С детства моим любимым блюдом была гречневая каша.
И не ела я никаких каш, кроме гречневой. Но обязательно – не сладкой. Я как-то написала в журнале, что не ела, не могла в детстве есть ничего сладкого. От этого больше всего страдала моя мама, считая, что у меня не будет памяти. Иногда тайком она подсыпала мне в чай сладкие крупинки, что я тут же это обнаруживала. В детском саду надо мной вечно стояла няня Матрена Ивановна с поварешкой и приговаривала: «Если сейчас же не начнешь есть кашу, я тебе еще подложу…». И я вымучивала две-три ложки сладкой гадости. Под угрозой поварешки…
Но как же обожала я гречневую кашу! На воде, рассыпчатую, просто подсоленную со сливочным маслом.
И вспоминаю я такой случай. Мне было года четыре. Мы в первый раз поехали к маминой подруге в гости с ночевкой. Они с мужем получили отдельную квартиру и пригласили нас. А мы тогда жили в коммуналке, бывшей прабабушкиной, с буйными соседями, о которых можно слагать поэмы.
Не знаю – когда наши лихие соседи самовольно освободили ванную комнату от ванны, и устроили там себе дополнительный кабинет-спальню. Недаром Ямские бани я вспоминаю как страшный детский сон: очереди с орущими детьми в нависшем душном мареве.
И вот, отдельная квартира маминой подруги. За окном - зимняя темень. Помню, как тетя Галя меня, полусонную, приносит после душа и сажает в кровать. Я сижу, завернутая в большое махровое полотенце, и она спешит ко мне с тарелочкой, приговаривая:
- Вот, гречневая кашка… Давай, ангелочек, скорее кушать!
Видимо, она очень беспокоилась, что уже поздно, а я голодная. Помню ее счастливые молодые глаза, и как она, в красивом пестром халате, спешит ко мне с полной тарелкой и светится улыбкой. Сколько себя помню, я всегда очень тонко чувствовала настроение людей. И помню, как я тоже обрадовалась, что в тарелочке – именно гречневая каша.
Потом красавица тетя Галя совершает страшные, невозможные вещи: она берет красивую сахарницу, и долгая белая струйка начинает засыпать мою кашу. Я обмираю. Она протягивает мне, к тому моменту, уже совершенно несчастной, первую ложку… Может, она не догадывается, что я давно овладела ложками-вилками, а, может, сама хочет покормить этого ангелочка, и я вижу ее лучезарную улыбку. Я даже помню, как у меня перехватывает горло. Мое четырехлетнее сердечко сжимается: я не могу ее обидеть… Трудно описать… Покорно открываю рот и начинаю хрустеть сахарным песком. Я не могу нарушить ее счастье и помню, как прикрываю глаза, чтобы она не увидела, как мне плохо. Где-то на третьей ложке мое медленно жующее лицо наводит ее на нехорошие мысли. В кашу всё-таки начинают скатываться слезы, и я слышу ее испуганный голос:
- Что с тобой? Что случилось?! Что!
Я продолжаю молчать. Все силы мои уходят на то, чтобы она не догадалась, как мне дурно.
- Почему у нее слезы?! – в ужасе кричит она выходящей из душа моей маме.
- Господи… - шепчет моя потрясенная мама. – Она ест сахар… Голый сахар… С гречневой кашей...