Или классический образ горького пьяницы. Ненавидит себя за то, что пьет, и плачет оттого, что пьет, и, чтобы справиться с этой ненавистью и сознанием собственной греховности, снова пьет, пытаясь забыться. Казалось бы: ты либо не пей, либо люби алкоголь и почитай в нём священный дар, средство исцеления человека от гордыни и усмирения расчетливого контроля, инструмент для расколдовывания смысла, вынесения мысли из «глубины» на поверхность и слияния с жизнью в обретении кротости: теперь не природа-в-Логосе, но Логос, который конституируется асемантическими структурами и пребывает посреди природы, — часть становления, ускользающего от схватывания во властном познании. На первый взгляд кажется, что эта ситуация образуется органически: слабый человек пребывает в рабстве у порока, понимает это рабство, пытается выбраться, но не может. На самом деле спектакль разыгрывается нарочно. Этот пьяница не хочет перестать пить и не хочет «подружиться» с алкоголем, увидеть в нём хоть и ведущую в погибели, но всё же радость и жизнь. Он желает именно не мочь бросить пить, проклинать себя и алкоголь и в обреченной на неудачу попытке забыться пить еще больше, презирая и проклиная это питьё, и попытку забыться, и само свое презрение и проклятие. Он хочет делать только то, за что сам себя презирает. То, что ничтожится обесцениванием. То, чья онтологическая реальность отрицается по причине его абсолютной неценности. Так, чтобы и само оглушение оказывалось не временным избавлением, не толикой позитивности, утверждения жизни, но обесцененной грязью, истерическим изломанным смехом, смешанным с вонючими слезами. Бросить пить означает утверждение жизни. Полюбить алкоголь означает утверждение жизни. Но для пьяницы, верующего в «там», любое утверждение — это харам. Убить, а затем перекреститься — это не «так вышло». Это специально. Это тот же персонаж, что и горький пьяница: ни жить без убийства, ни убить без того, чтобы перекреститься, он не может именно потому, что только так реализуется мстительная ненависть по отношению к жизни, только так ничтожится бытие обесцениванием, только так зависть Ничто к Нечто впервые становится «чем-то»: сама субстанциальная зависть «ничего» к «чему-то», предшествующая тому, кто завидует, и подобная субстанциальному желанию у Делеза и Гваттари, принимает форму существующего существа. Таков ритуал служения стрёмному российскому богу, словами которого были: всякое бытие есть небытие, а реального бытия нет, ибо оно расположено за гранью бытия, нигде и никак по отношению к бытию, ибо нет никакой карты, включающей оба этих населенных пункта сразу.

«Нести свой крест». Непротивление страданию — что оно такое? Противиться страданию означает: интересоваться жизнью. Действенное стремление к радости неотделимо от утверждения, от признания ценности и «настоящести» бытия. Интерес к жизни сулит падение в «здесь». Это падение навсегда разлучает нас с абсолютным «там». Всё, что есть или может быть, абсолютно нереально, именно потому что оно есть или может быть. Но даже абсолютная нереальность всего, что есть или может быть, не является тем, что находится «здесь», тем, что имеет место быть здесь-и-сейчас, актуально и всамделишно, ибо в таком случае сама абсолютная нереальность реальности была бы частью этой реальности, частью «здесь» и не могла бы быть абсолютной истиной: даже моя мысль об абсолютном «там» не связывает «здесь» и «там», не «вливает» абсолютное «там» внутрь «здесь», не становится их общим местом, ибо моя мысль, сама являясь чем-то реальным, тем, что имеет место быть здесь-и-сейчас, заражает свой предмет (абсолютное «там») «здешнестью» и таким образом неизбежно промахивается мимо собственного предмета. «Нести свой крест» означает: всё, что со мной происходит, на самом деле не происходит со мной, однако и само это «на самом деле» принадлежит абсолютному «там», находится за рамками бытия, запредельно всякому «здесь». Фатальная раздвоенность: я, актуально страдающий, не имею никакого общего места с тем «я», которому известно об абсолютном «там» и о нереальности реальности. Соответственно, любая действенная манифестация знания об абсолютном «там» и нереальности всякого «здесь» (нереальности бытия именно в силу того, что оно — бытие), будь то уход от мира в лес, затворничество, самоубийство и т. д. — такое же падение в «здесь», как и стремление к радости, обытийствление Абсолюта, чуждого бытию как ритуальной нечистоте. Уходя от мира в лес, я обытийствляю знание об абсолютной нереальности «здесь», теряя «спасительную» раздвоенность — само знание о нереальности «здесь» становится нереальным, оказываясь тем, что имеет место быть здесь-и-сейчас. «Нести свой крест» означает: балансировать между стремлением к радости и уходом от мира, избегая падения в «здесь», падения в бытие.

Всякий проницательный человек без труда заметит: в культе страдания, который является краеугольным камнем «русской духовности», — слишком много от спектакля, от вульгарного лицедейства. Не «так сложились обстоятельства», не «такова судьба, от которой никуда не денешься», но волевое устремление.

Во всех этих бесконечных вонючих слезах, составляющих ключевой элемент «русской духовности», нужно видеть не «долготерпение», не «муку человеческую, достойную всяческого уважения», но лишь гадливое и бесплодное сладострастие скопца.