Земля пухом. "Мой товарищ в смертельной агонии..."

(Reply to this)

Это Иона Деген прочитал в 2012-ом, в российском посольстве, при вручении юбилейной награды.

Привычно патокой пролиты речи.
Во рту оскомина от слов елейных.
По-царски нам на сгорбленные плечи
Добавлен груз медалей юбилейных.

Торжественно, так приторно-слащаво,
Аж по щекам из глаз струится влага.
И думаешь, зачем им наша слава?
На кой... им наша бывшая отвага?

Безмолвно время мудро и устало
С трудом рубцует раны, но не беды.
На пиджаке в коллекции металла
Ещё одна медаль ко Дню Победы.

А было время, радовался грузу
И боль потерь превозмогая горько,
Кричал «Служу Советскому Союзу!»,
Когда винтили орден к гимнастёрке.

Сейчас всё гладко, как поверхность хляби.
Равны в пределах нынешней морали
И те, кто блядовали в дальнем штабе,
И те, кто в танках заживо сгорали.

(Reply to this)

Земля пухом!
Дай бог каждому прожить так жизнь. Не такую жизнь (никому не пожелаю пережить то. что пережил Ион Деген), а именно ТАК прожить. достойный был человек!

И слава богу, что он оставил после себя такие великолепные стихи и прозу. По таким воспоминаниям нужно учить Историю войны, а не по романам "министрика культурки".

(Reply to this)

Ион Лазаревич Деген
Награждён орденами — Красного знамени, «Отечественная война» 1-й степени, двумя — «Отечественная война» 2-й степени, медалью «За отвагу», польскими орденами «Virtuti Militari», «Крест Грюнвальда» и Возрождения Польши, медалями.
Перенес ожоги и четыре ранения, в которых ему достались двадцать два (22) осколка и пуль. В результате последнего ранения 21 января 1945 года тяжёлая инвалидность.

Врач и писатель
После демобилизации из армии решил стать доктором: «видя благородный подвиг врачей, спасающих жизни раненых солдат, я решил тоже стать доктором. И о выборе своей профессии в будущем никогда не сожалел».




... были в нашей практике случаи, когда «Терапевтический справочник» не мог оказаться полезным.
В горах, километрах в пятнадцати от Волового, у женщины тяжелое кровотечение после десятых родов. С Мотей мы вызвались оказать помощь. Гинеколог подробно и грамотно объяснил нам, что следует делать. Секретарь окружкома партии дал нам свой «виллис». Случай был (или показался нам) более сложным, чем представлялся во время получения наставлений гинеколога. Шофер несколько раз заходил в хату и просил нас, нет, не просил, а умолял, поторопиться. Наконец, пациентка в полном порядке.

Густые сумерки уже окутали горы, когда мы сели в автомобиль. Я — рядом с шофером, Мотя — на заднем сидении.
Небольшая подробность, важная для дальнейшего рассказа: у меня на груди была колодка с орденскими планками, у Моти на его старом кителе — ордена и медали, советские, польские и чешские.

Шофер, с которым до этого мы уже не раз выпивали и были в приятельских отношениях, на сей раз почему-то был настроен недружелюбно. Более того — агрессивно. Быстро темнело. Шофер включил дальний свет. За очередным поворотом посреди дороги фары высветили трех массивных мужчин с автоматами в руках. Так. Бандеровцы. Ничего ужаснее нельзя было придумать в ту пору. Представителей советской власти они не просто убивали, а подвергали зверским мучениям.
— Жми! — скомандовал я шоферу.
— Куда жми? — спокойно, даже несколько флегматично отреагировал Мотя. — Ты не в танке.
Машина остановилась в нескольких метрах от живописной группы бандеровцев. Один из них подошел сбоку, осмотрел нас и оповестил товарищей:
— Нэма цього гада. То паны дохтуры. Пробачте, паны дохтуры.
Он поднял кисть к полям шляпы с пером и вместе с товарищами растворился в лесу.
До самой больницы никто из нас не проронил ни слова.
Сейчас, сорок девять лет спустя, описывая это событие, я не вспомнил, а ощутил шок, в котором мы пребывали. Шутка ли, бандеровцы! Злейшие враги моей родной советской власти и вообще всего прогрессивного человечества! Но какой-то намек на сомнение, вызванный извинением этого лютого врага, закрался в мой тщательно промытый мозг.
А еще через несколько дней, придя утром на работу, мы узнали, что ночью арестовали главного врача больницы. Мы с Мотей только переглянулись. Вопросов в ту пору не задавали. Шел тысяча девятьсот пятидесятый год.

(Reply to this) (Thread)

Интересно, какого гада поджидали бандеровцы и какое отношение к той дорожной встрече имел арест главврача?

(Reply to this) (Parent) (Thread)

Никакого, просто патруль.

Арест главврача это просто показывает, что варвары бандеровцы увидев врачей - пропустили и извинились, а советская власть в то самое время завела дело врачей-вредителей.

(Reply to this) (Parent) (Thread)

А может ждали того секретаря окружкома партии, что дал свой "виллис" для поездки? Сразу вспомнил "Пепел и алмаз".

(Reply to this) (Parent) (Thread)

Что-то мне подсказывает, что секретарь ездил не одним виллисом.

Скорее всего просто кто-то доложил что в деревню приехал виллис, а они ждали его возвращения. Виллис просто так не дают, может агитатор, может инспектор, а оказалось доктора.

(Reply to this) (Parent) (Thread)

Судя по реплике, они ждали кого-то конкретного: «Нэма цього гада». Так что, возможно, они и вправду ждали хозяина этого виллиса − партийного начальника.

(Reply to this) (Parent)

очень сильно и комментаторам выше спасибо...

(Reply to this)

Читаю. И почему-то слезы на глазах...

(Reply to this)

Удивительный человек. Понятно, что его при советской власти никто бы не напечатал.

(Reply to this)

Ион ДЕГЕН

ИММАНУИЛ ВЕЛИКОВСКИЙ
Рассказ о Замечательном Человеке

ТЕЛЬ–АВИВ 1990


И. Великовский
(портрет работы Иона Дегена)

Читать полный текст можно здесь:
http://www.belousenko.com/books/Degen/degen_velikovsky.htm

(Reply to this)

Ион ДЕГЕН

ИММАНУИЛ ВЕЛИКОВСКИЙ
Рассказ о Замечательном Человеке

ТЕЛЬ–АВИВ 1990

И. Великовский
(портрет работы Иона Дегена)


ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

Идея написать биографию Иммануила Великовского возникла у меня совершенно случайно. Хотя, что значит – случайно? Однажды, беседуя с Великовским, Альберт Эйнштейн сказал, что случайным было положение кресла в этой комнате, но не их встреча: они не могли не встретиться.

Прочитав книги Иммануила Великовского, я не мог понять, почему ничего не знал о нем раньше. Меня заинтересовала причина разительного несоответствия между громадностью ученого и малой осведомленностью о нем обывателя. Узнав о «деле Великовского», я был потрясен развернувшейся передо мной драмой. Даже имея некоторое представление о том, как делается наука, я не мог вообразить себе ничего подобного.

Человек может быть порядочным или подлым. Это определяется не профессией, не сферой деятельности, а личными его качествами. Даже в воровской среде существует такое парадоксальное понятие, как порядочность вора.
........

(Reply to this)

Ион ДЕГЕН

ИММАНУИЛ ВЕЛИКОВСКИЙ

Рассказ о Замечательном Человеке

ТЕЛЬ–АВИВ - 1990


ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

Идея написать биографию Иммануила Великовского возникла у меня совершенно случайно. Хотя, что значит – случайно? Однажды, беседуя с Великовским, Альберт Эйнштейн сказал, что случайным было положение кресла в этой комнате, но не их встреча: они не могли не встретиться.

Прочитав книги Иммануила Великовского, я не мог понять, почему ничего не знал о нем раньше. Меня заинтересовала причина разительного несоответствия между громадностью ученого и малой осведомленностью о нем обывателя. Узнав о «деле Великовского», я был потрясен развернувшейся передо мной драмой. Даже имея некоторое представление о том, как делается наука, я не мог вообразить себе ничего подобного.

Человек может быть порядочным или подлым. Это определяется не профессией, не сферой деятельности, а личными его качествами. Даже в воровской среде существует такое парадоксальное понятие, как порядочность вора.

Большинству людей наука представляется чистой и непорочной сферой, окруженной своеобразным силовым полем, сквозь которое не могут проникнуть присущие человеку пороки. Такое представление сохранялось у меня даже тогда, когда, начав заниматься научной деятельностью, я уже столкнулся с коллегами, моральные качества которых оставляли желать лучшего. Ну что же, считал я, одно дело личные качества научного работника, проявляющиеся в общении с окружающими, другое – научная честность, без которой вообще не может существовать наука. Прозрение наступило при весьма странных обстоятельствах...

(Reply to this)

Ион Деген.

Из дома рабства

Издательство "Мория" Израиль, 1986

* * *

...
Невдалеке от рынка большая синагога. В отличие от других, ее называют
шулэ. Утро. Вероятно, суббота. В ермолках, с накинутыми на плечи талесами,
евреи идут в синагогу. У нас дома тоже хранится талес. Не знаю, был ли
верующим мой отец. Он умер, когда мне исполнилось три года. Мама была
воинствующей атеисткой. Но вместе с тремя Георгиевскими крестами отца
хранился талес и тфилин. Бог простит меня, несмышленыша, за то, что я
выпотрошил содержимое тфилин и мезузот, пытаясь понять, что оно такое. Уже
умея читать и по-украински, и по-русски, я не знал значения ни одной буквы
алфавита, завещанного мне предками. Тайком от мамы я иногда убегал в
синагогу. Я не понимал ни слова, но мне нравилось пение кантора.
И еще мне нравилось слушать сказки, которые рассказывал старый хасид
Лейбеле-дер- мешигинер, Лейбеле-сумасшедший. Так называли его за то, что он
не разрешал женщине прикоснуться к себе. Подаяния из рук женщины Лейбеле не
принимал. Она должна была положить его на тротуар, на камень, на тумбу.
Спустя много лет я узнал, что сказки Лейбеле, старого хасида с аккуратной
бородой и длинными пейсами, хасида с добрыми печальными глазами, в вечной
широкополой черной шляпе, в черном лапсердаке, в черных чулках до колена,
что сказки эти - куски нашей истории, куски Танаха. Впервые увидев в
Иерусалиме евреев с пейсами, я испытал щемящее и теплое чувство встречи со
своим далеким детством, я вспомнил доброго старого хасида Лейбеле- дер-
мешигинер (благославенна память его)...

(Reply to this)

Ион Деген
Хеврон
Январь 2011 г.

Январь 2011 года. В эту же пору тридцать лет назад мы с женой приехали в Хеврон. Сейчас город утопал в солнечной благодати, подобной израильской весне. А тогда потоки холодного дождя затопили озябшие строения, в полдень погружённые во тьму. Перед Бейт Хадаса (Здание Хадасы) над примитивным бункером из мешков с песком возвышалась голова раввина Левингера. Приблизившись и обойдя бункер, чтобы войти в дом, мы увидели всю тощую фигуру раввина с автоматом в руках. Вода, как из пожарного брандспойта, стекала с капюшона на брезентовый балахон. Рав Левингер улыбнулся, увидев нас у входа в охраняемый им дом.

А в доме, в котором в ужасных условиях проживало несколько героических семейств, воевавших с властью, пытавшейся выселить их из символа еврейского присутствия в одном из четырёх священных городов Израиля, верховодила жена раввина Мирьям Левингер. Израильское правительство не отказалось от намерения выселить их из дома, всегда принадлежавшего евреям, для того, чтобы угодить арабам. Что можно сказать об этом?

Скромно, не жалуясь, госпожа Мирьям рассказала нам о тяжёлом быте в городе, населённом враждебно настроенными арабами. Но значительно тяжелее быта была война с израильским правительством.

Шестнадцатилетний сын, один из многих, не помню уже из скольких детей Левенгеров, работал в Иерусалиме. В Хеврон возвращался поздно вечером, иногда ночью.

– Но ведь это опасно! – Удивилась моя жена.
– Конечно, – ответила Мирьям.
– Неужели вы не волнуетесь и разрешаете сыну такие поездки?
– Естественно, волнуюсь. Но ведь не могу же я запретить сыну ходить по нашей земле.

Я встал, подошёл к этой славной женщине и поцеловал её руку. Я заметил, вернее, почувствовал охватившую людей какую-то неловкость. Но в ту пору ещё не имел представления о том, что совершил нетактичный поступок. Мужчина не имеет права даже прикасаться, не то что целовать руку жены раввина. Уже потом, когда узнал об этом, оценил деликатность госпожи Мирьям. Она повела себя так, словно ничего не случилось, словно я не преступил дозволенного. Так воспитанная деликатная хозяйка не замечает пролитого на скатерть.

День, проведенный в Хевроне, мокнущий под холодным дождём рав Левингер, его изумительная жена Мирьям, посещение Меарат а-Махпела, гробницы над захоронением Авраама, Сары, Ицхака, Ривки, Иакова и Леи, трансформировался потом в стихотворение, в котором, увы, безуспешно пытался выразить свои чувства.

В Хевроне нет сверкающих дворцов.
В Хевроне получают наши дети
В наследство лишь могилы праотцёв –
Наследье четырёх тысячелетий.

Унылый камень придавил полынь.
Здесь Амалек по-прежнему звереет.
И всё ж одна из четырёх святынь
Хеврон, как встарь, поныне для еврея.

Но на святыню может наплевать
Тот, для кого Хеврон объект сатиры,
Готовый променять отца и мать
На тень воображаемого мира.

Шалом ахшав!* Вслепую, в круговерть,
Бездумно веря в совесть мировую.
Так верили ведомые на смерть,
Что их ведут помыться в душевую.

Прошли годы. Даже не верящий в совесть мировую, став премьер-министром, подчинился преступным Ословским соглашениям и отдал Хеврон в полную собственность так называемой Палестинской автономии, Сейчас мы в Хевроне с женой, невесткой и сыном. Собственно говоря, необходима оговорка. В арабский Хеврон мы не можем попасть. Путь туда преграждён постами Армии Обороны Израиля. Арабам путь в еврейские кварталы, разумеется, не преграждён.

Проехали Кирьят-Арба. Так назывался Хеврон во времена Авраама. Сейчас это новый город, примыкающий к собственно Хеврону. Остановились у входа в Кирьят Бен-Цион. Это район в центре города, названный в честь профессора-физика Бенциона Ароновича Тавгера.

Я часто пытаюсь оценить и сравнить героизм на фронте с героизмом в гражданской жизни. И каждый раз прихожу к заключению, что в бою быть героем всё-таки легче...

...

(Reply to this)