| 11:50a |
Попалось мне недавно интервью одного ответственного лица, заявившего, что, дескать, никакой элиты после 1917 года нет. Высказывания подобного рода всегда вызывали у меня определенное недоумение. Во-первых, непонятно, какой смысл вкладывается в слово "элита". Равенства, которое подразумевает социализм, достигнуто не было. Всегда были привилегированные слои. В этом смысле об отсутствии элиты говорить нельзя. Во-вторых, потомкам ли крепостных крестьян, мещан и рабочих, составляющих нынешнюю элиту, сожалеть о той элите, которая была до 1917 года? А вот им-то и сожалеть. Нужно понимать следующее. Революция 1917 года была и буржуазной, и социалистической одновременно. Обе тенденции боролись между собой на протяжении семидесяти лет. В конце концов, буржуазная тенденция возобладала. Некоторые товарищи стали господами. И произошло то, о чем писал Чехов более ста лет тому назад.
Я купил! Погодите, господа, сделайте милость, у меня в голове помутилось, говорить не могу... (Смеется.) Пришли мы на торги, там уже Дериганов. У Леонида Андреича было только пятнадцать тысяч, а Дериганов сверх долга сразу надавал тридцать. Вижу, дело такое, я схватился с ним, надавал сорок. Он сорок пять. Я пятьдесят пять. Он, значит, по пяти надбавляет, я по десяти... Ну, кончилось. Сверх долга я надавал девяносто, осталось за мной. Вишневый сад теперь мой! Мой! (Хохочет.) Боже мой, господи, вишневый сад мой! Скажите мне, что я пьян, не в своем уме, что все это мне представляется... (Топочет ногами.) Не смейтесь надо мной! Если бы отец мой и дед встали из гробов и посмотрели на все происшествие, как их Ермолай, битый, малограмотный Ермолай, который зимой босиком бегал, как этот самый Ермолай купил имение, прекрасней которого ничего нет на свете. Я купил имение, где дед и отец были рабами, где их не пускали даже в кухню. Я сплю, это только мерещится мне, это только кажется... Это плод вашего воображения, покрытый мраком неизвестности... (Поднимает ключи, ласково улыбаясь.) Бросила ключи, хочет показать, что она уж не хозяйка здесь... (Звенит ключами.) Ну, да все равно.
Лопахину ведь не вишневый сад нужен был, а унижение господ, всех этих Гаевых и Раневских.
И вот современные Лопахины купили 1/6 часть суши, а выяснилось, что "господа все в Париже". Унижать-то некого! Проклятые большевики извели под корень поручиков Голицыных и корнетов Оболенских. Как их не возненавидеть до мозговой чесотки. А те господа, которые в Париже, Лондоне, Брюсселе, Вашингтоне, хоть пол-Лондона скупи, относятся хуже, чем к неграмотному мужику Хрущеву, маразматику Брежневу, душителю свободы Андропову, тирану Сталину. Категорически отказываются считать ровней, несмотря на миллиарды, да еще и санкции вводят. И никакие клятвы быть верным либеральным ценностям и принципам ВТО не помогают. Эти современные Лопахины Гегеля не читали, о диалектике господина и раба ничего не слышали. Поэтому не знают, что господином делает не богатство, а готовность умирать ради Желания. Иначе говоря, ради идеи. "Я хату покинул, пошел воевать, чтоб землю в Гренаде крестьянам отдать" – это поведение господина. Хрущев, поставивший мир на грань ядерной войны, чтобы защитить Кубу, вёл себя как господин. За это могут ненавидеть, но не презирать. А именно презрение со стороны Запада оскорбляет нынешних господ до глубины души. Хитрость диалектики в том, что товарищи, пожелавшие стать господами, превратились в рабов, сделав своей высшей ценностью обладание фабриками, заводами, пароходами, счетами в банках. Их ненависть ко всему советскому – это ненависть раба к господину. Марксист, а следовательно и гегельянец Ленин писал: "Раб, сознающий свое рабское положение и борющийся против него, есть революционер. Раб, не сознающий своего рабства и прозябающий в молчаливой, бессознательной и бессловесной рабской жизни, есть просто раб. Раб, у которого слюнки текут, когда он самодовольно описывает прелести рабской жизни и восторгается добрым и хорошим господином, есть холоп, хам". Отрицание революции как необходимого исторического момента превращения раба в господина нынешней, так сказать, элитой свидетельствует о том, что она даже не осознает своего рабского положения. Предел её мечтаний – это "хороший господин" на Западе, который будет учитывать её интересы. На большее она не претендует. Понятно, что история не есть только лишь восхождение. За подъемами следует спады, реакция столь же неизбежный элемент истории, как и прогресс. Но законы истории – это не законы физики, действующие независимо от человеческой воли. Человек, познавший законы истории, может её творить. Мы переживаем невиданную эпоху. Человек отказывается быть человеком, отказывается от знаний, накопленных десятками поколений, отказывается от свободы, которую завоевал. Может быть, это неизбежно после пяти столетий прогресса. Но, как известно, ночь темнее всего перед рассветом. И, может быть, нынешние поколения его увидят. А может, и нет. Но даже в этом случае надо зажигать огоньки, чтобы мир окончательно не погрузился во тьму. |