Журнал Саши Сафонова - всякое разное, всякие пустяки за несколько дней [entries|archive|friends|userinfo]
sasha_bor

[ userinfo | ljr userinfo ]
[ archive | journal archive ]

всякое разное, всякие пустяки за несколько дней [Mar. 2nd, 2015|10:59 am]
Previous Entry Add to Memories Tell A Friend Next Entry
Не говоря о первозначении, неожиданно узнал сегодня от Космы, Благодатию Божией Епископа и Митрополита Святейшей Церкви Этолийской и Акарнианийский, ну, из одной его статьи, что такое «симантры». Точнее, наоборот: он помог мне само это слово таки вспомнить, а значение-то его я давно уже знаю. Вот уже около четырех лет я перманентно и стабильно — несколько раз в месяц — всё-то пыжился, всё-то пытался в муках и усилиях вспомнить это греческое слово, когда-то единожды мною услышанное от одних хороших ребят-монахов. А главное — вот только-только на позапрошлом уроке у детей в гимназии я рассказывал про эти самые афонские симантры, тщательно обходя само слово. И сегодня, читая статью владыки Косьмы, я увидел: «Необычайно радостно сегодня бьют колокола и симантры наших священных храмов и святых монастырей». Вздрогнул, как обожгло чаем, кинулся, прошел по сноске к «симантрам» и к своей великой радости удостоверился в подозрениях, что — ура! — «симантра» — это как раз и есть «деревянное било». А я так про них детям и говорил: деревянное, мол, било. И получал законный вопрос: «Деревянное — что? И кого оно било?» А еще милее, что ли, звучит множественное число: «деревянные била». Хочется добавить «вдребезги». Например, «подносы».

***
И хотя мне бы надо в электричке почитать всякое важное про воцерковление армян и чины отречения от ересей к субботним моим огласительным беседам, пока еду, совершенно этого ничего не хочется, а еду, смотрю в окно, радуюсь, что работа закончена на сегодня, солнце на мою сторону садится за промзону — так красиво! И лучше поделюсь с вами недавно увиденной цитатой: "Вместо ангела, вместо святого, вместо того, чтобы Самому прийти, Христос посылает нам ближнего нашего, причем такого, кого мы не уважаем, не любим, и который нас испытывает, который ставит нам уже жизненно вопрос: А твое покаяние — на словах или на деле?" (вл. Антоний Сурожский). Да-да, так-то я и думал. И не только "не уважаем, не любим" — такого посылает, что очень ему в глаз дать хочется сразу. Это очень-очень тяжело во всяком ближнем, даже в каком-нибудь сущем негодяе, козле чортовом, видеть Его посланника, и — мало! — испытывать при нем свое покаяние на истинность, в сравнении испытывать, так сказать. Очень сложно. Но можно, выходит... О! Моя станция уже. Быстро это я доехал как-то. Пойду...

***
Сегодня на площади Трех вокзалов иду с электрички, а впереди меня — огромнейший поп вдруг, оказалось, идет, человек-гора или даже человек-две-горы. Я обрадовался тотчас, думал, что это мой хороший о.Е. приехал, хотя тот и не мог с Ярославского-то идти, ему бы надо было бы с Казанского. Ну, бегу всё равно, его догоняю, начинаю оббегать его справа, дотянул до профиля, посмотрел ещё разок — нет, не о.Е., другой какой-то могучий священник.

Но тоже хороший: я на него как на балкон второго этажа снизу вверх смотрю: так голову запрокидывать приходится и подпрыгивать по-дурацки. Кулачищи — как те катушки от кабеля, не знаю, с запорожец каждый кулак. Вот, подумал, пришел он эдак к благочинному, где он там служит, положил эти два запорожца на стол — бу-бух! — и сказал на иерихонский манер: отче, мол, надо мне в Москву поехать по делу, благослови. И поехал — кто ж такую домину не благословит? Он же и пальцем ткнуть может. Сразу во всё.

Ну, обознался. Улыбнулся я ему снизу, плечи приподнял, мол, бывает. А он вдруг так люто, так строго-строго на меня посмотрел, что улыбочка моя вся обратно по карманам куртки расползлась. Думаю: ничего ж себе людям везёт! Он ещё и строгий! Исповедует эдакий мамонт, наверное, вообще туши свет: люди и обделаться могут с непривычки. Ка-а-ак объявит он епитимью, например, «сто поклонов!», как рыкнет: «сто поклонов!», и вздрогнут паникадила, и в стёклах затрещит чего-то, и лампады закачаются. И упадёшь, и тотчас при нем все сто и выполнишь, мигом.

Отстал я снова, иду за ним: у него подрясник с три простыни — на ветру развевается, как полотнище флага хлопает, на голове скуфья размеров на семь меньше необходимого, словно наперсток на голову надел, ноги в валенках-кораблях — я в один такой целиком помещусь…

Помянул о.Е., задумался, как там он? Как сынок его Д., всё ли прошло? Хороший он человек, замечательный священник. Помню, как он, тоже тот ещё гризли: я в полный рост был ему по плечо, исповедовал при мне одну хрупкую, но, увы, на свою беду не очень воцерковленную женщину в очочках. Я-то в одном углу последование читал ко причащению вслух, да погромче, чтобы остальные тётеньки не слышали исповеданий своих товарок, а он, гигантский о.Е., их по-одной исповедовал в другом углу комнатки.

И вот я, напрягая до упора связки, почти кричал, потому что комнатка небольшая: «Господи Боже мой, вем, яко несмь достоин, ниже доволен, да под кров внидеши храма души моея, занеже весь пуст и пался есть…», а о.Е. грохотал как тысяча камнепадов: «ЧТО-О-О!?!? ДА КАК ТЫ МОГЛА-А-А!?», и пот холодным ручейком бежал у меня между лопаток, и я автоматически ёжился и шмыгал носом. Та женщина как последний осенний мотылёк трепыхала, затихая, в его огромных ладонях, жизнь насовсем уходила из неё от страха, и очки её запотели. А о.Е. рокотал и скрежетал, так, что со сводов потолка сыпалась штукатурка.

На всех окружающих без исключения, включая других священников, это произвело неизгладимое впечатление, особенно на тётенек — я таких ангелов страха давно не видал. Они все аж прозрачные стали перед причастием. А я зарёкся к о.Е. на исповедь не ходить. Подумал: только под страхом смерти. И так его полюбил, что мы подружились.

История его интересная, но я не буду её пересказывать, скажу только, что он оказался бывшим разведчиком-морпехом, который в минуту одного, там, боя дал зарок Богу стать священником, если выживет. Выжил и стал.

Помилуй, Господи, его, отца Е., всех помилуй больших священников, да и нас с ребятами не забывай!

***
У Светония замечательное: еду утром в электричке, кругом жуткая давка, в меня всеми своими углами вонзён микро-мужик в шапочке с помпоном, по всему видимо — бродяга. От него мне вверх прямо в нос пахнет каким-то концентрированным ядовитым роллтоном, он внизу практически обездвижен толпою, воткнут в меня со всеми своими пакетиками, он пыхтит и гневно ворочается, а за мною сразу целая плеяда тёток с химией на голове поднимает страшный вой и скрежет зубовний, будто им тотчас надо выходить, и "пусть все расступятся". И тотчас у меня образовывается прекрасное и замечательное из Светония:

"За несколько месяцев до его (Домициана) гибели ворон на Капитолии выговорил: "все будет хорошо!" — и нашлись люди, которые истолковали это знаменье так:

"Будет ужо хорошо!» — прокаркал с Тарпейской вершины
Ворон, — не мог он сказать: "Вам и сейчас хорошо".
(Гай Светоний Транквилл. Жизнь двенадцати цезарей. Книга восьмая. Домициан).

Причем, именно "ужо". Такие дела, ребята.
LinkLeave a comment

Comments:
From:[info]umciapumcia@lj
Date:March 3rd, 2015 - 07:35 am
(Link)
спасибо Вам за такие важные и красивые пустяки)
[User Picture]
From:[info]sasha_bor@lj
Date:March 3rd, 2015 - 07:45 am
(Link)
это вам спасибо за комментарий, за слова хорошие ко мне! )