| С ДНЁМ РОЖДЕНИЯ, КСЮХА! |
[May. 21st, 2007|10:38 pm] |
Сегодня, 22 мая, у моей Френдессы в ЖЖ и в реале день рождения.
Поздрaвляю тебя, ![[info]](http://lj.rossia.org/img/userinfo-lj.gif) kasya@lj, с праздничком! Желаю тебе быть такой же красивой, как всегда, умной и весёлой, как обычно!
Для тех, кто с Касей не знаком, хочу сказать - френдите её и читайте, читайте, читайте! Она замечательный человек и чудесная женщина. А ещё она пишет книжки. Об одной из этих книг - если кому интересно, конечно - под катом помещена статья Игоря Бондарь-Терещенко
ПОРТВЕЙН ДЛЯ АНГЕЛОВ
Игорь Бондарь-Терещенко
Книга Ксении Агалли «Василиса и ангелы», посвященная львовской богеме, повествует о простых радостях — последнем прибежище сложных натур.
Представители богемы уходят, забываются их суждения, их внешность, их манера поведения — все то, что фактически было для них главным. Остаются редкие апокрифические истории из их жизни. Как, например, книга прозы Ксении Агалли «Василиса и ангелы», обаятельно повествующая о молодой львовской богеме времен застоя.
Итак, перед нами свод историй о живописной группе людей, основная деятельность которых заключается в том, чтобы быть ценителями. В первую очередь — ценителями жизни. В центре этой группы — молодая и привлекательная девушка Василиса (привлекающая, правда, в основном лишь милых приживальщиков — гениев пера и кисти, щеголяющих образцовой недееспособностью и с напрочь подавленной волей).
«Ты, моя дорогая, самый настоящий урод!» — говаривала Василисе ее бабушка, имея в виду, скорее, моральный аспект. Но ведь как можно было быть другой на фоне неподдельного советского мещанства? И по-другому воспринимать действительность, пребывая в окружении маргинальных персонажей, требующих необыденных имен и связанных с этим историй? Например, истории о том, как некая Ирина Оксенгендлер с завода «Микроприбор» вышла замуж за человека по фамилии Кипервасер (хотя в ином «апокрифе» она звалась Лариса Киссельватер, будучи замужем за Матвеем Магазингером). И автор «Василисы и ангелов» искренне ностальгирует за этими именами и людьми: «А ви знаєте, як зовуть маму Буреніна? Роза Соломонівна!» — выделывался главный брат Гадюкин, впоследствии циник и диджей Кузя».
Подобных рассказок об ангелах и демонах львовской богемы в этой книге не счесть. Курьезные и не очень, лирические и слезливые, они собраны в калейдоскоп воспоминаний, не совпадающих с картинкой официальной истории. Здесь пьяно спорят на ящик портвейна, что к своим следующим именинам непременно окольцуются. Обещание выполняют, а медовый месяц проводят в байроническом расположении духа в блужданиях по львовским пивным, распределяя время между «Грюнвальдом», «Вежей», «Мюнхеном» и «Утром нашей Родины». После чего приходят к непременной Василисе, готовой отпаивать залетных гениев чаем без сахара, откармливать гренками на постной чепухе, собирая разбросанные авторской рукой листочки с нетленным.
Вот так и проходили суровые будни богемы: без выходных и особых праздников. Гости, водка, пельмени в тазике. Простые радости — последнее прибежище сложных натур! Вокруг неизменно мельтешат культовые в будущем имена, названия и темы, но это — лишь видимая часть айсберга непотопляемых ценностей. В то время они не обсуждались: они буднично (и в то же время возвышенно) РАЗДЕЛЯЛИСЬ. Их хаотичный выбор соответствовал вкусу советской богемы: Стринберг и Спилберг, Акутагава и Куросава, тетраграмы и гекзаметры — все летело в топку задушевной беседы. Здесь талант и творчество имели совсем иные характеристики, нежели в официальных культурных кругах. Здесь более всего ценилось умение стать средой, культурным гумусом для взращивания гениев-надомников.
Если же серьезно, то сама по себе богема эфемерна, следы ее жизнедеятельности в официальной культуре отыскать достаточно трудно, поскольку она всегда существует как вещь в себе. И тогдашняя львовская богема — не исключение. Многоязычная среда славного города Льва — этакого музея архитектурных излишеств под открытым небом — предполагала широкое поле для стихийных филологических упражнений. В изобразительном искусстве тогда в основном сказывалось томное наследие инфернальной чешской сецессии. Но все это, повторяем, лишь в богемных, а не «цивильных» кругах, ибо «годы были еще те, густые и мохнатые, никто и помыслить не мог о возможности перемен, оттого и было особенно смешно». И тем более приятно появление этого небольшого сборника незамысловатых историй, в котором богемность обрела неожиданную для себя форму «вменяемого» текстового выражения. |
|
|
![[info]](http://lj.rossia.org/img/imported-profile.gif){kind=small}