Много лет уже отмечаю на всяких международных литфестивалях, что у коллег из африканских стран эмоциональный тонус  другой, наэлектризованный, перегретый. Прочие на их фоне – расслаблены, говорят о пустяках, смеются, хотя и тут есть свои линии напряжения. В Сербии три года назад мне встретился поэт-имам-университетский профессор из Парижа, который хоть и был вальяжен, но методично клеймил Израиль и проповедовал ислам. В Канаде румынская поэтесса, эмигрировавшая во Францию и не находившая себе там места, периодически утирала слезу, объясняя, как невыносима жизнь в Румынии, но сердце ее там, а во Франции она тупо выживает. В общем, регионы неблагополучия всем известны, но Африка – особая статья. В 90-х на фестивалях появлялись поэты в национальных одеждах, выступления их были непременно фольклорны ( к чему-то подобному пытались приучить и русских: «Калинку-малинку спой», но номер не прошел), нулевые эту установку отменили, по одежке африканцы не отличаются от остальных.  А внутри ничего не изменилось: «У нас резня, миллионы гибнут, голод, вы все только пользуетесь нашими богатствами, а помочь не хотите, знаете, какая у нас коррупция: население нищее, а подлая власть купается в роскоши, которая вам не снилась» итд. Не просто рассказывают – вопиют, взывают и как бы укоряют тех, кто обсуждает, в каком ресторане сегодня поужинать, в какой музей сходить, кто дарит друг другу свои книжки и поругивает алчных издателей, не платящих гонорары. И все сочувственно кивают, но эдак бочком-бочком отходят от «буйных» коллег, от несчастья, которому не могут помочь. Несчастье – не личное, бывающие на фестивалях потому там и бывают, что их переводят, дают гранты, они путешествуют или уже осели в какой-нибудь западной стране, но переживание несчастья родины не покидает их в любом случае.

Со мной  до сих пор обстояло иначе. Запад периодически замирал в ужасе: «В России катастрофа», а я утешала: ничего, мол, справимся  (в 1991 году даже написала в Зюддойче Цайтунг большую статью под названием «Российская катастрофа – дело привычное»). Может, потому, что надеялась – и все мы надеялись – на лучшее, может, потому что внимание к нашим бедам было велико, но я походила на спокойных западных людей гораздо больше, чем на возбужденных африканцев. В нулевые годы катастрофы посыпались одна за другой (ну все помнят: от взрывов жилых домов и далее по списку), но они были точечными, а «африканский синдром» - следствие катастрофы континуальной, безысходной.  С вниманием посторонних это тоже связано: во время Норд-Оста мне звонили друзья из разных стран: «Ты там в порядке, жива?», а сейчас, этим страшным летом, не позвонил никто: катастрофа стала фоновой, даже и для нас самих. Сегодня отмечаем десятую годовщину Курска, завтра – год со дня взрыва Саяно-Шушенской ГЭС, сегодня арестовали прохожего Мохнаткина, заступившегося за женщину, избиваемую ментом, завтра отсрочили на 14 лет приговор суке, задавившей на тротуаре двух девушек. Хотя почему я говорю «суке», разве не во всех, и во мне в том числе, что-то заглохло, непоправимо испортилось? Просто степень разная. «Сука» первым делом не подбежала к сбитым девушкам посмотреть, что с ними, не бросилась звонить в скорую – она проверила, как выглядит капот ее машины, позвонила маме, чтоб обеспечить себе защиту, и уехала. Она думала о себе: своей безопасности, своем благополучии, что, разумеется, естественно, но нормальный человеческий инстинкт – сперва броситься к сбитым: живы ли?, вызвать скорую, нормальное чувство – потрясение от произошедшего, да и закон говорит: уехать с места аварии – отягчающее обстоятельство. Но сука знает, что мама ее – чиновница, сама она – из госаппарата Единой России, то есть, закон писан не для нее. Закон – ладно, другая тема, но чувства – с ними произошла метаморфоза.  Когда каждый день не понос, так золотуха, убивают нежелательных свидетелей, арестовывают невиновных, пьяные менты избивают прохожих, чиновники ездят по встречке, собьют – отмажутся, все время что-то взрывается и горит – реакция притупляется. Это уже не ЧП, а континуальная катастрофа. Я подписывала массу писем в защиту, писем протеста, но в какой-то момент количество перешло в качество: психика отказывается каждый день реагировать на ужас и несправедливость.

Мы еще не дожили до Генриха IV, самого почитаемого французского короля, основателя Франции как единого государства, до французского 16 века – не добрались. Уже прошли рейдерские захваты, крестовый поход против соотечественников, инквизиция, уже явственно противостояние «католиков» и «протестантов», но еще не было Вафоломеевской ночи, нация не сформировалась, протобульон только доваривается в котле. Генрих IV – король-протестант, переходивший в католичество и обратно, стремившийся примирить тех и других. Ему – морально - помогал Монтень. Литература и жизнь шли в унисон, «выдуманного» тоже писалось немало (читала когда-то множество квазиантичных французских пьес того времени), но потомки этого не запомнили. Надо сказать, что в Пантеоне туристы толпились только возле одной ниши, где похоронены Пьер и Мари Кюри. Сегодня в цене практическое: спасибо ученым за вакцину. И в период, когда король Наварры, а затем Франции и Наварры (просто Францией она стала только после революции) Генрих IV пытался утишить тогдашний «африканский синдром», прекратить континуальную катастрофу, тоже ценилось практическое. «Голос совести» значил больше, чем любой другой.