Еще один интересный фрагмент из "Крымской войны" Е.Тарле
К спорам о различии элит России императорской и советской):

(эпизод относится к началу 1856 г., когда император Александр II склонялся к тому, чтобы принять требования Англии, Франции и Австрии и заключить мир):

"...Я ей рассказала, как вчера в русском театре, где давали „Дмитрия Донского“, в ту минуту, когда произносились слова: „Ах, лучше смерть в бою, чем мир принять бесчестный!“, вся зала разразилась громом рукоплесканий и кликами, так что актеры принуждены были прервать на время игру... освистали актера, изображавшего в этой пьесе того, кто советовал заключить мир. Вот настоящая общественная демонстрация!” Тютчева, все усиливая тон, стала говорить, “до какой степени опасна эта игра по тому глубоко неприязненному чувству, которое она создает в стране по отношению к императору”. Императрица возразила, что воевать дальше было невозможно. Крайне интересно продолжение этого разговора,. подтверждающее нам, что все-таки в борьбе двух мнений настроения Смирновой в придворной аристократии явно преобладали над патриотическими чувствами Тютчевой: “Почему люди, которые отстаивали этот мир, вместо того чтобы испытывать. стыд и унижение от позора страны, принимают торжествующий и сияющий вид, как будто они одержали победу над страной? Почему они бросают в лицо насмешку и оскорбление тем, кто оплакивает позор родины? Почему князь Долгорукий в вашем салоне, подходя к графине Разумовской, говорит ей с радостным видом: „Поздравляю вас, графиня, весной вы будете в Париже?“ Почему граф Нессельроде за обедом говорил итальянскому певцу Лаблаш: „Поздравим друг друга, мы поедем в этом году к вам есть макароны“?” Эти яростные и горестные нападки, срывающиеся с уст заведомо преданнейшей и любящей женщины, взволновали императрицу. “Наше несчастье в том, — сказала она Тютчевой, — что мы не можем сказать стране, что эта война была начата нелепым образом, благодаря бестактному и незаконному поступку, — занятию княжеств, что война велась дурно, что страна не была к ней подготовлена, что не было ни оружия, ни снарядов, что все отрасли администрации плохо организованы, что наши финансы истощены, что наша политика [509] уже давно была на ложном пути и что все это привело нас к тому положению, в котором мы теперь находимся. Мы ничего не можем сказать, мы можем только молчать...”{4} Александр знал о борьбе двух настроений и не хотел занимать слишком вызывающей позиции. Ходили слухи, что граф Орлов советовал арестовать вожаков демонстрации в театре во время представления “Дмитрия Донского”, но царь ответил: “За что бы вы их арестовали? разве только за то, что они пошли в театр в такое тяжелое время?”{5}
<....>
А. М. Горчаков, ближайший преемник Нессельроде, государственный канцлер и министр иностранных дел при Александре II, рассказал однажды в доверительной частной беседе следующее: “Знаете одну из особенностей моей деятельности как дипломата? Я первый в своих депешах стал употреблять выражение: государь и Россия. До меня для Европы не существовало другого понятия, по отношению к нашему отечеству, как только: император. Граф Нессельроде даже прямо мне говорил с укоризной, для чего я это так делаю? "Мы знаем только одного царя, говорил мой предместник: нам нет дела до России".

На условия европейской коалиции тогда
действительно нужно было, скорее всего, соглашаться,
но очень показательно отношение тогдашней элиты к России.

У всех свое мнение,
но я, например, просто не представляю, как Жуков или Молотов,
заключая мир под стенами Москвы в 1941 г.,
поздравляли бы друг друга с тем, что теперь появилась возможность поехать "есть макароны" .