| |
[Jun. 27th, 2025|02:09 am] |
Прочитала книгу Евгения Никитина "Израильские рассказы".
Я заказала себе две еще несколько месяцев назад, чтобы
прочитать, когда у меня будет хоть немного времени.
Времени с тех пор так и не было, но вот, прочитала.
(Только одну. Другую я подарила на день рождения
Ирке Н., чтобы она читала ее в самолете. Она никогда
не читает, что я пишу, а тут, я подумала -- вдруг,
мало ли. Ну, буквы-то она знает.)
Мне, как и всем, наверное, больше всего понравилась та
часть, где рассказы Про Папу. Читала бы и читала.
Есть, кстати, целая книжка Никитинских рассказов Про
Папу, но у меня ее нет, и я не знаю, где ее взять.
[...]
В аэроэкспрессе папа погрузился в какие-то мысли и становился
все мрачнее и мрачнее. Я толкнул его и спросил:
-- Ты чего?
-- Мне неловко идти в Еврейский музей.
-- Что случилось?
-- Меня не пустят! Я же не еврей.
-- Вообще-то ты еврей. Маму твоей мамы звали Рахиль Самойловна Котляр. Значит, твоя мама еврейка. Значит, ты еврей.
-- Как я это докажу?
-- А это не надо доказывать: в музей всех пускают, а не только евреев.
-- Но я буду чувствовать себя неловко. Вдруг кто-то спросит меня, еврей я или нет. Я всю жизнь считал себя русским.
-- Никто тебя о таком не спросит.
-- Ты не можешь знать наверняка!
-- Если спросят, говори "а пошел ты нахуй!".
Папа снова задумался на целый час, а потом сказал.
-- Все равно мне не стоит идти. Ты будешь меня стыдиться.
-- Не буду. Наоборот, я тебя со всеми познакомлю.
-- Да уж. Станешь показывать меня всем своим поэтам! "Вот этот мужик в рваном свитере мой папа, герой моих рассказов. Он не еврей, и свитер у него рваный." Знаю как это будет!
-- Не стану! А свитер мой возьмешь.
Папа посмотрел на мой свитер так, словно увидел его впервые.
-- Он же желтый! Это специальный поэтический свитер.
-- Почему?
-- Потому что желтая кофта была у Маяковского, дурак ты эдакий. Если я ее надену, все будут считать меня поэтом. Еще стихи попросят прочитать!
-- Ну так прочитаешь какие-нибудь.
Я снял с себя свитер и надел на папу.
Теперь я был в шапке Агаты, куртке Алены и папиных ботинках. А папа в моем желтом свитере. В таком перемешанном виде мы приехали в Еврейский музей.
Сначала надо было пройти через пропускной пункт и показать куаркод. Папа прошел сразу, а мой куаркод не считывался.
-- Мы вас пропустить не можем, - сказал охранник.
Выглядел он хмуро и не был похож на еврея.
-- Почему не можете? - спросил я.
-- У вас куаркод нерусский.
-- Этот музей как называется? - спросил я.
-- "Еврейский музей и центр толерантности".
-- Значит вы должны меня пропустить. Я приехал из Израиля. Израиль - страна евреев. Куаркод у меня израильский.
-- Вы в качестве кого приехали?
-- В качестве экспоната, - вмешался мой папа.
-- Тогда нужно разрешение руководства, -- сказал охранник.
Я попросил папу зайти в музей и поискать там руководство. Папа долго пропадал. Я уже расстроился, что не попаду на круглый стол, как от папы пришла смс-ка:
"Иди налево и заверни за угол".
Я пошел налево, завернул за угол и вдруг услышал свист. Он доносился из-за забора Еврейского музея. Я подошел к нему и на самом верху увидел известную критикессу и поэтессу Евгению Вежлян.
-- Прыгай! - зашептала Вежлян.
Я подпрыгнул, ухватился за ее руку и залез на забор.
Евгения Вежлян стояла на плечах поэта и критика Дениса Ларионова, а того поддерживали поэт и критик Лев Оборин, просто критик Алексей Масалов и мой папа.
-- Ничего себе! -- воскликнул я. -- Ну и операция!
-- Мы так Дмитрия Кузьмина провели, -- сказала Вежлян. -- Его тоже не хотели пропускать: у него латвийский куаркод.
Я спрыгнул вниз и мы пошли проводить круглый стол.
Внутри были расставлены пустые стульчики. На одном из них сидел мой папа, а на другом главный раввин России Берл Лазар.
Мы начали нашу дискуссию. Она была посвящена тому, нужны ли нам поэтические журналы и зачем. Половина дискуссантов считала, что журналы зачем-то нужны, а другая половина, что низачем не нужны. В это время Берл Лазар подсел к папе и начал с ним перешептываться, что меня очень насторожило. Как потом рассказал папа, диалог был такой.
-- Вы поэт? -- спросил Берл Лазар.
-- Ну, допустим, -- уклончиво ответил папа.
-- Вы понимаете, о чем они говорят?
-- В общих чертах.
-- Вот этот с красными волосами сказал "верните трансгрессию гибридных онтологий", а вон тот в сапогах не хочет ее возвращать. Это они о чем? -- спросил Берл Лазар.
-- Не уверен, -- ответил папа. -- Может, он ему денег должен. Трудно сказать. Лучше бы они стихи читали.
-- А вы можете прочитать что-нибудь?
-- Если надо -- я все могу, -- сказал папа.
Берл Лазар встал и провозгласил:
-- Дорогие гости! Я предлагаю на секундочку прервать обсуждение и послушать стихи другого дорогого гостя. Вас как зовут?
-- Сергей.
-- Сергей прочитает нам стихи!
Папа встал на свой стульчик и громко продекламировал:
Белая береза
Под моим окном
Принакрылась снегом
Будто серебром!
-- Дальше я не помню, -- завершил папа и сел.
-- Прекрасные стихи, прекрасные! -- воскликнул Берл Лазар. -- Я их даже где-то слышал. Вы, наверное, известный поэт! Как ваша фамилия?
-- Никитин, - сказал папа.
-- Гм... А вы еврей?
-- А пошел ты нахуй! - ответил папа.
[,,,]
На обложке я прочла, что он "возводит свои рассказы к повестям
Николая Носова о Незнайке", и зауважала его еще больше. (Хотя
я и так его здорово уважала, не столько за поэзию -- все мы,
пардон, это самое, как говорил Ницше -- сколько за то, что он
и его дочь Агата догадались заслонить меня своим телом от
молодого разноцветного жениха, тоже поэта, как потом
обнаружилось. Я и не ждала, что кто-нибудь догадается.
К делу это отношения не имеет.)
Все остальные "возводят его рассказы к Довлатову". Я тоже.
Но в главе "Некрологи", действительно, все рассказы похожи
на аккуратное переложение истории про Незнайку и поэта Цветика.
Получается здоровско. Жанр этот неисчерпаемый. Даже жалко,
что у Носова поэт Цветик потом не умер.
В общем, это целая книга хороших текстов. Вот чего я не
смогла прочесть -- это последней главы: рассказы,
написанные в соавторстве с нейросетью. Я споткнулась
на первом же рассказе. Хотя, возможно, дальше там есть
где-нибудь и без соавторства. Когда мы учились в школе,
у нас был Союз Писателей. В нем было два Сопредседателя
(сопобедителя в игре в "гонки" на шариковых ручках) --
Гузовский и Астрин, Корректор Хачатурян и т. д. Я была
Цензор, поэтому половины текстов (лучшей) мне не показывали.
Мы сочиняли детективы, пьесы, мадригалы и все остальное,
по очереди: одну букву пишет председатель, другую цензор,
третью опять председатель... У нас, в среднем, получалось
не лучше, чем с нейросетью, но мы все неудачное вычеркивали
и ликвидировали под предводительством покойного Земскова.
Так что, когда я эту главу пытаюсь читать, мне ужасно не
хватает Земскова. До слез.
Но даже с учетом этого, тексты там _в среднем_ очень
хорошие. А возможно ли эту книгу сейчас купить, и как,
я не знаю. |
|
|