| 5:45p |
Когда приходится писать помногу,
невольно заражаешься мерзейшей из болезней: «интеллектуальным скопидомством». Писатель не выходит из дома без ручки (плюс, запасной, на случай если первая потеряется или пересохнет) и блокнота. Регистрируется каждая четвертьмыслишка, ради последующей доводки и окончательного полирования. «Кабы не я бы,» — думает в блокнот такой писатель. «Когда влюблён, поют пташки, и все кошки ходят парами,» — лихорадочно роясь по карманам в поисках ручки. «Я тебя ненавижу, ты сухая деревяшка, арифмометр,» — сообщает писателю подруга, а он близоруко щурится в поисках бумажки и просит повторить помедленнее.
Так происходит не от хорошей жизни. Очень уж велик соблазн схватить невыдуманное, настоящее, прямо из жизни, чтобы скрасить свою старую размалёванную маску мима и клоуна. Чтобы донести до читателя кусочек незамутнённого аутентичного. Так было и со мной первого сентября. Регистраторы с рекордерами работали без перерыва. Хотелось написать про стадо бизонов, скатившееся по лестнице рано утром. Про пигмеев в белом, и нарядных туземок. Хотелось написать про десятилетних пигмеев в очередях у пивных ларьков, приобретающих знания совсем не того рода, что когда-то приобретали мы. Про бесчувственных пигмеев в уже несвежих рубашках, разбросанных по детскому парку. Эти, кажется, изучали ерша. Наконец, хотелось написать про пигмеев, блюющих на заднем сиденье автобуса. Видимо, неучей.
Оказалось, что главный урок проводили не у нас. Настоящий урок обошёлся без алкоголя и расфасованных сухариков. Из 340 детей, прослушавших урок официально, 150 были тут же официально закланы, дабы мораль лучше угадывалась. Ещё две-три сотни детей и их родителей официально закланы не были, что, боюсь, не помешало им отлично усвоить полученные знания. К сожалению, даже вшивый Европарламент — и тот проявляет больше интереса к тому, как такое могло произойти, чем наше доблестное правительство.
Нам так часто лгут — с экранов, в прессе и на радио, что мы обросли тиной. Ноги путаются в лапше, свисающей с наших ушей. Мы разучились верить, и поэтому — сострадать. Нужно устроить настоящую катастрофу, чтобы докричаться до наших желудков. Эти дети, они бежали из-под пуль нагишом, вы понимаете? На самом деле я знаю, что вы понимаете, потому что вы стояли где-то перед экраном, как незнакомые люди стояли рядом со мной у телевизора на улице. Это было искренним; люди не думали о карьере или выборе блюда на ужин, они думали только об осетинских детях и их родителях. Настоящее незамутнённое аутентичное. А на следующий день был проведён ещё один День Знаний, для тех кому ещё что-то неясно. Гнусная арифметика в Бесланском и Владикавказском моргах — нас лишили даже сомнительной чести погибнуть в терракте. И, разумеется, напомнили, что наша главная беда — весь мир, неспособный понять кто виноват в нашем чеченском гадюшнике, и что там ещё можно делать. И бородатые православные люди замелькали на улицах со списками гуманитарных организаций и извечными призывами к погромам; а ящик наполнился патриотическими идиотами, оргазмирующими из самых продвинутых отечественных миномётов.
Ну что же, вот вам тогда ещё одна недописательская четвертьмыслишка:
«Ненавижу ксенофобию, когда люди объясняют посюсторонние проблемы потусторонними причинами».
И, извините, я не хочу знать, что вы можете думать по этому поводу. Лучше помолчите за тех, кто уже никогда ничего не скажет. |