О молитвенных просьбах за детей
Мария virh написала о больном ребёнке, болгарском мальчике Данаиле, просит помощи, а помочь вроде бы нечем. Но это совсем не так. Помочь всегда есть чем. Мне вспомнились несколько случаев…

…Сыну нашему ещё двух не было – заболел, попал в больницу. Лечение было сложным: не помню уж почему, но никто, даже родители, не допускался – был он там один во всей угрюмой такой палате. Мы с женой только и могли – подходить, смотреть в окошко (на первом этаже палата), как лежит он наш, самый родной, такой маленький ещё, а к ручке всё капельница прикреплена. Сколько-то дней так было, а потом болезнь начала отступать, состояние стало получше, и нас выписали. Ну, привезли домой, только начали радоваться, а ему вдруг – опять стало хуже, совсем плохо. Жена в панике, в слезах: что делать? опять в ту же больницу ложить? Я – совершенно растерян, не знаю, что предпринять (а что' тут предпримешь). Бормочу только: погоди до утра, врачей пока не вызывай. До утра дотянули, а и утром – температура очень высокая. Мальчишке плохо совсем – глядеть на него больно. Но «скорую помощь», матери говорю, пока не вызывай, подождём чуток. А сам – в церковь, на утреннюю службу, как раз к литургии. Заказываю молебен о здравии младенца нашего.
Службу достаиваю, возвращаюсь домой… сын наш не лежит – сидит в кроватке, улыбается, весёлый, уже играет. Всё! О болезни с этого момента мы даже и не вспоминали. Он был здоров абсолютно, так здоров, словно совсем и не болел перед тем.

Другой случай связан с сыном наших знакомых. Его, восьмилетнего, машина сбила. Шофёр не виноват, он сам неожиданно из-за автобуса выскочил. Тяжёлая травма черепа, мальчик в коме, несколько дней не приходил в сознание. Врачи говорили, что шансов выжить почти нет. Это позвонил мне наш общий знакомый, просил молитв за Ваню. Все молились за него – и мы с сыном, и свою мать я попросил, и знакомых – и дома, и в церкви молебен заказывали. А ещё молились за него по всем почти северным нашим монастырям … Через совсем небольшое время я уже видел Ваню не только что здоровым, но и таким же отчаянным оболтусом. Даже последствий – никаких, вот что удивляет.

Третий случай – уже этим летом. Опять мой сын попал больницу, но уже на плановую операцию, несложную, в общем-то, неопасную. Но был у них в палате (я там с ним много времени провёл) один мальчишка семилетний, которого готовили к операции очень серьёзной, причём с риском для жизни. Они были из района, и лежал там с ним отец, он целиком за мальчишкой и ухаживал. Долго они лежали – до нас, с нами сколько-то дней, и только через неделю после нас ему должны были делать операцию (такая вот подготовка сложная и мучительная, болезненная очень для мальчика). О том, что операция очень рискованная, что организм может и не выдержать (а делать – надо, хотя мальчишка внешне и выглядел как почти все здоровые), его хмурый, немногословный отец поделился, когда с ним перекуривали. А я и спросить боюсь, крещёный ли парень – мало ли как на отца это подействует: мысли у него всё тяжёлые, не подумал бы, что как бы к смерти его морально подготавливаем. Молились мы с моим сыном за того мальчика дома. До самого дня операции.
Спустя какое-то время я попробовал узнать, позвонить: как, что, удачно ли операция прошла. Отвечала какая-то медсестра (видимо, не из тех двух, что были с нами, те бы так грубо не отвечали): мол, никаких сведений посторонним людям мы не даём. Но главное из её ответа (почти из одной интонации) – я понял: отвечала она так потому, что сходу не поняла, о ком именно речь, а вникать было недосуг. А это означает, что ничего, выходящего за рамки обычной операционной практики, за тот период у них – не произошло. По крайней мере, появилась надежда, что именно так.