М.Покровский. Америка и война 1914 года (2)

Что такой человек [Пэдж] должен был стать легкой жертвой лучшей дипломатии мира, где традиции международного обмана шли куда глубже, чем всякие традиции южан, это можно было считать само собою разумеющимся с самого начала. Приехав уже англофилом в Лондон, Пэдж скоро стал «более британцем, чем сами британцы», как не мог не заметить даже Вильсон. Уже в январе 1914 г., спустя меньше года после своего назначения, Пэдж «засыпает каждый день с мыслью, что говорящие по-английски народы теперь правят миром». « Предположим, что был бы теснейший союз, оборонительный и наступательный, между всеми британцами, колониями и т. д. и Соединенными штатами — что бы тогда случилось? Все, что бы мы ни сказали, исполнялось бы, сказали ли бы мы: «приходи к нам под защиту!» или «разоружайся!»- Это могло бы быть началом настоящего всемирного союза и объединения для достижения огромных результатов, разоружения, например, посредничества - массы хороших вещей...». Войну он встретил с восторгом. Уже 2 августа 1914 г., когда британская дипломатия еще спасала мир, Пэдж, захлебываясь, сообщал со слов своего военного атташе (о котором нельзя было точно сказать — английский это или американский офицер, до того он был своим в английском главном штабе задолго до вступления Америки в войну): «Выхода нет. Если Англия останется в стороне, Германия захватит Бельгию и Голландию, Франция будет предана, и Англию будут обвинять, что она забыла своих друзей ...». Война принесет неисчислимые блага Соединенным штатам. «Она оживит наше мореплавание. В один миг, под давлением общеевропейской войны, сенат Соединенных штатов принимает закон, позволяющий американцам регистрировать корабли, построенные за границей. Так реальная необходимость сразу сбила с ног старых протекционистов, которые держались пятьдесят лет!.. Соединенные штаты—-единственная великая держава, совершенно не захваченная кризисом. Соединенным штатам, по всей вероятности, придется сыграть спасительную и историческую роль при окончании войны. Это откроет президенту Вильсону, без сомнения, великие возможности. Война, по всей вероятности, поможет нам политически — и наверное поможет нам экономически» (1).
В декабре 1914 Хаус должен был писать своему другу: «Президент желает, чтобы я попросил вас не выражать нейтральных чувств ни устно, ни письменно, даже в переписке с министерством иностранных дел. Он говорит, что и Брайан и Лэнсинг (товарищ министра) заметили ваш уклон в этом направлении, и он думает, что это могло бы ослабить ваше влияние...» (2).

1 «The life and letters of W. H. Page в, удешевл. изд., I, 282—283, 301—302.
2 House, I, 318.

Увещание не подействовало. 4 марта 1915 г. Хаус записывает: «Вчера, когда Пэдж набрасывал свою депешу президенту, спрашивая., что же предполагается сделать в данный момент в связи с предполагаемой германской блокадой, он вставил массу вещей, которые я посоветовал выкинуть. Эта была сильнейшая аргументация в пользу английской точки зрения, и я знал, что она ослабила бы его влияние и в министерстве иностранных дел (1), и у президента. Он неохотно согласился сократить свое изложение...». Пэдж был убежден, что сильнее Англии державы нет. «Я твердо верю, что единственная непобедимая сила в Европе — англичане. Если бы вся Европа была против них вместо германцев, все-таки в продолжительной борьбе они оказались бы победителями. .. Это единственный непобедимый народ на земном шаре — эта раса...». И он всячески стращал Вильсона великими бедами, если Америка не вмешается немедленно в войну. «Если Англия победит, а она в конце концов победит, она продиктует условия мира — конец милитаризма, вознаграждение Бельгии и Франции, и английский флот будет сильнее, чем когда бы то ни было, и Британская империя будет скреплена прочнее, чем прежде; а русское военное самодержавие останется до другого дня. Не будет никакого ограничения вооружений, кроме как для Германии! А Соединенные штаты не будут иметь голоса при составлении условий договора - Англия же будет строить свой колоссальный флот, а Россия будет держать свою бесчисленную армию».
Когда хороший предлог для вооруженного вмешательства Америки, казалось, был налицо — германская подводная лодка утопила «Лузитанию», — Пэдж был уверен, что минута наступила: не упустит же даже Вильсон такой возможности. «Официальные комментарии сдержанны», телеграфировал он президенту на другой день. «Но свободно выражаемое неофициальное мнение таково, что Соединенные штаты должны вмешаться — или потерять уважение Европы. Насколько я знаю, это мнение — всеобщее». И когда президент Вильсон даже в этом случае «струсил» (в частных разговорах Пэдж употреблял именно это слово), негодованию его лондонского представителя не было предела. «Даже консервативного образа мыслей люди здесь твердо убеждены, что иностранные государства Соединенных штатов более не боятся, а общественное мнение заграницы с ними более не считается», писал он Вильсону через четыре месяца(2).

1 В оригинале, конечно, как всюду, «State Departement», я перевожу термином, более понятным читателю.
2 House, I, 460; Page, III, 295, 172-173, 239.

Американские документы содержат столько интересных подробностей о гибели «Лузитании», что нельзя попутно не остановиться на этом на минуту. Прежде всего, «неслыханное» и «совершенно неожиданное» попрание немцами «основ международного права», выразившееся в утоплении корабля, принадлежавшего вражеской стране и нагруженного боевыми припасами, наиболее близко заинтересованными лицами предусматривалось, вполне деловым образом, по крайней мере за три месяца. В феврале 1915 г. Хаус именно на «Лузитании» плыл в Европу для секретных англо-германских переговоров: официально это называлось примирительной попыткой американских друзей мира (отнюдь не американского правительства! Только Брайан мог делать такие бестактности...), на деле, как мы увидим в следующем очерке, это были именно англо-германские переговоры. И вот что, по словам Хауса, случилось во время этого путешествия (в феврале, повторим это еще раз — а утопление «Лузитании» имело место в мае): «Сегодня после полудня, — записал Хаус 5 февраля, — когда мы приближались к берегам Ирландии, был поднят американский флаг. Это создало большое возбуждение (среди пассажиров) и дало повод ко всякого рода толкам и комментариям. 6 февраля 1915 г. от м-ра Бересфорда, брата лорда Decies, едущего вместе с нами, я узнал, что капитан Дау (командир «Лузитании») был очень встревожен прошлый вечер и просил его, Бересфорда, оставаться с ним на мостике всю ночь. Он ожидал, что его будут торпедировать, и по этому случаю поднял американский флаг. Ясно, что такой инцидент мог дать повод ко всевозможным осложнениям. Все газеты в Лондоне спрашивали меня об Этом, но, к счастью, я не был очевидцем и мог сказать, что ничего не знаю, кроме слухов. Безпокойство капитана за безопасность его судна побудило его разработать полную программу спасения пассажиров, спуска шлюпок и т. д., и т. д. Он сказал Бесфорду, что если котлы не лопнут от взрыва, то судно сможет продерягаться на воде по крайней мере час, и в это время он постарается спасти всех пассажиров.
Итак, что «Лузитания»—судно на котором опасно плавать, это каждый разумный — и не обманутый нарочно — человек, мог знать За три месяца до катастрофы. Почему людей нарочно обманывали, внушая им, что на «Лузитании» путешествовать безопасно? Весьма правдоподобную гипотезу на этот счет помогает построить другое показание Хауса, еще более любопытное. Утром 7 мая Хаус, вместе с Эд. Греем, ехали в Кью, на прием к королю Георгу V. «Мы говорили о возможности, что какой-нибудь океанский пакетбот будет потоплен (германской подводной лодкой) — сообщает Хаус, — и я сказал ему (Грею), что если бы это случилось, пожар негодования охватил бы всю Америку, и это, вероятно, само собою втянуло бы нас в войну». Часом позже Хаус беседовал с английским королем. « Мы разговаривали странным образом, — записывал полковник в этот вечер, — о возможности потопления трансатлантического пакетбота немцами... Он (король) сказал: «Предположите, что они утопят «Лузитанию» с американскими пассажирами на борту...». В этот вечер Хаус обедал в американском посольстве. Принесли телеграмму, извещавшую, что в два часа пополудни германская подводная лодка пустила ко дну «Лузитанию» у южного берега Ирландии. Много людей погибло».
Не подлежит никакому сомнению, что гибель «Лузитании» — одно из самых гнусных дел империалистской войны. Но немцы, с их неутомимым стремлением нарушать «простые законы права и нравственности», тут был в роли чисто «механического» виновника, выполнявшего чужое задание. Утопление «Лузитании» с их стороны хуже, чем преступление — это ошибка: они сыграли в руку своему противнику. Но моральным виновником был, конечно, этот последний. Приведенные цитаты (1) не оставляют на этот счет тени сомнения. Гибели «Лузитании» ждали в Лондоне с таким ясе нетерпением, как нарушения бельгийского нейтралитета германской армией в августе 1914 г. И нам становится понятной одна фраза Пэджа, своим цинизмом смутившая в первую минуту самого писавшего. «Я хочу сказать странную вещь, — говорится в письме к Хаусу от 15 июля 1915 г., — но единственное разрешение вопроса, какое я вижу — это потопление второй «Лузитании»—что заставит воевать. Мертвое молчание ».

1 House, 1,367, 435.

Журналисты плохо умеют молчать — не такой народ; и Пэдж написал — и сохранил тем для потомства — то, о чем Грей и Георг V только разговаривали — и то без свидетелей.
У читателя может сложиться впечатление, что завзятым англофилом и немцеедом был в этой паре Пэдж — впечатление, которое автор биографии Хауса не прочь внушить своему читателю. Конечно, Пэдж был почти столь яге «неприличной» фигурой в лагере американских милитаристов, как Брайан в противоположном лагере. Но противополагать Пэджа Хаусу было бы совершенно неправильно. Только то, что у журналистов было на языке и под пером, то у дипломата было лишь на уме. Характерно, что именно дипломатические способности Хауса были исходной точкой его «фавора» при Вильсоне. Гораздо раньше, чем он предпринял неудачную попытку примирить Германию и Англию (летом 1914 г.), Хаус имел успех в не менее, может быть, трудной попытке — примирить Вильсона с Брайаном и убедить второго отказаться от кандидатуры на президентство в пользу первого. С этого именно дипломатического подвига Хаус и пошел в ход. Так вот, хороший дипломат Хаус не болтал направо и налево о том, что он думает — но думал он то же, что и Пэдж. «Наши надежды, наши чаяния и наши симпатии тесно связаны с демократиями Франции и Англии, и это влечет к ним и наши сердца, и нашу могущественную экономическую поддержку — а не страх тех последствий, какие могло бы для нас иметь их поражение», писал Хаус этому последнему в августе 1915 г. «Сам полковник очень хотел бы, чтобы Германия была достаточно побита — и чтобы судьба милитаризма была решена на все будущие времена», говорит биограф Хауса: мы видели уже, что даже Пэдж понимал, что речь идет о судьбе только германского милитаризма, — а никак не английского или даже русского. «Он (Хаус) более, чем когда-либо (речь идет о начале 1916 г.) был убежден, что будущее Соединенных штатов связано с победой союзников (т. е. Антанты) — и он искал путей помочь союзникам» пишет, тот же автор в другом месте (1).

Мы упоминали выше об одном американском военном, который неведомо был на чьей службе — Англии или Соединенных штатов. Но подобное же сомнение легко возникает и относительно псевдовоенного друга президента Вильсона. Трудно было иногда решить,, с каким правительством он теснее связан — своей родины или родины основателей северо-американского союза. Во всяком случае его отношения с Эд. Греем были более интимные, близкие и теплые, чем с Брайаном. «Он отвечал мне с чрезвычайной искренностью, — отмечает Хаус по поводу своего разговора с Греем в феврале 1915 г.,— рассказывая мне все так, как если бы я был членом его правительства. Это был необыкновенный разговор, и я чувствовал себя выше всякой меры польщенным таким его доверием к моей скромности и добросовестности» (2). Как видим, была слабая струнка и у Хауса —только ему мало было разговоров с герцогинями и принцессами. Играя на этой струнке, англичане добивались от фактического министра иностранных дел Штатов чудовищных вещей. Вместе с английским послом в Вашингтоне, Спринг-Райсом, Хаус цензуровал депеши Брайана к Пэджу — формально это шло, конечно, как «редакция» самого президента Вильсона; в обмен за Эту услугу Спринг-Райс обсуждал вместе с Хаусом свои донесения Грею: раз Хаус трактовался, как член английского кабинета, это было довольно естественно — но едва ли Брайан когда-либо соглашался трактовать Спринг Раиса, как члена амириканского правительства. Естественно, что работу такого рода приходилось держать в величайшей тайне — и сношения Хауса с английским послом принимали совсем конспиративный характер: у них была «явка», в доме одного из чиновников State Departement Филиппеа, условный язык (Спринг-Райс подписывался «Беверлей») и шифр для сношений. А для сношений с Греем Хаус имел разрешение пользоваться шифром английского министерства иностранных дел: единственный не-англичанин, которому это было когда-либо позволено, с гордостью сообщает его биограф. Нужно, однако, отметить, что и тот американский офицер, о котором речь шла выше, полковник Сквайер, был единственным не английским военным, имевшим доступ к секретным материалам английского главного штаба.

1 House, I, 344; II, 61, 154.
2 Ibid., I, 370.

Такая доверчивость была очень рентабельна. Поездка Сквайера по западному фронту была очень существенным моментом в деле вовлечения Америки в непосредственные военные действия против Германии (что страна, без материальных ресурсов которой Антанта, по признанию самого Грея, не могла бы выдержать и года войны, фактически была союзницей Антанты задолго до появления первого американского солдата во Франции, это разумеется само собою). Доверие, оказанное Греем Хаусу, доводило последнего до поступков, от которых до прямрй «измены отечеству» уже меньше одного шага.
2 августа 1915 г. Хаус записал: «Вечером приходил английский посол. Мы обсуждали положение с хлопком и аттитюду его правительства по отношению к нейтральной торговле. Он подтвердил мнение, которое я высказывал президенту и статс-секретарю Лэнсингут что английское правительство скорее пойдет до какого угодно предела (уступок), чем согласится на серьезный разрыв с нами. Но он также подтвердил мое мнение, что они нам никогда не простят, если мы станем нажимать на них дальше того, что они считают справедливым, пользуясь их несчастным положением.
Я посоветовал ему телеграфировать сэру Эд. Грею, чтобы он выдвинул вперед правительства Франции, Италии, Бельгии и России, так чтобы эта страна (т. е. Соединенные штаты) могла видеть, что не только одна Великобритания мешает нашей торговле, но что это делается по серьезному настоянию всех союзников. Что Англия сама не могла бы действовать иначе, даже если бы она этого желала, потому что другие нации требуют такой политики. Я объяснил, что это помогло бы нам уладить вопрос в желательном для них направлении » (1).
Лучше этого совета чужому правительству, как оно может надуть американский народ, мы едва ли что найдем в дипломатической переписке всей мировой войны. Само собою разумеется, что оба друга вполне разделяли империалистские цели Антанты. Конечно, Пэдж и здесь был откровеннее и торопливее. Уже в октября 1914 г. он писал Хаусу: «От времени до времени они (англичане) высказываются относительно условий желательного для них договора. Бельгия и Сербия, конечно, освобождаются и по мере возможности получают вознаграждение ; Россия получает славянские государства Австрии и Константинополь; Франция, конечно, Эльзас-Лотарингию; Польша тоже отходит к России; Шлезвиг-Голштиния и Кильский канал больше не будут германскими; все южно-германские государства становятся австрийскими, и ни одно германское государство не остается под властью Пруссии; Гогенцоллерны устраняются; германский флот или то, что от него останется, достается Великобритании; а германские колонна пойдут тем из союзников, которые не удовлетворятся тем, что им досталось». Вы думаете, что Пэдж сопровождает этот перечень требований замечанием о явной его нелепости — и "несправедливости? Ничего подобного: дальше идут комплименты «непобедимой расе» — т. е. все тем же англичанам (2).

1 House, II, 58—59. .
2 Page, удешевл. изд., I, 340.

Хаус вел более деловые разговоры и получал свою информацию из более авторитетного источника (характерно, что Пэджа к интимным разговорам Хауса с Греем, Асквитом и т. д. — не привлекали), но его отношение к антантовскому империализму было не иное. В одном из трех разговоров, где Грей беседовал с «полковником» как с одним из членов английского кабинета (февраль 1915 г.), английский министр высказывал мнение, что «Россия может быть удовлетворена Константинополем, и мы обсуждали эхо довольно подробно». Ровно год спустя Хаус настолько привык к подобным занятиям, что даже шутил по их поводу. «Мы весело делили Турцию как в Азии, так и в Европе». Против передачи Константинополя России возражал не американец, яо английские коллеги Грея — Ллойд Джордж и Бальфур. Идя навстречу их желаниям, Хаус предложил интернационализацию турецкой столицы: что самих турок никто не собирается об этом спрашивать, разумелось само собою. А еще год спустя привык к этому занятию и Вильсон. 3 января 1917 г. у него был разговор с Хаусом, где оба друга соглашались, что «европейская Турция должна перестать существовать» и что «должно быть сделано что-то для удовлетворения прав (?) России на теплый морской порт. Если этого не сделать, останется обида, которая со временем может повести к новой войне». О Константинополе прямо предпочитали уже не говорить, ибо ясно - было, что великобританские друзья в этом вопросе между собою не вполне согласны (1).

1 House, I, 36, II, 181, 417—418

Повторим еще раз: если итти от симпатий правителей, вопрос нужно ставить не о том, почему Соединенные штаты вмешались в войну в 1917 г., — а о том, почему они не сделали этого гораздо раньше. Ибо настоящая, не номинальная, дипломатия Штатов, воплощавшаяся в Хаусе и Пэдже, была душою и телом на стороне Антанты уже в 1914 г. (по существу дела даже ранее, как мы увидим дальше). Объективные условия, определившие извилистый путь американской внешней политики за эти годы — и объективные результаты, которые давала эта политика — мы рассмотрим в следующем очерке. Были силы и обстоятельства сильнее всех Хаусов — одного антанто-угодничества этих последних было мало. Но одной силы, субъективного порядка, можно коснуться уже сейчас. Американские массы и даже большая часть американской буржуазии питали непобедимое отвращение к вмешательству Америки в европейскую бойню. В июле 1915 г., как раз тогда, когда Пэдж мечтал о том, как бы хорошо было утопить еще одну «Лузитанию», Хаус должен был объяснять Грею: «Страна продолжает быть настроенной определенно против войны, и я серьезно сомневаюсь, нашел ли бы президент прочную поддержку конгресса, если бы он прибег к решительным мерам — разве что немцы выведут нас из границ терпения» (письмо от 8 июля 1915 г.). «Сэр Эдвард (Грей) ивы не знаете истинного положения здесь», писал он немного позже Пэджу. «Я его сам не знал, пока не вернулся (из Европы) и не начал измерять его. Девяносто процентов нашего народа не желают, чтобы президент впутал нас в войну» (письмо от 4 августа). «К западу от Миссисипи и к югу от Охайо, — комментирует эти письма автор биографии Хауса, — в трех четвертях страны ни война, ни наша ссора с Германией (из-за подводной блокады) не вызывали сочувствия. Люди наживали деньги. Даже на востоке, ближайшем к театру конфликта и более враждебном к Германии, оставалось до известной степени правильным наблюдением Хауса: я замечаю, что наиболее воинственные люди у нас — это старики и иногда женщины». Настроение менялось туго. В мае 1916 г. Хаус должен был писать Грею: «Здесь все растут требования к президенту, чтобы он как-нибудь положил конец войны. Растет впечатление, что союзники больше интересуются тем, чтобы наказать Германию, нежели темг чтобы создать такие условия, которые кажутся желательными общественному мнению нейтральных стран. Это настроение усилится, если Германия прекратит нелегальные действия своих подводных лодок». Это настроение продолжало держаться даже накануне войны, в феврале 1917 г. «Приходил Дюрант, глава General Motors Company, — записывает в этом месяце Хаус, — с выражением надежды, что президент спасет нас от войны. Он только что вернулся с Дальнего Запада и уверяет, что между Нью-Йорком и Калифорнией он встретил только одного человека, настроенного воинственно. Он думает, что мы все сидим на вулкане и что война может послужить поводом к извержению».
Немалого труда стоило втянуть народ Соединенных штатов в войну — и понятно, почему Вильсон не имел на это духа, пока вторичные выборы его, как президента, были ещевпереди.Толькоперевалив за выборы 1916 г. (когда кандидатура Вильсона шла под лозунгом: «Он спасет нас от войны!») и имея перед собою еще четыре года власти — притом в последний раз: третьи выборы в президенты одного и того же человека не допускаются американской конституцией - Вильсон нашел в себе решимость твердо пойти за своим другом, и сам этот друг признал, что по части одурачения масс сделано достаточно. Из поездок Хауса в Европе хоть что-нибудь вышло: достаточное количество наивных людей приобрело уверенность, что американским правительством «сделано все», чтобы восстановить мир и справедливость. Надо было и этим пользоваться.


// продолжение следует...