: "Конечно, это уже не ребенок"(с)
Голосовал по месту прописки, на дороге назад видел на Волоколамке колонну автобусов. На заднем стекле последнего видна наклейка "Дети". Если, однако, я через довольно тёмные стёкла правильно оценил размеры и пропорции пассажиров, большинству из них подходит известное "конечно, это уже не ребенок, это уже подросток".
На центральных станциях метро этих самых "уже не" огромное количество. На подъездах к "Театральной" рядом со мной в вагон их набивается изрядная толпа, и двое из них начинают, перекрикиваясь через проход, обсуждать тот удивительный факт, что я читаю книжку по-английски. Я довольно агрессивно интересуюсь, их ли это дело, но, обменявшись с ними парой реплик, с удивлением понимаю, что, видимо, у них и в мыслях не было, скажем, стебаться — похоже, им действительно интересно ("А почему Вы читаете эту книжку на английском? А о чём она?"), и они действительно не понимают, что читать чужую книжку через плечо не принято.
— Откуда сами? — спрашиваю (товарищ моего собеседника всё это время снимает нас на телефон).
— Чувашия.
— Зачем приехали?
— Так, поколбаситься.
— И надолго?
— Ну, на день.
— Что ж, удачно вам поколбаситься ("Театральная", и мне, и им выходить).
Дети и дети. Лет шестнадцать-восемнадцать. Правильные, скорее приятные лица, связная и довольно грамотная речь, ничего общего со "Светой из Иванова", "Максимом Пятницким" и вообще любовно пестуемого столичной хипстернёй образа провинциального гопника.
Пафосную банальность с упоминанием фразы про мельничный жёрнов на шею и море вы можете сформулировать и без меня.
Голосовал по месту прописки, на дороге назад видел на Волоколамке колонну автобусов. На заднем стекле последнего видна наклейка "Дети". Если, однако, я через довольно тёмные стёкла правильно оценил размеры и пропорции пассажиров, большинству из них подходит известное "конечно, это уже не ребенок, это уже подросток".
На центральных станциях метро этих самых "уже не" огромное количество. На подъездах к "Театральной" рядом со мной в вагон их набивается изрядная толпа, и двое из них начинают, перекрикиваясь через проход, обсуждать тот удивительный факт, что я читаю книжку по-английски. Я довольно агрессивно интересуюсь, их ли это дело, но, обменявшись с ними парой реплик, с удивлением понимаю, что, видимо, у них и в мыслях не было, скажем, стебаться — похоже, им действительно интересно ("А почему Вы читаете эту книжку на английском? А о чём она?"), и они действительно не понимают, что читать чужую книжку через плечо не принято.
— Откуда сами? — спрашиваю (товарищ моего собеседника всё это время снимает нас на телефон).
— Чувашия.
— Зачем приехали?
— Так, поколбаситься.
— И надолго?
— Ну, на день.
— Что ж, удачно вам поколбаситься ("Театральная", и мне, и им выходить).
Дети и дети. Лет шестнадцать-восемнадцать. Правильные, скорее приятные лица, связная и довольно грамотная речь, ничего общего со "Светой из Иванова", "Максимом Пятницким" и вообще любовно пестуемого столичной хипстернёй образа провинциального гопника.
Пафосную банальность с упоминанием фразы про мельничный жёрнов на шею и море вы можете сформулировать и без меня.