| Прозрачный невидимый свет. Впечатление от концерта Рудольфа Бухбиндера в Мариинском. |
[Jul. 10th, 2011|10:29 pm] |
Я посетил всего один концерт из цикла, на котором Бухбиндер играл все сонаты Бетховена, зато самый последний, на котором исполнялись соответственно три последних сонаты Бетховена, op. 30, 31 и 32. Общеизвестные факты, что эти сонаты относятся к позднему периоду творчества Бетховена, что технически они чрезвычайно сложны для исполнителя, и во времена Бетховена их вообще мало кто мог сыграть, что они также сложны и для восприятия, что современники Бетховена их не поняли и не оценили по достоинству, и проч. и проч. Также более или менее широко известен в узких кругах прогон (извините за такое слово) Теодора Адорно на тему "почему Бетховен в последней сонате (которая op. 32) не написал третьей части", который Томас Манн вставил в виде лекции Кречмара в свой роман "Доктор Фаустус". Это преамбула.
Я думаю, что такую музыку стоит исполнять людям, "пожившим и поработавшим". Бухбиндер находится в том возрасте, когда "приходит мудрость" (или не приходит, но это другой разговор), и это примерно тот возраст, в котором Бетховен эту музыку сочинял. Где-то за 50. Вундеркиндам, которых в два годика пересаживают прямо с горшка за клавиатуру фортепиано, и которые к 15 годам поэтому уже могут гонять на нем этюды Шопена, смысл этой музыки еще не будет понятен. Я никогда не видел, чтобы какое-нибудь молодое дарование исполняло эти три последних сонаты, и я думаю, что так и должно быть - это музыка совсем не детская и даже не молодежная. Есть вещи, которые требуют времени. Дереву нужно время, чтобы вырасти, и нельзя ускорить его рост, дергая его за ветки. Женщине нужно 9 месяцев, чтобы выносить дитя. Чтобы исполнить музыку как надо, надо понимать, о чем она. Чтобы это понимать, нужен жизненный опыт и жизненная мудрость, которая приходит только с годами. Музыка, впрочем, так устроена, что вполне можно овладеть лишь техникой - исполнительской, чтения с листа, и т.п. - и этого часто будет достаточно для профессиональной деятельности - но настоящее искусство требует понимания, что же именно там этими нотными знаками записано, а не только умения как их читать и озвучивать, как мог делать какой-нибудь воображаемый диктор, овладевший формальными правилами чтения и проговаривания текстов на каком-то языке, при этом не понимая смысла произносимого им текста.
Насчет исполнительской техники пианиста я ничего особо не скажу, потому что это не этюды Шопена, и исполнительская техника находится не на первом и даже не на втором плане, а где-то там на дне оркестровой ямы. При исполнении этой музыки пианист лишен вообще всякой возможности покрасоваться своей техникой - он должен просто владеть ей на уровне, позволяющем сделать работу - то есть исполнить композицию. Этот уровень, говорят, весьма высок (я со своего уровня не могу даже понять, насколько именно) - но Бухбиндер, который начал серьезно заниматься в 5 лет, этим исполнительским уровнем, безусловно, владеет. И закончим с этим.
Эти три сонаты, исполненные подряд - по времени получается не очень длинный концерт, чуть больше часа. Несмотря на это, я опасался, не будет ли эмоциональной перегрузки, потому что это музыка отнюдь не "легкая", если продолжать метафоры в весовых терминах, то ее "удельная плотность" больше, чем у трансурановых элементов - может быть, даже где-то возле плотности материи черных дыр. То есть музыка не легкая, а очень тяжелая. Но получилось вполне. Бухбиндер почти без пауз исполнил op. 30, 31 и 32 и в таком последовательном исполнении они в моем восприятии сложились в одно произведение. Большая такая развернутая соната из трех под-сонат, объединенная, извините за пустые слова, "общей темой".
Чтобы слова про "общую тему" стали не такими пустыми, надо попытаться представить, что это за тема такая вообще. Попробую немного порассуждать - почему бы и нет.
Посетители (особенно пожилые посетительницы) театров и концертных залов часто употребляют слово "красиво":
- "Ах, как он красиво станцевал!"
- "Они сыграли так красиво этот дуэт!"
- "Такая красивая музыка!"
При этом в качестве эталона "красивой музыки" понимается что-то вроде балета "Щелкунчик" Петра Ильича Чайковского. Или вот этой вот всем известной темы из оперы "Князь Игорь" Александра Порфирьевича Бородина. Или воздушных этюдов Шопена. При этом ведь спору нет, эти вышеприведенные примеры - это действительно очень красивая и очень хорошая музыка - но вот этого качества красивости три последних сонаты Бетховена лишены, пожалуй, полностью. Глубочайшая философская сосредоточенность? - да. Напряжение всех душевных сил до уровня, что сейчас вот-вот порвется? - да. Мучительный поиск и попытка? - да. Красиво? - пожалуй, нет.
Значит, не только в качестве "красивости" дело.
В музыке Бетховена присутствует какое-то тонкое качество, я для себя называю его "сокрытый свет". Как он ощущается? Ну, не знаю, как это сказать. Как-то так оказывается, что начинаешь что-нибудь слушать или даже наигрывать, ноты там, тональные функции, развитие мелодической линии и прочий миллион формализмов музтеории (если пытаться следить за тем, как сделано) а потом в какой-то момент ощущается как будто ты шел давно и долго впотьмах, уже забыл, кто ты, откуда ты идешь, куда, зачем, и вдруг выглядывает солнце (из-за туч? из мглы? из-за горизонта) и озаряет твой ландшафт светом.
Этот свет у Бетховена бывает разных цветов. Синий в третьей части сонаты ре-минор (вроде op. 17?), какой-то полный спектр в Аппассионате, и т.д., честно говоря, неадекватное сопоставление. Но где оно становится адекватным - вот при приближении к этим трем последним сонатам. Цвет музыки там становится все ближе к чисто белому, пока не становится им, а потом этот цвет начинает становиться прозрачным и исчезает, превращаясь в свет. В конце остается только прозрачный невидимый свет. Как это так? Ну, это примерно то, о чем выражался Кормильцев: "Я весь навстречу музыке. Но я не вижу ее и не слышу. Тогда отчего же я думаю, что она есть?". Прозрачный невидимый свет тоже не виден и не слышен. Но он есть.
Когда Бухбиндер закончил играть op. 32 я сказал - "ффух, можно выдохнуть". Аудитория устроила овацию. И хотя после op. 32 другой музыки в общем-то не предполагается, Бухбиндер, как опытный доктор, все же провел реабилитационные мероприятия для публики, чтобы после погружения в такие философские глубины она бы не очень страдала от кессонной болезни, выйдя на сушу и на солнечный свет (где все нормально и идет своим чередом - в Питере жарко, 28 градусов, на проспекте Декабристов по этой жаре кладут асфальт, пахнет битумом, валяются бетонные круги и все такое) - сыграл сначала что-то полегче из Шуберта, потом что-то еще полегче из Штрауса.
Вот. |
|
|