: Для памяти и тренировки мускулов
***
Непонятно все-таки, зачем прежде чем проламывать человеку голову, спрашивать закурить. Странный ритуал, прямо скажем.
***
В палате какой-то сверхинтенсивной терапии было полно прекрасных девушек в чем-то розовом не то в фиолетовом. Они занимались, кажется, рукоделием и вели беседы, редко отвлекаясь на меня, из-за этого я страдал, но внутренне понимал, что девушки в сущности правы. Потом они стали исчезать понемногу, таять, и я очутился один наряду с другими, в темноте, в палате просто интенсивной терапии.
***
Там у меня случился языковой кризис. Я не понимал эстонского языка окружающих, а окружающие не понимали моего русского. Это продолжалось целую вечность, наше взаимонепонимание порождало множество мерзких коллизий. Поэтому я сосредоточился на том, чтобы следить за капельницей, чтобы та капельница не выпадала из вены и капала туда. Это казалось мне исключительно важным, если же капельница выпадала, я мычал, и тогда кто-нибудь ко мне приходил, и я засыпал.
Так я проводил время.
***
Потом я стал потихоньку интересоваться соседями по палате. Однажды на каталке привезли дедушку и положили на койку у окна. Дедушка хрипел, из головы у него шли трубки, по которым бежала кровь.
Дедушку окружали плачущие эстонские родственники.
Они дежурили за занавеской, не отходя от дедушки.
Прошло несколько дней. Дедушка оказался бабушкой, просто бритой налысо. С очень красивым угро-финским типом лица, редко встречающимся в Эстонии. Родственники оставили слезы и понесли мандарины. Когда я выписывался, бабушка уже гуляла по коридорам.
В компаньонки она себе нашла другую бабушку, только русскую. Русская бабушка то решительно осуждала, то горячо восхваляла современную медицину, а эстонская старалась уравновесить ее энтузиазм и скептицизм.
***
В отделении обычной терапии я смотрел телевизор. Телевизор показывал эстонские новости и передачи. Например, я видел юмористическую передачу, в которой разговаривали Март Йуур, что когда-то задел ногой за люк БМП, в виде рифмы упавший мне на голову (это было в день, когда нам объявили о смерти Черненко, я вернулся в общагу, а там беременная Светка и Галя Кувакина как раз слушали по маленькому приемнику печальную красивую музыку) и Пеэтер Оя, с которым мы на Пяльсони однажды пили спирт и исполняли антисоветские блюзы. Посмотрев на них, я сперва расстроился, но потом подумал, что они, посмотрев на меня, тоже не порадовались бы, пожалуй.
***
Соседом по палате сначала в интенсивном отделении, а потом в неинтенсивном у меня был отличный атлетический эстонский человек, разбившийся на своем одномоторном самолете.
- Два метра всего не дотянул, - с досадой рассказывал он.
Я спросил:
- А самолет в регистр внесен?
- Не знаю, - равнодушно отвечал сосед.
- А можно без регистрации летать?
- Ну... мне прислали какую-то бумажку, что будут наказывать, - скептически сообщил авиатор.
***
А однажды проснулся в пять утра, а за окном - дождь. Вышел в коридор. Так хорошо, молнии сверкают, голова не болит. Показалось, что все прошло.
Показалось.
***
Непонятно все-таки, зачем прежде чем проламывать человеку голову, спрашивать закурить. Странный ритуал, прямо скажем.
***
В палате какой-то сверхинтенсивной терапии было полно прекрасных девушек в чем-то розовом не то в фиолетовом. Они занимались, кажется, рукоделием и вели беседы, редко отвлекаясь на меня, из-за этого я страдал, но внутренне понимал, что девушки в сущности правы. Потом они стали исчезать понемногу, таять, и я очутился один наряду с другими, в темноте, в палате просто интенсивной терапии.
***
Там у меня случился языковой кризис. Я не понимал эстонского языка окружающих, а окружающие не понимали моего русского. Это продолжалось целую вечность, наше взаимонепонимание порождало множество мерзких коллизий. Поэтому я сосредоточился на том, чтобы следить за капельницей, чтобы та капельница не выпадала из вены и капала туда. Это казалось мне исключительно важным, если же капельница выпадала, я мычал, и тогда кто-нибудь ко мне приходил, и я засыпал.
Так я проводил время.
***
Потом я стал потихоньку интересоваться соседями по палате. Однажды на каталке привезли дедушку и положили на койку у окна. Дедушка хрипел, из головы у него шли трубки, по которым бежала кровь.
Дедушку окружали плачущие эстонские родственники.
Они дежурили за занавеской, не отходя от дедушки.
Прошло несколько дней. Дедушка оказался бабушкой, просто бритой налысо. С очень красивым угро-финским типом лица, редко встречающимся в Эстонии. Родственники оставили слезы и понесли мандарины. Когда я выписывался, бабушка уже гуляла по коридорам.
В компаньонки она себе нашла другую бабушку, только русскую. Русская бабушка то решительно осуждала, то горячо восхваляла современную медицину, а эстонская старалась уравновесить ее энтузиазм и скептицизм.
***
В отделении обычной терапии я смотрел телевизор. Телевизор показывал эстонские новости и передачи. Например, я видел юмористическую передачу, в которой разговаривали Март Йуур, что когда-то задел ногой за люк БМП, в виде рифмы упавший мне на голову (это было в день, когда нам объявили о смерти Черненко, я вернулся в общагу, а там беременная Светка и Галя Кувакина как раз слушали по маленькому приемнику печальную красивую музыку) и Пеэтер Оя, с которым мы на Пяльсони однажды пили спирт и исполняли антисоветские блюзы. Посмотрев на них, я сперва расстроился, но потом подумал, что они, посмотрев на меня, тоже не порадовались бы, пожалуй.
***
Соседом по палате сначала в интенсивном отделении, а потом в неинтенсивном у меня был отличный атлетический эстонский человек, разбившийся на своем одномоторном самолете.
- Два метра всего не дотянул, - с досадой рассказывал он.
Я спросил:
- А самолет в регистр внесен?
- Не знаю, - равнодушно отвечал сосед.
- А можно без регистрации летать?
- Ну... мне прислали какую-то бумажку, что будут наказывать, - скептически сообщил авиатор.
***
А однажды проснулся в пять утра, а за окном - дождь. Вышел в коридор. Так хорошо, молнии сверкают, голова не болит. Показалось, что все прошло.
Показалось.