоянно меняют роли и обличья, как бы перетекая друг в друга, тасуя личины и облики, переодеваясь и шаржировано комикуя.

Главы романа идут в нахлёст, проникая друг в друга: Чичиков, оказавшийся у Ноздрева, продолжает отмахиваться от детей Манилова, нагло заступающих на «чужую территорию» текста, в котором их уже как бы нет. Не должно быть. Прибывая к Манилову, Чичиков всё ещё никак не может отлипнуть от Коробочки, навязывающей ему мёд и птичьи перья.

Всё здесь плывет, как бы не закреплённое в пазах, и превращается во что-то ещё. Пластические этюды трансформируют «место действия» пуще сложных перестановок декораций, растекаясь мороком и фантасмагорией коллективного тела, пребывающего в постоянной метаморфозе.

Конечно же, это сон: сцена, оббитая ДСП, демонстрирует нам, что действие происходит внутри сознания одного, отдельно взятого человека. Скорее всего, Чичикова. Кто-то писал, что оформление сцены отсылает к внутренностям гроба (тем более, что в финале "птица-тройка" превращается в три продолговатых ящика), но для меня очевидно: толстая кора обивки намекает на черепную кость, постоянно производящую кошмары.

Конечно, «Мёртвые души» - это всегда про Россию. Про птицу-тройку-кто-ж-тебя-выдумал и бескрайнее пространство, населённое монстрами, один ужаснее другого. Поэтому самое интересное в интерпретациях «Мёртвых душ» - не магистральная тема, но нюансы, передающие тонкости авторского восприятия. И то какими способами передаются эти послания.

То, есть, «про что» же, всё-таки, поставлен спектакль, прикрытый «думой о Родине». И здесь Серебренников построил многоуровневую и весьма хитро устроенную конструкцию, пробиться к кочерыжке которой весьма сложно.

Впрочем, понятно почему. Тем более, если тебя постоянно отвлекают ослепительными и смешными мизансценами, которые, как поначалу кажется, безбашенно несутся, без руля и ветрил, вне какого бы то ни было плана.

Текучее, многоголовое, постоянно трансформирующееся актёрское существование мирволит ощущению, что спектакль складывается вот только что. Едва ли не на твоих глазах.

У него, разумеется, есть какая-то подспудная логика, но это логика постоянно наступающего абсурда, который бывает смешным лишь в самом начале. Ну, да, чем дальше в лес – тем толще партизаны.

В прологе с автомобильными шинами (доедет ли это самое символическое колесо до Казани или не доедет), которые трансформируются в птицу-тройку, олицетворяемую то лошадиными черепами, а то трио остроумных актёров, главное не пародия на олимпийские виды спорта, внезапно возникающие в общем пластическом рисунке, но колодец, образуемый из этих самых трёх автомобильных шин, поставленных друг на дружку.

Это тот самый колодец, куда нельзя плевать, ибо вылетит – не поймаешь. Однако актёры (да, и все мужеского полу, в спектакле нет ни одной женщины, кроме России, остающейся за кадром) по очереди подходят к этому «живительному источнику» и испражняются в него.

Кто-то плюёт, кто-то блюёт, некто сморкается, ну и тд: разнородные, точнее, разнообразные физиологические отправления порождают гремучий замес, из которого, как Венера из пены морской, возникает Чичиков со своим слугой. Он, де, порождение этой грязной стихии (которая, впрочем, кому-то открывается как необъятный космос), плоть от плоти вызывающего его пространства: ну, вот, да, что выросло - то выросло, что ж теперь, рядом со всей прочей нежитью, точно так же, возникшей из пены морской грязи и хляби, ему теперь и не жить?

Тут запускается первый парадокс остранения (зонги Маноцкова – парадокс номер два). Дело в том, что Чичикова играет «актёр американского происхождения», Один Байрон, более известный, как интерн доктора Быкова из одноимённого сериала, уже много лет подряд идущего на ТНТ.

Чичиков-Байрон одет в строгий костюм и очки, при нём дипломат с ноутбуком, куда он будет вносить списки приобретённых, по ходу действия пьесы, мёртвых душ.

Этот Чичиков говорит с явным акцентом, автоматически противопоставляющим его другим персонажам. Но, кроме того, что ещё более существенно и важно (как бы дополнительно подчёркивая «инородную сущность» Чичикова, по кромке верха сцены пущены английские титры), у Одина Байрона совершенно другая психофизика. Цельная и пружинистая.

Несмотря на то, что Байрон учился актёрскому мастерству в России, где вот уже восемь лет актёрствует в театре и в кино, он так и не смог стать здесь своим; его, особого, здесь сразу же видно.

Первые сцены (Чичиков у Маниловых и затем Чичиков у Ноздрева) решены в остро гротескной форме и вводом в спектакль темы постоянного оборотничества. Что в дремлющий тогда не входит ум? Да, всё, что только можно. Точнее, нельзя.

Люди, лишённые каких бы то ни было бытовых привязок, просчитываемой психологии, подменённой здесь перевоплощениями, многофункциональным исподним, тряпьём, ужимками и коллективными оргиями странных, а то и страшных, страстей. С рваной речью, абсурдистским целеполаганием и постоянно расползающейся в разные стороны монструозной синдроматикой.
То ли големы, то ли зомби, плоть от плоти порождение земли русской, её кровь и мочало, суть непреходящая.

В предпремьерных интервью, Серебренников постоянно повторяет: Гоголь – его любимый автор, создавший «код русского мира». А ещё то, что все женские роли играют мужчины говорит не про гендер, но природу актёрского мастерства, требующего постоянных перевоплощений. А так же то, что в ткань «Мёртвых душ» вплетены мотивы других произведений Гоголя – «Вия», напрочь связанного с чертовщиной, а так же «Игроков», сюжет которых основан на том, что был, де, один жулик, который хотел всех обмануть, однако, столкнулся с такой компанией жуликов, против которых уже не попрёшь. Во-первых, их много и они сильнее. Во-вторых, они, увязшие в первородных страстях, хтонью своей, гораздо сильнее умного и расчётливого одиночки.

Одиночка всегда проигрывает и, ближе к финалу, сходит с ума: хаос, порождённый сном российского разума, укладывает одинокого индивидуалиста на обе лопатки.

Яркая, фантасмагорическая форма мизансцен, каскады преуморительных гэгов, ближе к финалу сменяющихся тревожными и даже дискомфортными мизансценами «про метафизику» (смех куда-то уходит вместе с ярким светом, растворяется в темноте черепной коробки, оставляя место липкому ужасу) отвлекает зрителя, увлечённого столкновением реальности реалиста и тотальным макабром окружающей его квазидействительности, от самого главного вопроса спектакля, без которого его невозможно понять.

Что же такое Чичиков?

Тут вот что сложно: в первом томе «Мёртвых душ» у Гоголя нет и не может быть положительных персонажей. Эта аксиома, затверженная нами со школьных времён, до определенного момента мешает разглядеть истинное отношение создателей спектакля к протагонисту.

Кажется, и сам Серебренников не особенно им доволен: ловкий человек с идеей, впрочем, весьма сильно пострадавший в своей жизни за то, что никогда не нарушал закона, отчего был бит за правду.

Чичикову, кстати, необязательно быть симпатичным, гораздо важнее, что он – просто человек, как любой из нас. Чичиков занимается своими делами, которые не мешают, да и не могут помешать «мёртвым душам», лишённым какого бы то ни было «человеческого начала».

Кроме того, Чичиков – единственный обитатель спектакля, наделенный творческими способностями – его афера это многоуровневая и безупречно придуманная композиция, трещащая по швам не потому, что плохо сооружена – просто она не заточена под действительную ему действительность.

Чичиков – индивидуалист, противостоящий многоголовому хаосу с бородатыми женщинами на каблуках (жёны Манилова и Собакевича), лысым карликам с откляченными задницами (дети Манилова и Дама, приятная во всех отношениях), безумным похотливым старухам (Коробочка и её придворные) и борзым пацанчикам, королевствующим на районе (Ноздрёв и зять его Межуев).

Как это и бывает во сне, образы отечественной реальности предельно заостряются и преувеличиваются, сливаясь в единую и более неделимую говняную «пулю», постоянно преследующую протагониста.

В финале Чичиков бегает по кругу, не в силах остановиться, покуда все участники спектакля, наконец, сняв нечеловеческие личины, поют, глядя прямо в зрительный зал и повторяя, как заклинание, одну и ту же строчку: «Русь, чего ты хочешь от меня?»

Когда Серебренников ставил «Мёртвых душ» в Латвии, эта последняя строка спектакля, пропеваемая по-русски, говорят, вызывала гомерический хохот в зале, поскольку уводила смысл спектакля из метафизической плоскости в геополитическую.

В Москве акценты смещаются и вопрос, обращённый к зрительному залу, застает врасплох. Он настолько точно и чётко поставлен, что невольно превращаешься в одного из участников этого двухчасового макабра, исподволь осознавая, что и ты, и ты тоже – один из тех странных монстров, которые мучили и раскалывали сознание Чичикова. Ну, или же ты - сам этот бесконечно одинокий Чичиков...

...который, ну, да, не худ, не хорош. Придумавший авантюру, он просто хочет жить по-человечески. Просто хочет жить. Осуществляться. Однако, русский мир, порождением которого он тоже является, так корежит его и перетряхивает, что не поддаться мороку оказывается невозможным.

Вот и ты, и ты тоже, как бы постоянно поддаёшься всей этой окружающей нас хтони, порождённой бескрайними просторами, цепляешь её вирусы, разлагающие психику, хотя и продолжаешь делать вид, что держишься, продолжаешь держаться наособицу, оставляя за собой право не проникаться окончательной всеми этими харчками да блевотками, из которых сотворены населяющие окоём «мёртвые души».

Мне по душе дико остроумная трактовка одного друга, сказавшего, что Чичиков – это Путин, коего обжулили более опытные (или, точнее, гораздо сильнее сплочённые) полчища «мёртвых душ», которых, если вы помните, Чичиков обещал губернскому обществу отправить в Херсонский уезд.

В критике я встретил предложение считать Чичикова психоаналитиком, не столько провоцирующим колыхание хаоса перед своими глазами, сколько разбирающим со своими пациентами их горячительные аффекты. Ведь, пребывая к очередному помещику, Чичиков предельно внимательно изучает его психосоматику, пытаясь настроиться на чужую волну. Попасть в такт. Создать, таким образом, ситуацию.

Он, как опытный менеджер, должен говорить пациенту (партнеру по сделке) только приятное. Вот отчего таким мучительным оказывается в финале ноздрёвское разоблачение чичиковской аферы – жириновская хтонь Ноздрёва непобедима, принципиально неприручаема. Куда, против стихии этого бурлящего первородства, худопарому задохлику в очках? Креаклу с айподом?!

Чичикову не симпатизируешь, хотя он, со своими собственными тараканами, ползущими из детства (роскошная сцена его сна в поместье у Коробочки), оказывается здесь единственным нормальным человеком, соблюдающим, пытающимся соблюдать, правила общежития.

Зело подозрительным партнерам по сделке, давным-давно находящимся за пределами добра и зла, какой бы то ни было морали и нравственности (во сне такое сплошь и рядом), он объясняет, что никому не желает зла. А если и хочет приобрести мёртвых душ, то только от того, что, де, фантазию такую имеет. Желание. Которое, между прочим, имеет право и не объяснять. Ибо он - "не по этой части".

Хотя, кажется, только и делает, что объясняет. И так, и эдак, со словами, и без слов, стихами и прозой, в песнях (которые, как любое высказывание «от автора» или же «от театра» автоматически относятся зрителем на счёт того, с кем он себя идентифицирует, а в «Мёртвых душах» ни с кем, кроме Чичикова себя идентифицировать невозможно) и тревожным шепотом.

Объясняет отчётливо и наглядно, артикулирует на уровне лучших мировых образцов, да всё равно исповеди его никто не понимает, не слышит.

Даже актёры, играющие в его спектаклях и увлечённые то ли сложностью поставленных задач, то ли возможностями чреды ослепительных бенефисов.

Я ещё не видел на нашей сцене такого честного (искреннего, бескомпромиссного), буквально ведь подкожного (внутричерепного) автопортрета.