Решила завести у себя такую рубрику. Хронологически не получится. Так как вспоминается не по порядку, увы. А по текущим обстоятельствам.
Прочла в «Постимеэс» поздравление с днем Победы Елены Бонэр. А на Регнуме – комментарии эксперта Барабанера. Сразу же вспомнила историю, к которой они причастны.
Это был наверно 1973 год. В сентябре месяце все Академии наук и прочие организации Союза дружно осуждали Андрея Дмитриевича Сахарова. Я работала в институте химии АН ЭССР. Русских сотрудников было немного. В основном неместные русские. В силу разных причин попавшие в институт в аспирантуру. И у меня с ними были вечные политические стычки. Отношения с эстонскими коллегами были намного лучше. Одним из секторов руководил член-корреспондент АН ЭССР Эйзен(увы, забыла его имя). Наши его особенно не любили. А у меня с ним как раз сложились весьма добрые отношения. Он даже частенько приглашал к себе в кабинет на кофе. Поболтать. Академик был инвалид. В детстве перенес полиомиелит. Передвигался на костылях.
В тот день я опоздала на работу. Русские коллеги встретили меня с некоторым злорадством: «На почитай как твой любимый Эйзен выступает против твоего другого любимца!»
И швырнули на стол свежую газету. На первой странице было письмо местной академии наук, осуждающее Сахарова. Набор подписантов был очень странный. Не более пяти академиков. И парторги с профоргами академических институтов. В том числе профорг интститута термофизики Х. Барабанер. Тартуских представлял только Карл Ребане. Не было подписи даже президента АН ЭССР Веймера. Подпись моего приятеля Эйзена, как и директора института Кийрета, стояла.
Я решила выяснить, почему же такой странный список. Позвонила академику. Напросилась на кофе. И с газетой отправилась к нему. Села напротив. Положила перед ним газету. И попросила рассказать, как протекала вообще это процедура.
Оказывается, накануне было ежегодное собрание академии. Тартуские не приехали, сославшись на начало учебного года. Хотя не все читали лекции в университете. Веймер смылся в командировку. Но он уже покидал свой пост. Карл Ребане же должен был стать следующим президентом академии. Так что собрали кого могли. Секретарь зачитал письмо. И все подписали. Кроме академика Липмаа. Тот категорически отказался. И покинул собрание.
«Мне нет дело до их московских интриг. Эстонии это не касается. Поэтому я подписал», - прокомментировал свою подпись Эйзен. Беседа протекала очень мирно. Поэтому я была удивлена, когда меня вызвал на ковер мой шеф, Марк Яковлевич Губергриц. Оказывается, как только я покинула кабинет академика, он пошел на меня жаловаться директору института другому академику Кийрету. Ну а тот вызвал моего начальника.
Примерно за год до описываемых событий Андрей Дмитриевич был в Таллине. У нас проходила что-то вроде выездной сессии АН СССР по ядерной физики. Все желающие могли с ним пообщаться. По ведомственному радио было объявлено о встрече. Но народу собралось весьма мало. Зато беседа была замечательной.
С Ханоном Зеликовичем Барабанером я познакомилась в 1990 году. В 1991 году уже вместе участвовали в создании русского дем. движения Эстонии. Оказался милейшим человеком.