«В России все возможно — и революция, и конституция, и демократия, но только с приставкой «хамо» : хамореволюция, хамоконституция…»

Леонид Андреев

Нам внушали, что не стоит преувеличивать роль личности в истории. Но проследить связь между этой самой личностью и политикой полезно. Речь в нашем случае будет идти о первых руководителях многострадальной России. И как выясняется, сгруппировать их далеко не так просто.

Возьмем довольно частую дифференциацию первых личностей в истории, которая с легкой руки поэта распадается на полюса: ворюг и кровопийцев. Сначала кажется, что деление поэта продуктивно: кто как не кровопийцы Грозный и Сталин? И Петр I пролил реки крови. Да и много ли среди русских царей овечек? Но вот ворюгами однозначно определить какого-либо из них или генеральных секретарей ЦК вряд ли получится. Чего царю красть – все и так его, а скажем, Александр I точно не был кровопийцей. Крали, скорее всего, фавориты, особенно у баб-цариц, все эти Салтыковы и Потемкины. И если у нас есть шанс назвать Екатерину стеснительная кровопийца – хотя на ее совести  вроде только муж, царевич Иван и пытавшийся освободить его Мирович, то все ее фавориты (а это почти то же самое, что она) воровали нещадно.

 Или, скажем, наш Путин – со стороны одного полюса: дворец неясной атрибуции за один миллиард в Новороссийске и слухи о совместной с разными друзьями собственности общей суммой в сорок миллиардов, с другого - на кровопийцу если и тянет, то до канонической троицы не дотягивает. Хотя Бродский кровопийцей назвал Брежнева, а тот всего лишь посадил несколько сотен диссидентов, да выслал энное количество из страны. С полюсом же ворюги все равно одни проблемы – ну, предположим, Ельцин сам не особо обогатился, зато у его семьи все давно в порядке, но вот можно ли назвать ворами коммунистических лидеров – сомнительно. В начале перестройки я был на бывшей даче одного члена политбюро: три малюсенькие комнаты с обоями в цветочек, проржавевшая газовая колонка, сиротский душ с резиновым шлангом и стены в сине-зеленом кафеле, взятом на прокат из солдатской душевой.

Вчера я был на концерте «Музыка свободы», который давали в Страсбурге в поддержку Ходорковского, Лебедева и других российских политзаключенных. Прирулил из Бретани за 900 километров, с трудом добыл номер в гостинице – уж не знаю, всегда в Страсбурге столько иногородних или это из-за концерта.  Большущий зал был переполнен, многие  приехали и прилетели издалека.
            Страсбургские жители, кому повезло достать билет, я полагаю, в основном пришли послушать игру Гидона Кремера, Евгения Кисина, Миши Майского, Марты Аргерих – в одной программе нечасто увидишь такое количество суперзвезд. Те, кто вроде меня добирался издалека,  приехали из-за узников.
            Выглядел зал так:

Концерт на фоне чистого неба за тюремной решеткой

Я не особенный меломан, современную серьезную музыку воспринимаю со скрипом. Поэтому сначала просто впитывал атмосферу. На концертах классической музыки и всегда-то собираются люди с лицами много приятней среднего уровня, а уж на таком тем более.
            Потом я вспомнил, как в детские годы один мой приятель, отличник из музыкальной школы, учил меня слушать «трудную музыку». Он говорил: «Ты, короче, сиди и прислушивайся, чего в тебе происходит, понял? Это и будет музыка». «А если ничего не происходит?» - спросил я. «Тогда, - говорит, - одно из двух. Или музыка фиговая, или ты тупой».
            В общем, я сидел и старательно прислушивался к себе.
            Пока исполняли нежную композицию Гия Канчели для скрипки и голоса, мысли у меня были благостные. Я думал, что ради недостойного дела и плохих людей великие музыканты таких представлений давать не станут. Тем более бесплатно: организаторы сказали мне, что не потратили на страсбургский концерт ни копейки – наоборот, весь сбор предназначен для подмосковного интерната в Кораллово.
            Но потом пошли вещи диссонансные, резкие, даже тревожные. И в разгар 14 симфонии Шостаковича на меня обрушилось страшное видение. (С писателями, знаете, бывают мистические прозрения – особенно если они прислушиваются к себе так усердно, как это делал я).
            Приоткрылась таинственная завеса, и я на миг смог заглянуть в недалекое будущее.
            Заглянул – и содрогнулся.
            Мне вообразилось, что прошло несколько лет, власть в России переменилась – революция, дворцовый переворот или еще что-то – и начался судебный процесс над деятелями прежнего режима, как это обычно бывает в нашей истории.
            Вместо Ходорковского и Лебедева судят Путина с, допустим, Сечиным. И, как водится в нашей извечно сервильной судебной системе, вешают на арестантов всё на свете, в чем они даже и не виноваты. Караулов  по телевидению запускает фильм про кровавые преступления путинской банды. Прокуроры запугивают свидетелей, очередной Данилкин пугливо улавливает желания нового начальства. И так далее, и так далее.
            И, видя это безобразие, писатели с тяжким вздохом начинают заступаться за новых политзаключенных. Потому что такая уж у русских писателей планида.
            Вот, допустим, желаешь послать к лешему традиции отечественной словесности, анархически перемешать зерна с плевелами  и гулять себе, насвистывая, по литературному лугу, срывать цветы удовольствий. Но такие на этом луге произрастают травы, такой там воздух, отравленный всякими толстыми-достоевскими-чеховыми, что, надышавшись миазмов, как миленький начинаешь милость к падшим призывать,  никуда не денешься...
            Однако содрогнулся я не от кошмарной фантазии, что буду вынужден защищать падшего Путина. О нет! Мне, почтенные читатели, привиделся  концерт в поддержку этого узника совести. И то, как я поеду туда проявлять солидарность…
            Во-первых, я представил, где может происходить подобное мероприятие. Наверное, ох, в каком-нибудь Тегеране или Пхеньяне. Где ж еще?
            Во-вторых, кто там будет выступать? Вероятно, те мастера культуры, которые сегодня столь горячо поддерживают Владимира Владимировича и возглавляемую им партию?
            Леденящая картина предстала предо мной, когда я вообразил этот пир духа.
            На сцене поют Бабкина с Кадышевой и Дима Билан с Басковым, гоняют тигров братья Запашные, декламирует стихи про духовное Николай Бурляев. Ну и Розенбаум, конечно.
            А в зале, среди соответствующей публики (ну там Грызлов, Эрнст с Добродеевым, Любовь Слиска, Пушков-Леонтьев) сидим плечом к плечу мы с Людмилой Улицкой, отдуваемся за профессию. На груди у нас значок «Свободу ВВП!», на бледных устах  испуганная улыбка. Потому что никуда не денешься. Сиди, терпи.
            И стало мне страшно. Реально, то есть нереально (это ведь теперь синонимы)  страшно.