Не писала о бесноватых западенцах. Но, поскольку пожар разгорается, не могу не сказать: неужели настолько коротка память у людей, живущих на пропитанной кровью 1918-1920-х земле. Или они хотят повторить участь тех, кто обагрил кровью эту землю, чьи кости лежат в Черном море и в Малороссийкой земле?
Аморфная, алчная власть попустительствует злу-на свою голову.
Попутно: продолжает сквернить воздух и ПДАК
Поскольку раций на самолетах либо не было, либо ими пользоваться было невозможно, то на каждый день в районе полетов устанавливался сигнал «Я свой» на данный день. Обычно этот сигнал состоял из двух левых или правых покачиваний крыльями либо из пуска зеленой или красной ракеты. Командиры вынуждены были давать сигналы разноцветными ракетами и приказывали уложить в том или ином направлении указательные узкие, длинные полотнища (зимой – красного цвета), определяя высоту и направление полета. Судьбу боя в начале войны решали глазомер, умение и находчивость летчиков .
В начале Великой Отечественной войны музейные ценности из Екатерининского дворца в Царском Селе были вывезены в Новосибирск. Знаменитый Янтарный кабинет решили не трогать из–за хрупкости отделки и произвели консервацию янтарных панно на месте, оклеив их сначала бумагой, затем марлей и ватой. Это оказалось роковой ошибкой, предопределившей трагическую судьбу шедевра, поскольку гитлеровцы, ограбив Екатерининский дворец, похитили и Янтарную комнату. С января 1942 года до весны 1944 она была выставлена для обзора в Королевском замке Кёнигсберга (Калининграда) и затем бесследно исчезла.
В штаб полка, в котором служил отец, поступили сведения о том, что уходит немецкий состав, который предположительно увозит панно Янтарной комнаты. Немцы специально выбрали день, когда стояла низкая облачность, на землю пал густой туман, – самолеты обледеневали, едва успев подняться, становились тяжелыми, неповоротливыми, тем самым увеличивалась опасность при полете. Тем не менее эскадрилья П. И. Чинякова вылетела на поиск и обнаружила поезд, хорошо защищенный зенитными батареями и авиацией. После нескольких попыток штурмовать немецкий состав летчикам пришлось вернуться: подвела погода и неисправные пулеметы. Янтарная комната навсегда была потеряна для России.
Отец так рассказывал об этом эпизоде: «В конце 1941 года командир 71 авиационного истребительного полка Коронец сообщил мне, что наше советское соединение, кажется, кавалерийское, наступало в районе Лисино, что южнее Ленинграда, и поступило сообщение от партизан, что немцы спешат вывезти советское «добро» (как он выразился), надо срочно разведать железную дорогу Гатчина–Кингисепп. Но погода стояла «Балтийская», – облачность сплошная, до 50 метров, штиль, туманная дымка, видимость плохая. Разведчики лететь не могут. Командующий ВВС КБФ спрашивает: «Может кто–либо по желанию выполнить это задание??!» С такими словами обратился ко мне Коронец. Но я промолчал. Потом он, обращаясь ко мне, сказал: «Можешь ты слетать, ведь «добро» вывозят?!» Я ответил, что в таких метеоусловиях в районе Копорье–Котлы, где превышение местности , просто лететь невозможно, тем более, если звеном, – ведомых потеряешь . «Если командующий (Самохин) разрешит, – я один слетаю». Коронец подумал, ушел в штаб полка, потом пришел и сказал: «Одному не разрешает. – И добавил: Если слетаете, Героя дам». Я ему ответил: «Хорошо, слетаю парой». Позвал летчика Ивана Голосова и сказал: «Иван, слетаем!» Но Голосов мне возразил: «А если – воздушный бой??! Что мы двое сделаем? Давайте возьмем третьего, Ивана Цапова ». И сразу же я рассказал, как мы пойдем, где есть препятствия, и каким образом будем производить полет. Через десять минут мы были в воздухе. Вылетели мы с аэродрома из Кронштадта, пошли в направлении озера Гороволдай, Лубенское озеро, Копорье, – затем на юг по лесному массиву в направлении Волосова, южнее Волосова, километрах в 15–20 мы обстреляли группу людей, шедших, как я подумал, с Мшинской, затем пошли по железной дороге в направлении Гатчины. Никаких поездов мы не видели, и только около станции Елизаветино (примерно) шел поезд на запад. Я завел так Голосова, чтобы он сбросил бомбы (две по 100 килограмм) прямо на путь перед паровозом. Затем мы развернулись, снова зашли навстречу поезду, я завел Цапова, шедшего у меня справа, чтобы он выпустил реактивные снаряды по составу (восемь РС – 82). А потом минут 10–15, как по полигону, стреляли из пулеметов по составу, но так как облачность «по земле» [то есть густой туман стелился по земле, словно одеяло, не позволяя ничего рассмотреть – автор], как мы выражались, стрелять было неудобно. И только, когда я увидел трассирующие снаряды, прошедшие у меня между плоскостей (самолет И 153), и почувствовал сильную вибрацию самолета, я дал сигнал эволюцией самолетам идти за мной. Взял курс, конечно, не по компасу, а под углом к железной дороге на свою территорию. И мы вышли точно на западную часть острова Котлин, т.е. Кронштадт. Сели мы нормально, если не считать, что все «промазали» далеко за посадочное (т.е. Т) . И оказалось, что мы так обледенели, что два дня обивали лед с самолетов. Я послал Ивана Голосова докладывать в штаб. Он доложил, что мы «наделали», и командир полка Коронец в заключение добавил: «Тудыть вашу тудыть». По радио я слышал, что партизаны Приморья рассказывали события на этой дороге. И один из них в это время жил и работал в сельпо в Волосове, а фамилию его я забыл. Так мне интересно, что случилось, и что мы сделали с поездом. Трудно установить, было это днем около 12 часов, а число я помнил все время, а теперь забыл. А потом выяснилось, что все соединение, которое наступало под Лисиным, попало в беду. Летчик Голосов погиб, а Иван Цапов жив и еще служит». [Из письма 25. 02. 1977 г.]. По воспоминаниям В. Ф. Голубева, командир 71–го полка подполковник Алексей Васильевич Коронец был одним из самых любимых и отважных командиров авиации на Балтике: суровый, но справедливый, прямой, не выносивший бахвальства .
О сходном эпизоде рассказал известный балтийский летчик Иван Иванович Цапов: «В начале первой военной зимы туманы и низкая облачность часто сводили на нет усилия воздушных разведчиков. Решили «привязать» истребители к железнодорожным рельсам по узлу: Петергоф – Веймар – Красногвардейск. Ведущего определили сразу – капитана П. Чинякова, участника советско – финляндской войны. Но кого послать ведомыми? Ведь, с одной стороны, надо ни на метр не отходить от ведущего, чтобы не потерять его, с другой – не столкнуться с ним. Вызвались лететь Цапов и Марков.
Летели бреющим. На перегоне между Веймарном и станцией Волосово обнаружили большой железнодорожный состав. Еще на земле лётчики условились: главный удар наносит Цапов, на «Чайке» которого имелись реактивные снаряды. Но видимость была почти нулевая, высота полёта около 30 – 40 метров. Да и времени нет для перестроения. Решили действовать немедленно. Чиняков и Марков атаковали вагоны и платформы пулеметами, а Цапов залпом четырех «эрэсов» взорвал паровоз. Эшелон вместе с вооружением, техникой и людьми сошёл с рельсов и рухнул с насыпи.
При возвращении началось сильнейшее обледенение. Самолёты трясло. На машине Цапова правые крылья словно собирались сложиться. Истребитель плохо слушался рулей управления. При посадке под тяжестью льда «Чайка» едва не грохнулась наземь. Заходить пришлось на повышенной скорости. При осмотре на аэродроме инженер полка обнаружил, что стальная расчалка на истребителе, не выдержав перегрузки, лопнула. В результате и нарушилось положение крыльев» .
Из книги "Благодарная память сердца". М. 2013
По впечатлениям своей работы в качестве военного корреспондента в 3 Гвардейском истребительном авиационном полку под Ленинградом в 1942 году Николай Корнеевич Чуковский написал книгу «Балтийское небо», по мотивам которой в 1960 году режиссером Владимиром Яковлевичем Венгеровым был снят замечательный двухсерийный художественный фильм о том, как советские летчики защищали блокадный Ленинград.
В Ленинграде в «зиму 1941/ 1942 жители… держали экзамен на человеческое достоинство и экзаменовались у голода. Экзаменатор оказался беспощаден, а ученики оказались плохо подготовлены. <…> Голод начался в Ленинграде уже с осени — в сентябре служащие стали получать по 200 грамм хлеба — и встречен был нами стойко. Люди недоедали и помнили, что рядом с ними такие же люди, которые недоедают так же, как они, а может быть еще и больше. Даже с сосе¬дом, не говоря уже о близком знакомом или друге, делились всем, чем могли: последним сахаром, скудной порцией каши, кусочком слу¬чайно полученного белого хлеба. Было немыс¬лимо есть самому и видеть рядом голодного; если на чью–нибудь долю случайно выпадали крохи чего–то вкусного, его микроскопическими порциями делили в дружеском кругу, сплошь и рядом обделяя себя. Желудку было голодно, но сердцу было сыто.
Время шло, принося с собой только ухуд¬шение. 200 граммов хлеба давно были заме¬нены голодной нормой 125 граммов, по карточкам почти ничего не давали. Голод не грозил; он как хозяин распоряжался людьми, тысячами выводя из строя слабых и нежизнеспособных; укладывая в постель тех, кто еще боролся за жизнь, ожесточая самых крепких, хотевших выжить во что бы то ни стало. Люди вдруг догадались, что они будут более сыты, если никому не будут уделять от своего, а кое–что и прихватят у соседа. Кончилась совместная еда и угощение друг друга: каждый норовил теперь есть в одиночку, таясь от соседей. Тут был и человеческий стыд за себя, и животное озлобление на того, кто может захотеть кусо¬чек от твоей порции. Каждый кусок съестного превратился в бесценное сокровище: это со¬кровище начали прятать и не спускать с него глаз, боясь, чтобы им не завладел сосед. Люди, от века ничего не запиравшие, убирали хлеб под замок или всюду носили его с собой: если мало осталось в Ленинграде таких, кто не таскал — в большей или меньшей степени — съестного у соседей и близких, то, ручаюсь, не было ни одного человека, который никого не заподозрил в том, что его обкрадывают. В од¬ной своей юношеской драме Клейст назвал подозрение душевной проказой — Ленинград в эту жестокую зиму был сплошной колонией прокаженных. Старая и длительная дружба, давнишнее знакомство с человеком, в нрав¬ственных качествах которого вы были уве¬рены — ничто не спасало от подозрения в том, что ты украл. Рвались и рушились старые, ка¬залось бы, такие прочные отношения, прино¬сившие когда–то мир и радость: в страшной борьбе за жизнь каждый почувствовал себя одним и одиноким: рядом стояли враги, ги¬бель которых была лишним шансом на соб¬ственную жизнь и победу» . В эти годы Анна Андреевна Ахматова писала:
Мы знаем, что ныне лежит на весах
И что совершается ныне.
Час мужества пробил на наших часах,
И мужество нас не покинет.
Во время блокады, длившейся с 8 сентября 1941 года по 18 января 1943 года, митрополит Ленинградский (будущий патриарх) Алексий (Симанский) неотступно пребывал в осажденном Ленинграде. Он постоянно совершал богослужения в кафедральном соборе один, без диакона, читал помянник о «всех от глада и язв скончавшихся» и каждый вечер служил молебен святителю Николаю, обходя с чудотворной иконой собор, в котором в то время и жил.
Обессиленные от мучительного голода люди брели в собор, где архипастырь осажденного города поддерживал и утешал страдальцев укрепляя в них веру в скорую победу, утешая надеждой на Покров Божией Матери и небесное предстательство покровителя Ленинграда — святого Александра Невского. Известен случай, когда женщина полностью отдавала свой паек детям, а сама жила только тем, что ежедневно причащалась . Господь укрепил ее, и она с семьей смогла пережить страшные дни.
Из книги "Благодарная память сердца". М. 2013
| ← Previous day | (Calendar) | Next day → |