А. Туполев "Женщина бегает быстро" (III)
<< III

Женщина так же занималась сочинением воспоминаний. Для этого надо было убедиться, что у нее уйма свободного времени и нет ролей в спектаклях, свалившихся так некстати. К сожалению, одна роль все же, действительно, в самом деле, увы, свалилась, и женщине пришлось хамски нагрубить режиссеру, интеллигентному старичку в очках и вьющейся шевелюре, чем-то похожему на Бетховена, главным образом, полным отсутствием слуха, как любили злословить перед ним, улыбаясь, его коллеги. Поэтому мало того что в его спектаклях вместо музыкального сопровождения творилась форменная какофония, так еще и актеры не гнушались подлостью и во время представления обливали режиссера помоями, рассказывали оторопевшему зрителю о том, каков режиссер в постели и какие махинации с ценными бумагами он проворачивает в свободное от полета воображения и трудовых будней на подмостках время.
Между прочим, как можно было узнать из одного спича разошедшихся гнусных тварей, все еще по привычке называющих себя актерами, режиссер единолично своими руками способствовал банкротству процветающей фирмы своего зятя за то, что тот уклонился от его грязных домогательств. Зять, таким образом, остался без денег в кармане и пошел по миру, а его жена, дочь режиссера, не привыкшая побираться и бить в зубы товарок по скорбной занятости, подвыпивших и потому развязных и наглых, сошла с ума, что, конечно же, не способствовало стабилизации финансового положения зятя режиссера.
Актер, поведавший эту историю со сцены, тупой самодовольный недоумок, совершенно случайно выбивший себе роль Гамлета в спектакле режиссера, используя при этом приемы развязных товарок дочери режиссера, поносил режиссера, держа в руке череп Йорика и закатывая глаза долу, от чего зрители буквально сползали с кресел от смеха и режиссеру поступило предложение заняться мюзиклами. За новое для себя дело режиссер взялся мертвой хваткой цепного пса режима. Со свойственной его роду потомственных волкодавов расторопностью он взорвал устоявшийся тихий омут милых представлений для семейного времяпрепровождения обывателей смелым экспериментом при помощи суровой авангардистской выучки. Обыватели, увидевшие новый шедевр маэстро, прошедшие сквозь этот ад, терзавший на протяжении пяти часов – тут надо уточнить, что выходы до окончания спектакля были тщательно задраены, – их слух и зрение, а также обоняние, поскольку от пируэтов сюжета и метания контрапунктов, перепада темпа и смены тональности актеры обильно потели, покидали зал, проклиная режиссера на чем свет стоит. Каково же было их изумление, когда на следующий день продажная пресса раструбила о торжестве возвышенного искусства в лице лично маэстро и его гениального произведения в частности, но, поскольку рецензент тонко польстил зрителю за приобщение к сакральному таинству, переворачивающему устоявшийся жанр мюзикла с ног на голову и подающемуся в виде серьезного произведения, претендующего на звание лучшего культурного события года по версии журнала «Форбс», что означало, что в проект вложены серьезные инвестиции и с акций зрители получат приличные проценты, то все встало на свои места. Серьезные люди занялись серьезным делом, приличествующим их животам, серьезным, как тысяча чертей, и круглым, как тот воздушный шар, что взвился над парижской промышленной выставкой, торжествуя победу денег над тупым времяпрепровождением дома за сочинением дебильных романов о судьбе недалеких умом кретинов с туманом в глазах.
Это последнее обстоятельство, как бы олицетворявшее в маэстро стремление угодить быдлу и мещанству, самодовольству жвачных дебильных животных, которыми на самом деле являются зрители, эта увешанная бижутерией публика, в тупом непонимании вылупившаяся на актеров, чрезвычайно бесило женщину, особенно теперь, когда она приступила к сочинению воспоминаний, выдуманных от начала до конца. Поскольку в них не было ни слова правды, а предполагавшаяся мораль была продана за баснословную сумму инвесторам, которые взялись таким образом платить женщине ее вынужденный отпуск, – по правде, маэстро сам выгнал женщину из спектакля, как только узнал, что от нового проекта ему не перепадет ни шиша, – он был уверен, что в воспоминаниях этой выскочки, мерзкой бляди, которая, отсвечивая на сцене, одним своим пугающим видом портит каждый его гениальный спектакль, его фигура займет серьезное, едва ли не главенствующее место, приводя в восхищение моралистов и учителей жизни всех родов и вероисповеданий, сухих старых дев и сумасшедших попов, подрастающего поколения дрочеров от искусства и совсем юных онанистов, только проходящих школу лизоблюдства и копрофагии. По этой причине маэстро загодя ходил в тщательно отутюженных сорочках и принимал величественные позы, даже находясь в одиночестве, так как резонно предполагал, что за ним могут подсматривать. Особенно это касается нервической особы женщины, поэтому он уволил ее из спектакля, мотивировав это тем, что она не должна отвлекаться ни на что другое, кроме сочинения воспоминаний, главным героем которых маэстро, по его крайнему рассуждению, и должен был стать. Более того, он догадывался, что женщине в ее работе пригодятся его дневники и любовные письма, которые он рассылал всем актерам независимо от их пола в пору своей прыщавой юности, ударной зрелости и мудрой старости, а также маразматической дряхлости, в которую, как он признался женщине, он впадал время от времени, чрезмерно увлекаясь рукоблудием. Когда женщина усомнилась в столь мощном воздействии рукодельной любви, маэстро парировал тем, что может написать целое руководство по воздушному сексу, в котором достиг поистине совершенства. Более того, поведал он женщине, известны практики доведения до самоубийства посредством слишком частого передергивания затвора. Кровь, приливавшая при этом к прибору, отливала от всех остальных органов, и человек умирал от обескровливания.
Стоит ли говорить, что женщина загнала секреты старого маразматика, этого благородного человека, полного возвышенных дум и феерических прозрений, порядочного семьянина и скотины, за баснословные по тем временам деньги и молва о маэстро разнеслась далеко за пределы узкого круга ценителей театра. К счастью, режиссер был глух как пробка и ничего не слышал. Выходка женщины сошла ей с рук, а маэстро остался пребывать в блаженном идиотском неведении о судьбе своего гениального прозрения относительно самоубийства собственным хуем.
Ходили также слухи – и женщина пишет в своих воспоминаниях, что лично приложила руку к их распространению, – что маэстро собственноручно неоднократно пытался свести счеты с жизнью. Несколько раз его буквально вынимали из эротических грез в реанимационном отделении, но, как он сам признавался при конфиденциальных встречах с женщиной на съемной квартире в черном квартале задрипанного подмосковного гнилого и отвратительно грязного городка, привольно раскинувшегося среди убогих красот среднерусской возвышенности, от последней смертельной фрикции его удерживала озабоченность судьбами подрастающего молодого поколения престарелых дрочеров, аутичных перестарков, ценящих в любви прежде всего одиночество и сосредоточенность на возвышенных мыслях о благе и его благотворном влиянии на благополучие. Та катастрофическая картина, которая открывалась взору маэстро на пике самоубийственной страсти, наполняла его решимостью нарушить злокозненный ход вещей, спасти единицы людей от зева геенны огненной, которая уже разевает пасть в томной зевоте, предвкушая сладостный ужин из людского киселя, называемого гнетущей необходимостью и судьбой.
Женщина, говорил маэстро, должна со всем вниманием отнестись к этой информации, поскольку благородный порыв маэстро сам по себе редок, но еще и избавил мир от очередной нелепой смерти гения, неоднократно ублажавшего его сладостной музыкой сфер и озаботившегося, в конце концов, его дебильной, тупой до отвращения, до озноба судьбой, дурно пахнущей делишками всяких проходимцев от искусства и мыслишками законченных извращенцев и наркоманов. Очень, конечно, жаль, что порыв так и не нашел выхода в конкретных шагах по спасению человечества. Очень жаль. Но пусть воспоминания женщины и послужат этим шагом, пусть об этом узнают все, и лучше всего, чтоб это произошло из уст такой замечательной, умной и сосредоточенной на добре женщины, как женщина. Тем более что он, маэстро, лично изучил уста женщины и нашел их весьма к тому располагающими. Женщина же, преодолев первоначальную робость перед этим гигантом мысли, этим тонко чувствующим интеллигентным существом, этим пупсиком, смешным поросеночком, готова была изо дня в день приходить на съемную квартиру, чтобы записывать за маэстро.
К сожалению, о существовании этого места пронюхали собаки журналисты. Этот сброд проныр и врак, конечно, не стоил высоких помыслов режиссера. Их первых следовало бы повесить на суке, ближайшей к центральной части города, и склонить к самоубийству посредством мастурбации, спасительной вивисекции, аутодафе рода человеческого, чтобы журналисты, будучи правой рукой Сцеволы, полностью выполнили свое предназначение на грязной земле. Эти твари, мерзкие писаки и фотографишки уже на следующий день подкараулили маэстро и женщину в разгар очередного интервью, в результате чего оно задолго до издания воспоминаний было напечатано в желтой газетенке, напирающей на чистоту зубов и гигиену, так что после нее хочется поскорей вымыть руки и пользоваться зубочисткой. Женщина вымыла руки и решила, что скроет этот прискорбный факт от столь ранимого существа как маэстро, и подала на желтую газету в суд за грубые опечатки и орфографические ошибки, которые, если их вдруг прочитают дети, могут сильно пошатнуть общественную грамотность, являющуюся единственным столпом, после того как второй столп был выкраден злоумышленниками и продан за границу как экспонат, имеющий музейную ценность.
Газетчики применили известную тактику для срыва неудобного им суда. Они стали беспрерывно курить, напуская дыму, отчего сделались еще более желтыми, но женщина стоически вынесла это испытание. Когда в окутанном дымом помещении она спросила газетчика в лоб, уж не китаец ли он, тот, потирая ушибленное место, ретировался за пелену дыма, признал свою вину за орфографические ошибки и обязался впредь заполнять страницы своей желтой газеты повторением нарушенных правил правописания для закрепления грамотности. Поскольку для других скандальных новостей в газете не осталось места, инцидент с интервью удалось замять, и женщина смогла и впредь наслаждаться общением с совестью человечества, тем более что та так ничего и не заметила и лишь слегка удивилась, зачем встречи были перенесены со злосчастной съемной квартиры в дом терпимости, этот гадюшник, притон для слабонервных, бордель, полный вопиющего разврата, слава о котором разнеслась далеко за пределы черного района в заштатном подмосковном городишке, так что не ослепленному картинами содомии и разврата взгляду здесь могли предстать личности весьма примечательные в весьма примечательном виде. К счастью, эту шарагу прикрывала театральная мафия, поэтому на недоуменный немой вопрос маэстро – он был так впечатлен увиденным, что на оставшееся время до первых петухов окончательно потерял дар речи, – женщина ответила, что здесь им самое подходящее место. Ответить ей пришлось соответствующим образом, поскольку маэстро вместе с речью, видимо, утратил последние остатки ума, и неизвестно, как бы он выжил в царящем вертепе, если бы не привычка каждое утро делать сто отжеваний еды и сто подтяжек лица. Спорт и на этот раз выручил бодрого дядьку и его приунывшую было женщину от греха столько же тяжкого, сколь и полезного, так как он способствовал цели и делу спасения людей от необдуманных поступков, на которые их толкали врожденная тупость и ненависть к маэстро и женщине. >>