Сижу, слушаю музыку.

Марэ чудо как хорош. Удивительно, что я раньше даже не знал этого имени. У моих родителей было немало пластинок итальянского и немецкого барокко, но не было ни Марэ, ни Куперена, ни Люлли; не понимаю, в чем тут дело. Если фирма «Мелодия» выпускала Кванца и Торелли, то были ведь, поди, и эти французы, но как-то мама с отцом прошли тогда мимо них.

* * *

Пока слушал, сумел для себя вроде бы сформулировать, отчего мне нравится музыка XVII и XVIII века, а к композиторам романтического периода — кого там принято считать великими? — я холоден. Они мне не то чтобы не нравятся, просто слушать их мне неинтересно. Разве что Шопен составляет исключение (но, по выражению понимающего это дело П.К., Шопена слушать как-то вообще неудобно: будто вышел человек при всех средь большой комнаты и зарыдал).

На эту тему, помнится, имел место полгода назад c phyloxena@lj устный разговор, хвост которого выполз тут.

Так вот, не знаю, что там насчет сознания. Я правополушарник, у меня с рациональным сознанием и вообще плохо, а уж музыку головой воспринимать я и подавно не умею, так что не в сознании дело. Не думаю, что чувствительность и интуиция для музыканта (и слушателя) эпохи Людовика XIV значили меньше, чем для современного европейца. Франческо Джеминиани, мой любимый композитор и знаменитый мастер игры на скрипке, начал свой трактат об искусстве игры словами:

The Intention of Musick is not only to please the Ear, but to express Sentiments, strike the Imagination, affect the Mind, and command the Passions.

И это вряд ли было для его читателей большим откровением.

Скорее, вот как бы я сказал: барочная и классическая музыка нечто рассказывают слушателю об окружающем мире, который связывает всех нас — слушателя, исполнителя и композитора. Когда я слушаю Марэ, я ощущаю себя частью вселенной; я вспоминаю Париж, куда выбирался время от времени, когда жил в городе Нанте, и понимаю, что это тот самый Париж, где провел свою жизнь Марен Марэ — триста лет всего прошло; я вспоминаю ветер в деревьях версальского парка, эхо шагов в церкви Сен-Жермен-л'Окзеруа, плеск Сены у опор моста Менял и знаю, что Марэ слышал все это в свое время, и музыка, им придуманная, ощущается как плоть от плоти этих звуков и этой жизни. Мост за три века успели перестроить, Сена, наверно, изменилась (чище стала?), а в Версале, если честно, я так и не удосужился побывать (фраза про деревья — полемический прием под названием чистое вранье), да и не в них дело: любой парк, любую церковь, любую реку подставьте вместо названных, суть не изменится.

...Или не реку, сказал внутренний голос, как можно мир сводить только к ландшафту?

Романтическая музыка, с другой стороны, говорит главным образом о каком-то там внутреннем мире сочинившего ее человека. Ему, внутреннему этому миру, придается некое самостоятельное значение; но черта ли в нем мне, если его носитель не может ничего иного мне поведать? Когда я не вижу никакого явного обоснования для эмоций и переживаний у того, кто их выражает, то сами переживания выглядят блажью.

* * *

Хотя, может быть, я и чепуху придумал, а моя любовь к барокко и равнодушие к романтизму объясняются каким-нибудь элементарным техническим фокусом, о котором я, по незнанию музыкальной теории, и не догадываюсь...