| Сон про партийную борьбу |
[Jun. 16th, 2002|03:01 pm] |
Ой, ой, девочки. Как все хорошо и как трудно.
Мне был сон про патриотических пользователей,
которого я абсолютно не могу здесь рассказать.
Мой собственный дневник, а вот поди ж ты.
Сколько ни ставь дисклеймеров о том, что все
действующие лица -- люди горячо уважаемые
мной, хорошие друзья и даже, цитируя
![[info]](http://lj.rossia.org/img/userinfo-lj.gif) anya_anya_anya@lj, может быть, при других
обстоятельствах -- впрочем, это уже и лишнее --
одним словом, никак не могу.
Потому что это безобразно фрейдистский сон со
всех точек зрения, в моем случае -- типичная
penis envy, тем более, что я и действую в нем,
как правило, в мужском роде. Но какой прекрасный
сон. Что же делать? Нет, не удержусь, запишу,
не называя имен. Оно, конечно, потеряет всякий
смысл -- ибо расшифровать невозможно. Увы.
Ах, ах.
Итак, пользователь Щ арестован нашей группировкой
(мы ведем войну, и наш претендент на престол,
что-то вроде персидского принца, презирает их
претендента) и помещен в ужасающие условия.
На нашей штаб-квартире (кроме нее, у нас ничего
и нет) установлен пыточный аппарат. Затрудняюсь
сказать, что он делает (во сне это очевидно);
во всяком случае, причиняет нечеловеческие мучения.
Их нельзя избежать ценой предательства: все
предательства осуществляются с первых секунд,
потому что человеческая природа ничто по сравнению
с возможностями аппарата, но вот по этой самой
причине заявления, сделанные под пыткой, не имеют
никакой силы. Почему установилась эта кошмарная
практика? Кажется, на сей счет есть твердые
инструкции: лишь находясь внутри мучительного
аппарата, противник полностью обезврежен. Смерть
в этом смысле хуже, но машина имеет издержки, так
что клиент погибает довольно скоро.
Я, как уже было сказано, питаю к пользователю Щ.
самые теплые чувства: он мой давний друг, и мне
больно слышать, как он страдает, пока я в соседней
комнате занимаюсь партийной работой. Разумеется,
я понимаю, что это необходимо, но продолжаю
перебирать в голове прецеденты, и мне приходит
на ум единственный выход. Для того, чтобы
осуществить мое намерение, необходимо переговорить
с пользователем Щ. Но в комнате с диваном и
обеденным столом его стережет пользователь Ы,
чрезвычайно мужественный человек, проверенный
патриот, которого я немного побаиваюсь. Физически
он намного сильнее, я прикидываю, что мне нетрудно
его на время оглушить при помощи простых магических
средств (о том, что Ы гораздо слабее меня в магии,
я заключаю по тому признаку, что он нечувствителен
к стонам), но тут же стыжусь своей мысли: так
нельзя, ведь это партийный товарищ.
Тут я соображаю, что Ы партиец восторженный и
чрезвычайно приверженный к теоретическим
изысканиям, тем более, что по складу мышления
они ему даются с трудом (это совершенно не так!
только во сне). Я захожу, сажусь, улыбаюсь (это
мне бесконечно трудно, потому что Щ заходится в
каких-то ужасных хрипах); Ы, будучи человеком
открытым и приветливым, по-видимому, очень мне
рад. Он хлопочет, но все его движения как бы
исполнены достоинства; наливает мне чай. Я
поднимаю актуальный вопрос партийной доктрины,
что-то о формах простейших. Как я и ожидала,
Ы вводит в затруднение многозначность слова
"форма" (наяву бы этого не случилось!). Он
воодушевляется, постепенно начинает ходить по
штаб-квартире, мыть голову под краном, выглядывать
в окна. В те моменты, когда он посещает санузел,
я беседую с пользователем Щ.
Пользователю Щ я вынуждена сделать
малопривлекательное предложение. Дело в том, что,
порывшись в памяти, я вспомнила случай, когда некий
наш бывший товарищ и мой друг детства, пользователь З
(мы его арестовали за то, что он оказался чеченским
боевиком), ускользнул от садистского аппарата. Он
сделал это так: взял нож и отрезал себе детородный
орган. Но только нужно резать под самый корень,
иначе -- никакой гарантии нет.
Пользователь Щ пребывает в сомнениях, но недолго.
Он решается. Дело осложняется тем, что Ы, хоть
и воодушевился, но всякий раз, появляясь в комнате,
начинает подозревать меня в сговоре с Щ. Я,
проявляя чудеса лицемерия (во сне, как и наяву,
мне невозможно открыто солгать, в том числе в
ответ на прямой вопрос) и в то же время стараясь
обходиться короткими фразами, отвожу подозрения
ровно настолько, чтобы его энтузиазм раньше
времени не иссяк. Надо отдать должное логике
Щ: он подозревает меня в предательстве исключительно
на том основании, что, пока он ходит по квартире,
мы с арестованным Ы остаемся наедине.
Дальше события разворачиваются так. Я указываю
Щ, который все еще нетверд в намерениях, на
столовый прибор в виде большого напильника или
лопаточки с остро заточенным верхним ребром.
Он расстегивает штаны и вынимает половой член
удивительной формы: длинный, намного ниже колен,
и чрезвычайно извилистый. Я задумываюсь.
Слышу шум в коридоре и догадываюсь отвернуться.
Поворачиваюсь. Щ валяется в крови; может быть,
он отхватил себе какую-то часть члена, а может,
и не сумел; то, что осталось, по-прежнему длинновато
и извивается. Я сомневаюсь, поможет ли это, но,
кажется, аппарат уже не действует; Щ стонет сам
по себе. Я накрываю его одеялом, разбираюсь с Ы,
который опять вошел (говорю ему, что Щ упал и
поранился), и выхожу в коридор. Мне навстречу
идет Миша. Мы здороваемся, я рассказываю ему,
что Щ напильником обрубил себе член. Миша уверенно
заявляет: нет, это невозможно. Он неоднократно
наблюдал, как люди обрубают себе член. Может, и не
наблюдал, он не помнит, но это совершенно ясно: это,
по сути, то же самое, что колоть дрова. Важно уметь
замахнуться (у Миши в руках топор; не умеряя шага,
он показывает, как замахнуться) -- если ты
попросишь, он мне говорит, я сейчас же покажу
тебе, как это делается. Рассуждая так, мы входим
в комнату, где стонет окровавленный Щ. Я
довольна: Миша, скорее всего, догадался, как все
тут вышло, но уводит разговор в сторону (меня
все еще смущает вопрос, этично ли было помогать
Щ). |
|
|