| Ты, блядь, где год болтаешься |
[Feb. 5th, 2002|04:11 am] |
![[info]](http://lj.rossia.org/img/userinfo-lj.gif) some@lj пишет у меня в дневнике интересно:
>Появляться обратно мне можно было урывками. Из-за учебы. Помню
>Новый год с 89 на 90, в страшенном сквоте. Новинка для Москвы.
>Но все уже там прижились и никто ничему не удивлялся....
>А потом, 3 января 1990 года мне тетка в голубом кримплене и с
>мотающимися висюльками в ушах кричала в ОВИРЕ: ?Ты, блядь, где год
>болтаешься, а?! Мы тебя щас по 33 статье и, - в камеру к сифилитикам,
>а не визу тебе на выезд, блядь!?
Спасибо; я расскажу тогда тоже немного. Мы уехали
в 90 году. (В январе мы поженились, в ту же сессию
Мишу выгнали с мех-мата МГУ, старшие товарищи
испугались, что пропадет мальчик, и устроили ему
научный визит в MIT сроком на год. Поэтому осенью
мы уехали, тут Миша пошел в Гарвард учиться в
аспирантуре, мы и торчали там лет пять с половиной.
Ездить домой не было денег, потому что дети у нас
родились скоро весьма.)
Уехали мы, в самом деле, антисоветчиками, Миша
даже думал остаться в Америке, а я нет, больше из
общего консерватизма, наверное. Энтузиазм по поводу
свобод пропал довольно быстро, потому что оказалось,
что это такие искусственные конструкции, может быть,
устаревшие, что ли. Пожалуй, как такой лес из статуй,
который поддерживают подпорками, и под которым не то
что пробивается, а давно выросла и заматерела реальная
жизнь, строго регламентированная, просто тоталитарная.
Но быть под контролем -- удобно, комфортно (если он не
больный). Чтобы этого не замечать, смотрят на статуи.
Ощущение фальши все время стояло комком, и было
неприятное, но настроение было не то, чтобы его
декларировать. Правда, в письмах записано. Но это
то, на что наложилось главное печальное открытие,
касавшееся системы ценностей. Вернее всего его
сформулировал, как раз в те годы (т. е. между 91
и 93), Лев Аннинский. Он тогда еще не печатался
вовсе в газете "Завтра" и был мыслей вполне
прозападнических. И он написал, что вот, оказывается,
культура, как на Западе, будет распадаться на ниши,
и поэзия вовсе не дело каждого, и литература не
имеет не только мессианского, а вообще, пожалуй,
никакого значения -- теперь граждане будут читать
детективы и много работать. И написал, что если
так нужно, он этому рад, то есть, сам-то он печален,
но считает, что это хорошо, потому что так лучше
согражданам. Потому что они будут сытые, и у них
будет личная -- в смысле, частная, уютная -- жизнь.
А это важнее всего.
Тогда казалось неоспоримым, что это есть самостоятельная
ценность (и самая главная), даже если не для нас и не
для наших друзей -- ну типа, да, мы умеем спать раз в два
дня и есть еще реже, и одеждой-мебелью не интересуемся,
потому что нас поддерживают какие-то другие аддикции,
бабочка-психея на огонек к Гете под вешалкой -- но
вообще-то все должно быть именно на это ориентированно,
на то есть нормальную жизнь.
Забегая вперед, сейчас никакой тоски на этом месте
нет. Потому, что это не есть самостоятельная ценность.
А это самая настоящая рекламная фикция, тот самый
образ уютного преуспеяния, который можно разобрать
по полочкам, и он тоже, как ни смешно, сведется к
мифологии. И, конечно, ситуация "нормальной жизни"
недостижима сама собой: на практике это только
долгосрочное выбрасывание колбасы в советском магазине
(помните, был такой термин).
Ну, просто оказалось, что одни вещи с другими совершенно
случайно попали в общий пучок. И рыночная экономика
имеет весьма слабое отношение к Мандельштаму, точнее,
продает его в одной упаковке с анализом мочи Горнфельда;
главный ее товар -- неразличение, потому что никакой
рыночной экономики просто нет. Есть зато идея общего
(денежного, например, но это неважно) эквивалента. Вот
с этим, между прочим, даже занятно вышло, ага. А бабочка
та, типа, летит из огня, а не наоборот. Из погребального.
Ей так положено. |
|
|