Nafikare necesse est. – Увы!
Помню лучше всех невест Альвину.
Желатин очей ее невинных
Соком стал кладбищенской травы.
Она любила петь, ломая пальцы:
«Я жду тебя, охотник из Курпфальца»,
Воскресным днем ее похоронили
На пустоши, где в первый раз любили
Друг друга мы, и вереск был наш сад.
В четверг я выкопал ее,
Мне показалось – у нее
Ушные мочки как-то шли вразлад.
А в пятницу опять зарыл мой клад.
На пустошь пробирался, словно тать я,
Во вторник снова вырыл, и от платья
Отрезал желтый шелковый лоскут.
Его потом мои носили братья,
Порвав на галстуки – всем по куску.
Я преданно копал и не сдавался.
Ужасный вид ночами открывался:
Довольно было сырости сгуститься –
Альвина начинала вдруг светиться.
А я привязан к ней был навсегда,
Хотя местами из нее сочиться
Уж стала синеватая вода.
Из гроба. В гроб. Из гроба. В гроб. Недели,
Как воронье над падалью, летели.
Шел неприятный запах от Альвины.
Изъели черви нос наполовину.
Воняло, как из тысячи утроб,
И я блевал, как в качку, прямо в гроб.
Простите за подробности. Но к лету
Осталась только чистота скелета.
Кости рассыпались, блестящи и нежны,
И стали вдруг мне больше не нужны.
И вот креплю я шкот на грота-гике
На шхуне, отходящей на Икике,
И никогда не возвращусь опять –
На вересковой пустоши копать.
Невесты мертвые должны спокойно спать.