| 2:37a |
...
После того, как я посмотрел фильм, я позвонил Денису и спросил его, нельзя ли у них там постричься в салоне при офисе. Он сказал: презжай, посмотрим. Я поехал к ним в новый офис. Новый офис - это два почти полностью прозрачных трехэтажных куба из стекла и дерева, соединенные прозрачным стеклянным коридором. Внутри ощущение полной стерильности. Над головами девушек на reception огромный экран, на который проецируется fashion tv. Деревянный пол. Белые стены. Композиции из странных [очевидно неживых] цветов. Стулья из прозрачного пластика. По стеклянному коридору, мимо прозрачных салонов, в которых работали парикмахеры, прошел в кабинет к Денису. Там меня очень впечатлили стеклянные потолки, через которые видно небо. Денис сказал, когда в понедельник был ливень, он полтора часа в потолок смотрел; говорит, весьма занимательное зрелище [я тоже, когда он вышел по делам посидел на его кресле и посмотрел на небо сквозь квадратное стекло в потолке]. Его кабинет тоже [кроме одной стены] весь из стекла, почти аквариум. Из кабинета виден Проспект Мира, непрерывающийся машинопоток, и - с другой стороны - парк [в парке фирма устраивает различные презентации]. Совершенно потрясающее ощущение: ты видим, открыт для всех, и в то же время отгорожен от всех, отчужден. Ты должен работать, а они могут наблюдать [если захотят] как ты работаешь, разговариваешь по телефону, общаешься с клиентами, обсуждаешь свои планы на неделю с секретаршей и проч. [Но никто не хочет, потому что все спешат по своим делам. И даже люди, которые стоят на остановке напротив офиса и могут все рассматривать, не смотрят.] Таким образом, эстетика зримости и социальная изоляция соединены в концепции дизайна здания.
...
Все мастера были заняты, Денис сводил меня в ресторан, накормил обедом. Но в итоге я так я и не постригся.
...
У Консерватории стояла толпа, а мы вчера догворились встретиться с Павловой у касс, т.е. внутри; так что пришлось искать друг друга снаружи. Но мы быстро увидели друг друга. Павлова весь вечер предавалась воспоминаниям. Я, оказывается, стоял сегодня именно на том же месте, на котором стоял Б.Л. Пастернак в 1948 году, когда Павлова с отцом ходили концерт Шестаковича. После войны ее семья жила бедно [ее отец - композитор, балеты и оперы которго ставили в Большом театре] и посещение Консерватории было единственным развлечением. Стоял, ну и стоял. И ничего особенного, кстати, сказала Павлова.
В первом отделении Венский филармонический оркестр, которым дирижировал Гергиев отыграл вальсы и польки Иоганна Штрауса. [Меня не впечатлило. Гергиев [на мой взгляд] обнаружил в Штраусе слишком много скрытого и глубинного драматизма, отчего вальсы и польки приобрели суперкитчевое плоское звучание.] Патетическая симфония Чайковского зато была исполнена так, что люди в зале вели себя просто как во второй половине XIX века - разве что от разрыва сердца не умирали. Все подчинились единой эмоции; почти все плакали; когда музыка кончилась, минут пять стояла гробовая тишина, никто даже не шевельнулся, все были настолько потрясены музыкой и исполнением. Я еще никогда в жизни не переживал подобного [при всей моей прохладности к Чайковскому]. После такой музыки, в таком исполнении абсолютно все, что происходит в жизни становится неважным. Павлова сказала, когда мы выходили, что Патетическую она считает самым лучшим произведением о смерти [там есть такой момент в первой части, когда понимаешь, что все, и потом только оплакивание и все остальное...] Отец Павловой видел Чайковского за несколько недель до его смерти. Отец был еще школьником, пел в синодальном хоре, Чайковский пришел, когда мальчики репетировали, посидел немного, послушал, и прошел дальше в одну из дверей.
...
Потом поехали в посольство на прием. Видел Гергиева в двух метрах от себя. Он оказался на самом деле не таким большим, каким его хочется представлять, и каким он иногда кажется [и казался во время концерта], а каким-то даже щуплым что ли. Оркестранты все очень чопорные, статные, видно: люди знают себе цену. [Иногда думал о Бернхарде, как точно он описал совершенно особенный тип - музыканта венской филармонии.] Было много знакомых лиц. Но я совершенно не помнил кто еть кто, поначалу принял военного атташе за посла. Хорошо, что не было ужина, а были только закуски, вино и десерты. Шведский стол. В последний раз я был на обеде, и все время, при том, что я знаю, что и как нужно делать за столом, смущался, что я что-то не так делаю. [А я многое делаю не так, один раз, года три назад, вот, разговаривал со светской дамой, держа руку в кармане. Мне посол сделал замечание.]
[Здесь должна была быть забавная, почти бернхардовская история любви одной девицы, приближенной к австрийской культур-атташе, которую сейчас мусолят в околокультурных кругах, но ее не будет по разным причинам.]
...
В 1:40 мне позвонила моя бывшая студентка и спросила, как идут мои дела. Она сидит на работе [?!], ей скучно, и она решила поговорить со мной. |