К 110-летию со дня рождения

        Пантелеймона Кондратьевича ПОНОМАРЕНКО

Старые и новые  фальсификаторы, пигмеи разного рода и мастей, обвиняя Сталина в узурпации власти,  хулят его и за то, что тот якобы до последнего не желал расставаться с   высшими партийными и государственными постами. Очередная ложь, шитая «белыми нитками». О своем намерении уйти на покой вождь, как известно,  заявил на ХIХ съезде КПСС. Члены вновь  избранного ЦК не удовлетворили тогда  его настойчивой просьбы.

Сочинители выше упомянутых версий «забывают», что еще в предвоенные годы Сталин сделал ставку на решительное омоложение кадров.   Руководителями министерств, или, как их тогда именовали, народными комиссариатами, заместителями главы правительства - были выдвинуты молодые специалисты, получившие уже в советское время высшее образование, положительно зарекомендовавшие себя на самостоятельной работе. В 35 лет  наркомом электрификации и электростанций стал Михаил Первухин. Через год он был назначен заместителем председателем Совнаркома,  позднее стал одним из организаторов работ по созданию советского атомного оружия. Не было и сорока  наркомам: танковой промышленности - Вячеславу Малышеву, черной металлургии – Ивану Тевосяну, судостроительной промышленности – Ивану Носенко, вооружения – Дмитрию Устинову, заместителю председателя Госплана СССР, воспитаннику Донецкой областной парторганизации Максиму Сабурову. Едва исполнилось 37 Александру Щербакову, когда его избрали первым секретарем Донецкого обкома партии, а затем – руководителем Московской областной парторганизации, в годы войны являлся одновременно  начальником Главпура РККА и Совинформбюро.  

А Пантелеймон Кондратьевич Пономаренко был избран первым секретарем Центрального Комитета Компартии Белоруссии в  36 лет. Его биография является типичной для миллионов его сверстников, востребованных новой эпохой – эпохой социалистического созидания.

По национальности украинец, но этим, пожалуй, его украинские корни и ограничиваются. Родился в крестьянской семье на Кубани. С 16 лет в Красной Армии, участник Гражданской войны. В 23 года навсегда связал свою судьбу с партией большевиков. Окончил  Краснодарский рабфак, затем - Московский институт инженеров транспорта.

Инициатива пригласить молодого, подающего надежды преподавателя одного из высших учебных заведений столицы на работу в аппарат Центрального Комитета ВКП (б) принадлежала  сталинскому соратнику, секретарю ЦК Андрею Андреевичу Андрееву*).

Впервые Сталин услышал фамилию Пономаренко на совещании, где обсуждались проблемы научно-технического развития. Вел совещание Маленков. В президиуме был Сталин. Совещание подходило к концу, оставалось утвердить список технической литературы, на которую спрос удовлетворялся далеко не полностью

Маленков скорее для приличия спросил:

 - У кого еще есть вопросы?

 - У меня. В список не включен учебник по металлургии, которого крайне ждут инженерно-технические специалисты отрасли, - поднялся с места подтянутый молодой человек

Вспыхнула небольшая дискуссия, окончившаяся тем, что вождь попросил предложенный перечень  изданий  еще раз придирчиво изучить. В него затем вошли не только упомянутый учебник, но и  другие необходимые пособия.

Сталин обладал феноменальный памятью. Запомнил он и нового инструктора отдела руководящих партийных органов, который, невзирая на авторитеты и обстоятельства, умел отстаивать собственную точку зрения. Этому принципу Пантелеймон Кондратьевич не изменил на протяжении всей своей жизни.

Вскоре получил первое ответственное задание. Лично от Сталина. Из Сталинградской области потоком шли жалобы на непрекращающиеся репрессии против партийных и советских руководителей. Пономаренко поручили разобраться, насколько обоснованы эти сигналы.

"Она умерла...

Не тревожьтесь: она - всего лишь собака. Для посторонних - собака, для нас - близкий друг.

Видел, что очень тяжела, но все равно не верил в смерть. Не может большая, сильная собака так быстро умереть.

Лежала на боку с вытянутыми лапами, с откинутой назад головой, дышала тяжело (сосчитал - 55 дыханий в минуту). Я врач, должен знать: пневмония, аспирационная пневмония. Слушал легкие - масса влажных хрипов. Еще была в сознании: следила взглядом, но голову уже не поднимала. Глаза широко раскрыты. В них страх.

Мало ли бывает пневмоний после операций? Нечасто умирают люди. Антибиотики спасают.

Отошел, сел в кресло, думал, что делать. Отсасывать мокроту? Очень травматично вводить трубку в трахею и мало эффекта, когда подавлен кашлевой рефлекс...

Ох, эти хрипящие вдохи! Хочется дышать за нее самому.

И вдруг - следующего вдоха не последовало. Жду мгновение. Замер. Мысль: полегчало, переключается на спокойный ритм. Нет, пауза слишком длинна. Потом один короткий, поверхностный вдох - и снова пауза. И не кончается...

Бросился к ней, начал искусственное дыхание - сжимал грудь, остановился, приник ухом - сердце молчит. Сделал несколько толчков на область сердца - массаж. Нет ответа. Знаю - бесполезно. Привычка хирурга думать трезво. "Не оживить, не тот случай".

Умерла.

Ладонь еще осталась на груди, ощущает теплую шерсть; обоняние ловит знакомый запах нашей собаки... Не верится. В подсознании мольба: "Вздохни, ну вздохни же!" Нет.

Часы: 15.40. Уже не нужно ни о чем думать. Отошел. Сижу, смотрю на нее. Кажется, что бока легонько колышутся: так тихо она спала раньше.

Надо будить Лиду, сказать. Нет, сначала нужно придать Чари позу смерти для похорон. Закрыл глаза. (Как быстро они теряют блеск!) Обвязал бинтом морду, чтобы скрыть мучительный оскал напряжения, пригнул голову к груди, согнул и притянул к туловищу передние и задние лапы, фиксировал бинтом. Получилась поза, которую она любила принимать во сне. Так она должна и закоченеть. "Трупное окоченение, rigor mortis".

Вот и закончилось все. Пять дней страданий. Восемь лет жизни. Счастливой собачьей жизни, если, например, сравнить с человеческой.

Трудный был этот последний вечер дома. Разбудил Лиду - подхватилась, ничего не понимая: проспала всего час после бессонной ночи.

- Что?! Что?!

- Чари умерла.

Кинулась в комнату к собаке, замерла над ней. Слезы без рыданий, без звуков. Без упреков: "недосмотрел".

Потом приехала Катя, наша взрослая дочь, вернулась из института племянница Ира. Обе плакали.

Чари медленно остывала и коченела. Прикосновение к ней стало уже неприятным. Мертвое тело. А если смотреть со стороны - то спит и спит. Такая изящная поза. Шерсть на собачьей морде скрывает цвет и выражение смерти. Не как у человека.

- Нужно готовить ее к похоронам.

Принесли простыню, расстелили рядом на диване. Я перенес тяжелое, уже негнущееся тело. Женщины тщательно зашили. Аккуратный белый кокон. Уже почти абстракция.

Давно я не знал слез. Может быть, их уже и нет вовсе? Но подбородок и губы начинают изредка дрожать. Сердце сжимается все больше и больше. Странное это чувство - горе смерти, невозвратимой утраты. Как будто вынуто что-то из груди, осталась пустота. И упрямое неверие в совершившееся.

Я сам во всем виноват, в ее гибели. Близкие не упрекают, но все знают -ты. И я знаю больше всех.

Нет, нужно двигаться, нельзя останавливаться для думания и воспоминаний, пока этот белый сверток, что лежит на диване, еще являет собой очертания тела.

В коридоре стоит картонный ящик из-под телевизора, уже с полгода стоит, выбросить боялся - вдруг сломается аппарат? Теперь как раз кстати.

Часа два я мудрил с ним на полу, вначале разбирал на листы, затем конструировал новую форму - гроб: вырезал, сшивал, чтобы прочно, с двойными стенками...

А Чари жила со мной рядом, все время я ее видел тут. Она была очень любопытна, и когда я мастерил, обязательно крутилась возле меня, нюхала своим черным носом детали, инструменты, трогала их лапой, а потом, если дело затягивалось, ложилась тут же на строительный беспорядок, норовя касаться спиной или мордой. Вот и сейчас она лежала бы на этих листах картона и пришлось бы кричать: "Чари, отойди, Христа ради!". А она пихала бы голову мне под руки, укладывала на мои колени, считая, что это и есть мое главное дело - гладить ее и разговаривать.

Она умерла после моей операции. Не сумел.

Наверное, многие, кто прочитает это, осудят. "Сентиментальный старик, стольких людей отправил на тот свет, а тут разнюнился над собакой!" Это не так. Смерть только обострила чувства. Над мертвой собакой я плачу о людях, о детях, что умирают после операций... В том числе и от моих.

Вот родители в последний раз одевают дома дочку, чтобы везти ее в клинику. Хлопочут, боятся что-нибудь забыть. А внутри у матери, у отца все напряглось, застыло... Выбирают любимую игрушку: "Нет, детка, нельзя брать много, возьми одно что-нибудь..." Вот уже пришла машина, нужно уходить. Последний взгляд на комнату, где в каждой вещи - она, дочь, ребенок. "Пусть все остается как есть, она вернется - и жизнь продолжится с этого момента. Но уже счастливая жизнь, без порока сердца, что висел с рождения постоянной угрозой смерти... Все будет хорошо!"

Доктор предупреждал, что операция опасная, но это он так, для перестраховки. Когда были на консультации, видели много здоровых детишек, проходивших проверку после операции. "Все будет хорошо!"

Потом три дня ходили около клиники, заглядывая в окна, - вон там, на третьем этаже, второе окно - наша дочка, может, выглянет. Подбадривали себя: "Все будет хорошо... Золотые руки хирурга..." В день операции с утра сидели в комнате для ожидающих, гадали по выражению лиц проходящих и сестер, ловили каждое слово "оттуда".

Сорок лет я вижу эти взгляды. Привыкнуть к ним невозможно...

Потом они возвращались домой... Одни. "Операция прошла неудачно".

Потом привезли ее в гробу. Сидели около, двигались по квартире, кто-то приходил и уходил. И все время слышался ее голос, вопросы, восклицания, чувствовалось прикосновение ее рук, мелькало красное платьице...

Я понимаю, собака - всего лишь собака. Она умерла ("сдохла" - есть же такие слова о чувствующем и любящем существе), можно взять другую. Она заменит. Тень и звуки ребенка годами будут наполнять квартиру... И напоминать о хирурге тоже.

Ящик готов. Перевязал веревкой, чтобы нести, - большая была собака. Никогда не удавалось ее поднять, нипочем не позволяла оторвать себя от земли. Только перед операцией понял, какая тяжелая, когда, обессиленная, покорно отдалась в мои руки.

Прибрана комната. Открыта форточка. Сели за стол в кухне - с утра не ели. Молчаливые поминки. Горло сжимает спазм.

На следующий день закопали в дальнем углу сада, у забора. Голова жестоко болела. Не оперировал."