| 4:40p |
200
День вышел неплохой. Полторы ноги на сегодня неплохо прокормили облезлого волка - я уделил достойное внимание жилью и еде, и у меня осталась тысяча рублей. На пути мне попался чудом сохранившийся в наше время средней паршивости кабак, и я туда зашёл, привычно слушая в голове вой ангела-хранителя. Заказал два по сто и томатного соку, как, бывало, с папой, царствие ему небесное. Ангел-хранитель умыл руки и затих, мне в последнее время стало вполне хватать для счастья тишины, ибо различные внешние и внутренние голоса давно и прочно исполняли одну и ту же мелодию, а постоянно повторяющаяся одна и та же неприятная вещь - одна из самых неприятных вещей, которые могут бывать, я так считаю.
Древние китайцы были далеко не дураки, придумав пытку с капающей на темечко холодной водой - прожив некоторое количество лет, я оценил это простое и остроумное инженерное решение.
Решив не гнать, я ополовинил первые сто за папин упокой - не то, чтобы я часто о нём вспоминал, но окружающая обстановка не оставляла свободы выбора - это был один в один обеденный перерыв в одной фирмочке в некоторый мой жизненный период, только теперь за столиком я стоял один. Возникла даже смехотворная мысль оставить второй стакан в качестве подношения предкам, но внимать залётным чертям у себя в голове я, разумеется, не стал, а, не долго думая, добил сто.
За мой столик, напротив и наискосок от меня, встал человек со своим заказом. В этом не было ничего необычного - разливон был средненаполнен, люди без излишней истерики не запрещённым Законом способом по мере сил облегчали своё тухлое существование. Я был рад, что человек обошёлся без реверансов и не стал говорить мне ничего в плане "разрешите присоединиться", в этом был своего рода такт и достоинство: "мне нет дела до тебя, тебе нет дела до меня". Я закурил, оттягивая время до третьих пятидесяти. В голове нарастал шум, в животе распухало тепло, как обычно, не принося никакого удовольствия, но отвлекая от вышеупомянутых надоедливых мелодий.
И тут человек негромко произнёс: "Сволочь". Я поднял на него глаза - серое среднего качества выбритости лицо, непритязательное пальтишко, на стойке перед ним стояли заказанные им пятьдесят и лежале его вельветовая кепка, я видел его впервые в жизни. Попыток нанести мне повреждения он не предпринимал, и в ближайшем будущем таких попыток не предвиделось - в нём была дыра, оставляющая ему минимум энергетики, ровно столько, чтобы ходить и говорить. Подобная печать, наряду с ранней хромотой, и некоторыми другими признаками, является почти непременным атрибутом россиянина средних лет.
У меня есть несколько соображений по этому поводу, одно из них было позаимствовано из оставшейся в забытом детстве книги писателя Волкова о менвитах и арзаках, являющихся двумя расами инопланетян. Менвиты поработили арзаков с помощью ментального контроля, но иногда, чтобы позабавиться, ослабляли его, естественно, с ограничением возможности подопытного к действиям, и с удовольствием наблюдали бессильное бешенство осознавшего истинное положение дел раба. Не скажу, конечно, что всякий калека - просветлённый, повреждённых идиотов кругом - хоть пруд пруди, но в том, что каждый просветлённый в целях безопасности покалечен, я свято убеждён. Поэтому я взял второй стакан, и, сделав лёгкий приветственный жест, употребил третьи пятьдесят.
Всё равно задерживаться в этом заведении я не собирался. Если где-нибудь задерживаться, то, рано или поздно, от отсутствия перемен на обстановке вырастут черти, и примутся за свою привычную отвратительную работу. Но минут пять у меня уверенно было - как раз на четвёртые пятьдесят, и сигарету. Я отвёл глаза в сторону, и стал смотреть сквозь грязноватую витрину на ничем не примечательную улицу, ожидая, когда состояние организма позволит мне завершить сеанс приёма алкоголя. Минуты две прошли в молчании. "Будь ты проклят, гад" - снова заговорил человек напротив. "Договорились" - ответил я, и выпил последние пятьдесят. Через некоторое время, сказав "Всего хорошего" своему неожиданному собеседнику, я вышел из разливона на улицу, и отправился дальше по своим делам. |