Так-то, соколики! Это был, выражаясь современным языком внутренний вооруженный конфликт, рассматривавшийся до революции в качестве «бунта», а после нее в качестве «крестьянская войны», а то и «революции». Однако по своим масштабам этот так называемый «бунт» не шел ни в какое сравнение с восстаниями И. Болотникова или С. Разина. Эта была по сути полномасштабная война, охватившая весь Оренбургский край, Урал, Приуралье, Западную Сибирь, Среднее и Нижнее Поволжье. И имя этой войне было «Пугачевщина».
Для тогдашней России она означала открытие нового фронта: страна уже вела войну с Турцией и вынуждена была приводить в чувство польских конфедератов. Третий фронт – это было уже слишком.
Против правительственных войск действовали до 100 тысяч боевиков, вооруженных не только саблями, пиками и пищалями, но и современными полевыми орудиями. Правительство вынуждено было пойти на крайние меры и снимать с турецкого фронта части, посылая их вглубь страны – к Оренбургу. Значительно уступая на первых порах мятежникам в численности и оснащенности артиллерией, эти части часто терпели поражения и вынуждались к ретирадам, а растянутые в линию крепости-поселения с их неизменной пушкой петровских времен, были обречены.
Мятежники торжествовали.
«И эти люди колебали государство», - записывает в своей «Истории пугачевского бунта» («Истории Пугачева») А.С.Пушкин.
…Пушкин дал название своему труду «История Пугачева». Однако когда Николаю Павловичу, ставшему по сути РЕДАКТОРОМ этого труда, был подан на подпись указ о выдаче поэту денег на печатание, то Царь изменил заглавие на «Историю Пугачевского бунта». «Государь император переменил слова указа не потому, что тут полагалась ошибка, а рассуждая, что преступник, как Пугачев, не имеет истории». (Т. Г. Зенгер «Николай I — редактор Пушкина» («Лит. наследство»// Литературная энциклопедия: в 11т. М., 1929-1939, тт. 16—18, 1934. С. 527-528).
Николай Павлович был, скорее всего, прав.
Вообще-то Пугачева, корректнее всего было бы называть «вором». Именно так и называет новоявленного «Петра Третьего» комендант Белогорской крепости Иван Кузьмич Миронов и его возможный исторический прототип отважный капитан Дмитрий Камешков.
«Ворами» на Руси издавна называли политических преступников («Хлыновские бояре – воры», «Тушинский вор»). Примеры можно множить. Думается, самозванцев следует определять именно так.
Пушкин написал «Историю Пугачева» прежде «Капитанской дочки». А посему при последовательном чтении этих произведений для читателей-современников Пушкина, некоторые эпизоды повести и имена ее героев не могли не восприниматься в качестве своеобразных «цитат».
… Степь. Глушь. Тишина.
Крепости, более похожие на деревеньки, обнесенные забором, спасающие разве что от стрел.
Гарнизоны этих «фортеций» числом в сотню штыков - «инвалидные команды».
Непременные «экзерциции».
«Ать-два, ать-два». «Коли-руби!» «Пуля – дура, штык - молодец!»
И тянут здесь - что офицеры, что солдаты - суровую армейскую лямку.
Пообвыкли.
Привыкли к этим местам и их жены, давно переставшие бояться нехристей в рысьих шапках и их истошного визга.
Гарнизонная тоска для молодого офицера.
Чтение запоем. Переписывание книг. Сочинительство.
Скромный и патриархальный офицерский быт.
Зайдем вместе с Пушкиным в дом коменданта такой крепости, да хоть к капитану Ивану Кузьмичу Миронову.
Лубочные картинки на бревенчатых стенах - в память о боевом прошлом хозяина дома - взятии Кистрина и Очакова. А вот и женины любимые – «Похороны кота», «Выбор невесты».
«Ну и что с того, что Кистрин не взяли? Непременно бы взяли, кабы не вышел приказ на Цорндорф усиленно маршировать! А там такая сеча была. По колено в крови стояли, и ничего нам их хваленый Фридерик сделать не смог. Сам кровью умылся!
А вот прапорщик Воронов из Тобольского гарнизона, так тот в деле при Кунерсдорфе был. Знатная баталия: «Все наше. И все рыло в крови!»
И премьер-майор Харлов - Захар Иванович «попов сын» комендант Нижнеозерской. Он тоже под Цорндорфом насмерть стоял. Еще и при Кунерсдрорфе в деле побывал. Потом под Петербургом служил, а потом ляхов-конфедератов уму разуму учил: под Ченстоховом, Люблином, Краковом.
И капитан Сурин Петр Иванович – подчиненный его. В тех же баталиях кровь проливал: и под Гросс-Егерсдорфом, и под Цорндорфом, и под Пальцигом.
А вот секунд-майор Веловский Иван Федорович - крестьянский сын - комендант Рассыпной – тож с пруссаками воевал. Дважды ранен был.
И Билов Христиан Христианович – бригадир Оренбургский обер-комендант - тоже Семилетнюю прошел.
Ну и Елагин Григорий Миронович (1717 - 1773) – полковник, Татищевой фортеции комендант. Дворянин. Он еще при Анне Иоанновне служил, с Минихом «в Турские походы» ходил. Очаков брал.
В общем все друг друга знают, ездят друг к другу в гости, женят своих детей. Да и за кого ж еще своих дочерей выдавать как не за сыновей своих сослуживцев? Более и не за кого. И гуляют потом на их свадьбах. Простых русских свадьбах. И поют и пляшут.
А потом после доброй чарки вспоминают минувшие дни. И битвы, в которых рубились они.
Гарнизоны невелики: если сотня штыков наберется, так и хорошо. Так что служба в крепостях – род семейного дела. А в большой семье – все как в семье. И ссоры и примирения. Подчиненные у коменданта – те же дети родные. А детей надо в строгости держать. Для их же пользы.
Пришлют, бывало, за «шалости» из Петербурга какого гвардейца-вертопраха, чтоб Артикул воинский не нарушал да Бога помнил. Ничего: послужит – пообтешется.
Посмотришь на этих отцов-командиров взглядом постороннего и улыбнешься, а как биографию их вспомнишь, сразу поймешь - кремень-люди.
И всему в этой жизни истинную цену знают.
«Сам погибай, а товарища выручай!»
«Мы люди служивые-присяжные».
Так-то, соколики!
http://sozecatel-51.livejournal.com/709085.html#cutid1