| Ротозейство и величье, и скорлупчатая тьма |
[14 Nov 2013|10:19pm] |
Моя Венеция похожа на лес прекрасный, на терракотовую чащобу, заросшую вековыми стволами, между которыми перекинуты мосты кустарников.
Идёшь по бурелому и солнце светит сквозь черепичные кроны, и тени, тени как в глубокий полдень, мгновенно исчезают в промельках игольчатых каналов.
Стволы исцарапаны временем и погодой, заросшие каменной щетиной тропинки никуда не ведут; мох нарастает не только с северной стороны, но со всех, каких только можно.
Да, укроп тут не растёт.
По опушкам тесных кампо, погружённых в сон палой листвы, ходят грибники с корзинками, собирают впечатления, аккуратно срезая мухоморы и волнушки, оставляя грибницу нетронутой до тех, кто идёт по следу.
Висят паутинки, блестят витрины, в которых живёт-поживает всяческая остекленевшая местная живность, купола и колокола гудят от лесного ветра и сосны кампанил качаются, но никогда не гнутся.
Сколько бы им не было.
|
|
| Недостаточность резервной копии или Погода палимпсеста или |
[04 Aug 2013|11:36am] |
Недописанный текст сгорел при переключении между программами.
Решил восстановить – не из-за ценности его, но чтобы перепроверить механизмы: памяти, восприятия, креативной осмысленности, воспроизводимости однажды наёденного.
Целиком не восстановил: в перерыве читал Беньямина и поражался, что совершенно не помню содержания, хотя постоянно читаю и перечитываю этот текст – и каждый раз как новый.
Постоянно как новый, что, как мне кажется, говорит о его эвристической неисчерпаемости; он всё время ко двору. Всё время с какой-то новой грани.
А потом сел записывать текст про дождь, который, между прочим, продолжается, всё сильнее и сильнее отчуждая меня от улицы и того, что мокнет за окном, но ничего, как я и предполагал, не вышло.
Текст завис между двумя воплощениями, как тот дождь, который его вызвал и которому он был посвящён; створожился, свернулся в палимпсест, подобный фрескам Кирилловской церкви.
За комп меня усадило само это желание освободиться от текста, путём его немеханического повторения. То есть, чувству моему было уже всё равно что получится, важно было ещё раз пройтись по желобку инерции. Иначе никак.
Ну, и я прошёл, наяву пережив ощущение ограниченности записи после объёмного дыхания полнометражного сна, который с какого-то времени, как раз, и воспринимается восприниманием как тот самый несохранившийся текст, к которому больше нет возвращения.
Но который, тем не менее, существует где-то в простенке резервной копией, которую, впрочем, никогда уже не вскрыть.
( репетиция реестра )
|
|
| Чистый понедельник |
[10 Apr 2012|08:13pm] |
Ну, хорошо, что ничего хорошего, значит, будет из чего в выси воспарять, но кто бы уже успокоил Пенелопу, ткущую одно и тоже своё полотно из самых что ни на есть обрывков пряжи; вчера, как водится, вяленый какой-то дождь, попробовал, значит, прорядить дерюгу бусинками своими асфальтового цвета, ветрами вымочить, в эти же самые бусики заточёнными, да, видно, не вышло – вчера, пока шёл на концерт по Тверской вниз, сквозь бамбуковые занавеси дождя, музыкой стекавшего за шиворот, точно сквозь заросли бамбука, выросшего на берегу гнилого и постоянно парящего испарениями болота, Пенелопина ткань рвалась [вперёд], но не сдавалась – у нас же теперь всё так, то ли на понтах, то ли на полутонах, то ли без конца, без начала, без роду-племени, как вот это вечно отсутствующее, выкали глаз, небо, ограниченное соседскими домами…
|
|