| 10:53p |
#
Раскрывши рот до ушей, кричат
прорезь рта на щеке,
гниющая в пухлых подушках вошь,
движущаяся муравьиная
армия,
живое существо,
мертвая голова Веспасиана.
Где торжествует смерть,
все убивают
всех,
прорывается сквозь пальцы
прорезь рта
на щеке.
А глаза
взволнованно бегают
на длинных волосатых ногах.
В этот миг
каждый человек
станет богом,
Богом Бога,
Богом Бога,
Потому что однажды,
в один прекрасный вечер,
в пустую, тихую могилу
он превратится.
Как влюбленный в вазу из фарфора,
с любовью
из глазок которого
медленно вылезают
по памяти
жиры.
Всё это:
надписи на стенах,
расстеленные ковры,
скромные репродукции
маяков,
старинный бархат мундиров,
цветущий саксаул у стен,
своеобразный запах щек,
но затонувших в мерзлоте,
вся эта бедность,
униженность,
обесценивание славы —
само собой, все это
является богом.
Единственным богом,
которым можно быть.
Жизнь, которую проживаешь,
есть
только мысль о другом.
У которого
такой же рот,
как у тебя.
Все устремляются к этому рту.
Каждый думает,
что он единственный.
Каждый думает,
что он Господь.
А раз он Господь —
каждый понимает другого,
как Самого себя.
Все —
одинаковые.
Все знают,
что всем положено умирать.
Каждый говорит:
я родился для смерти.
Каждый уходит
в никуда.
А из его неподвижных глаз
летят миры.
Все идет от единого лица.
От чьего-то возгласа, от чьей-то руки.
Величайший растворитель вселенной —
я сам.
Сам —
справедливости Бог.
Сам —
своего рода Бог.
Сам —
святой.
Сам —
храм,
в котором пахнет смертью.
Сам —
из одного ружья,
из двух ружей,
из трех.
Каждая душа неповторима.
Каждый бог звучит,
как выстрел в человеке.
Каждая пуля
должна
найти свою цель.
Каждая стрела
должна
уничтожить то,
что в ней.
Каждый выдох, каждый шаг
звучит
как выстрел.
Каждый человек —
как гвоздь,
который вбит в гроб.
Самим собой,
самим собой,
самим собой...
Да, этот мир (и весь)
дан мне —
как лучшее
из всего.
Как длящееся блаженство
предсмертья.
Вот какую
свою
жизнь я проживаю.
Так делает каждый.
Как мы,
из того же принципа.
Так должен каждый.
Потому что,
если не каждый,
то кто?
Один.
Один!
Один!
Один!
Один!
Это он
взял смерть.
Это он,
это его
руки.
Это его
уста.
Это его
не мои —
его глаза.
Человек —
каждый —
сам себе и всему виночерпий,
тот,
кто через тебя поит
собой самого себя.
Лишь только я —
единственный.
Сам —
единственный.
Своим скромным
узором и силой,
своим солнцем,
своим небесным
облачным
оконцем
мое лицо
стоит
у каждого на языке.
Я пишу для вас.
Я чту вас
по-своему.
Я не могу
Вас убить.
Все это в моей
крови.
Я понимаю
вас —
как я
каждый из вас.
В моей крови
едва течет моя
жизнь.
В моей крови
вбиты
ваши черты.
И я знаю,
как это все
возникло.
Я несу ваш
судьбой завещанный
рентген
вашего тела.
Как тот самый гвоздь,
который вбит
в гроб.
Как все
свершается на свете,
будет и то,
и другое,
и третье.
А если я
предскажу
что-то не очень
благополучное,
не так что-то
разрушительное,
не то что-то
гибельно-невозможное,
я буду рад
не оказаться
больше никем.
В этом
заключено счастье.
Даже
если я
повисну в небе
небесами,
я
пойму
грустно,
что сам
из того же теста,
из того же самого
соли,
из того же самого
стекла.
Ибо единственное мое слово
к вам
пустое,
пустое,
пустое...
Как стекло.
Опрысканное
цветами.
Как гром.
Опрысканное
громом.
И как тишина.
Как полет.
Как пепел.
Опрысканный
силой.
Что же
я.
Один?
Один.
Что же
я?
Один.
Что же
я?
Один.
Один.
Один.
Один!
Если бы
я вдруг
растворился
в воздухе,
стал бы дымом.
Пылью.
Это
все равно что
сегодняшнее воскресенье,
праздник,
праздник.
Веселый день,
который самим собой.
Радостный день,
который самим собой.
Это то,
чем был день
с самого рождения.
И все мы
даны
как Бог.
Как револьверы |