29 ноября, 9:04
"Нить" - это художественный фильм по рассказу Сергея Малицкого «Рвущаяся нить» из "Чайной Книги" Макса Фрая. Это история об одиночестве, жизни и смерти. Если вы когда-нибудь задумывались об этих вещах, вам понравится "Нить".

Мы просим вашей поддержки, чтобы закончить работу над фильмом.
https://planeta.ru/campaigns/24189

Обыкновенное любопытство затягивает героя в необыкновенные обстоятельства. Легкость, как подъемная сила. Нить рвется. Дневник горит. Ночное небо разрезает падающий болид.
Одиннадцать текстов. Две повести, девять рассказов. Сложное в простом.
На обложке фрагмент картины «Полет», художник - Андрей Мещанов.
http://booksmarket.org/book/Sergei-Malitskii_Legko-1683.html

Роман «Муравьиный мед»
(Первая книга цикла «Кодекс предсмертия»)
БЕСПЛАТНО
Буксмаркет
http://booksmarket.org/book/Sergei-Malitskii_Muravinyi-med-705.html
Призрачные миры
http://feisovet.ru/%D0%BC%D0%B0%D0%B3%D0%B0%D0%B7%D0%B8%D0%BD/%D0%9C%D1%83%D1%80%D0%B0%D0%B2%D1%8C%D0%B8%D0%BD%D1%8B%D0%B9-%D0%BC%D0%B5%D0%B4-%D0%9A%D0%BD%D0%B8%D0%B3%D0%B0-%D0%BF%D0%B5%D1%80%D0%B2%D0%B0%D1%8F-%D0%A1%D0%B5%D1%80%D0%B3%D0%B5%D0%B9-%D0%9C%D0%B0%D0%BB%D0%B8%D1%86%D0%BA%D0%B8%D0%B9
Книжные миры
http://bookworlds.ru/%D0%BC%D0%B0%D0%B3%D0%B0%D0%B7%D0%B8%D0%BD/%D0%9C%D1%83%D1%80%D0%B0%D0%B2%D1%8C%D0%B8%D0%BD%D1%8B%D0%B9-%D0%BC%D0%B5%D0%B4-%D0%9A%D0%BD%D0%B8%D0%B3%D0%B0-%D0%BF%D0%B5%D1%80%D0%B2%D0%B0%D1%8F-%D0%A1%D0%B5%D1%80%D0%B3%D0%B5%D0%B9-%D0%9C%D0%B0%D0%BB%D0%B8%D1%86%D0%BA%D0%B8%D0%B9

ТОЛКОВАНИЕ

О надежде. «Если» журнал, №3, Москва, 2012

Старичка «Быстрого» трясло нещадно. Пережившие несколько сроков годности астровнутренности - пластиковые двери шкафов, рукояти огнетушителей, гравитационные панели, перегородки – дребезжали, звякали, скрипели на стыках и трещали. Пытаясь перебороть вонь хлорки из уборной, климат-контроль накачивал узкий коридор припланетника запахом горелой изоляции. Освещение моргало, вода в кране отдавала ржавчиной, холодильник рычал как реактивный заплечник. К счастью, катерок космонадзора пока что разваливаться не собирался, сержант Ардан загодя облазил его от рубки до дюз, кое-что перебрал, кое-что заменил, потратил десяток баллонов композита и пару лет надежной работы при бережном отношении гарантировал, но внутреннюю вибрацию убрать не смог.
- Возраст, - развел руками Ардан после ремонта. – Это ж как с человеком. Трясет – лечись весь. В комплексе. А вылечишь что-то одно; руку или ногу, жди – как раз она и отвалится в первую очередь. Да и куда нам летать? Мы ведь ненадолго в этой дыре?
- Ненадолго, - полгода назад с досадой буркнул Стамб, предполагая, что скорее выйдет в отставку, чем выкарабкается вместе с крохотным отрядом спецназа из проклятого угла вселенной, но вперевалочку, не торопясь, под пивко и отвратительную акустику в местном баре сам не заметил, как спустил в унитаз шесть месяцев жизни, и вот уже он правит «Быстрого» к точке разрешения всех проблем и даже покрикивает на старшего помощника.
- Рудж, хватит скалиться. Ты проверил боезапас? Я и без тебя знаю, что он нам не должен пригодиться, ты его проверил? Проверь. Вот ведь… полгода ждать и готовиться, чтобы все через суету и спешку… И посмотри заодно, что делает этот свалившийся на нашу голову аналитик. Если я еще раз увижу, что он сует нос, куда не надо, не поздоровится вам обоим. Его место или в кубрике, или в рубке, или в сортире. И лучше, чтоб я его видел. Нет, в сортире будешь следить за ним сам. Ардан. Вытащи губную гармошку изо рта. И капсюли из ушей. Я помню, что ты не на вахте. Какого черта ты здесь торчишь? До точки еще четыре часа. Не видишь, что я вполне справляюсь с твоей посудиной? Иди спать, с красными глазами явился на борт. Кама?
- Что?
Вот ведь девка, всего только и сделала, что повернулась, а от изгиба затянутого в серую форму бедра, загудело в затылке. Что же он хотел у нее спросить?
- И еще, Рудж, у меня все еще хороший слух и я не взбеленился. Боезапас проверяй!
- Ты назвал мое имя.
Кама слепила глаза не хуже диска Виласа, который уже отдалялся, но все еще перегораживал половину обзорной панорамы…

далее
http://fan-book.ru/samizdat/tolkovanie.html

Когда в октябре месяце ракетный дивизион подняли по тревоге, спешно погрузили в эшелон и отправили на юг, рядовой Кузнецов даже обрадовался. Срок службы перевалил за середину, и хотя зима в Ворошиловграде была не в пример мягче, чем в родном Тамбове, начинать второй сезон борьбы с холодом на караульной вышке не хотелось. К тому же все эти внешне утомительные хлопоты со сборами, погрузкой, отправкой и переездом - на самом деле позволяли советскому солдату куда как чаще полежать, выспаться, помечтать о доме и, наконец, просто уменьшить срок ожидания заветного увольнения на гражданку. Единственное, что беспокоило Кузнецова, так это какая-то общая неясность его судьбы. C одной стороны - друг-проныра полковой писарь Елкин доподлинно вызнал, что в Афган дивизион не пойдет, а заменит одну из уже передислоцированных туда частей. С другой стороны, никому не было известно, что там, в Афгане с этой частью может случиться, и не придется ли перебазироваться туда же и их подразделению. Не то, чтобы Кузнецов боялся гибели, просто в маленькой деревне под Тамбовом у него осталась в одиночестве мать, которая, случись что с сыном, не прожила бы без него и года. Увяла бы, как комнатный цветок, задвинутый в глухую тень. Именно поэтому Кузнецов держался тихо, в конфликты ни с начальством, ни с сослуживцами не вступал, служил старательно, но незаметно, сберегая себя для долгожданных материнских объятий.
Дорога оказалась не тяжелой, но нудной. Поезд подолгу простаивал на полустанках, двигался в основном ночами, поэтому к месту назначения прибыл только через неделю, когда и сам Кузнецов, и его сослуживцы вконец одурели от долгого лежания и сидения в вагонах, от холодного сухого пайка и прочих неудобств и несуразностей дорожной жизни. Дивизион выгрузился на затерянной в степи станции, с суетой и руганью поместился в машины и уже к вечеру расположился в пустых и разграбленных казармах.
- Да, - вздохнул Елкин, окидывая взглядом испещренную пулями штукатурку, разбитые рамы и раскуроченные печи. – Год работы. До дембеля не успеем. Хорошо, хоть тепло здесь. Снега, говорят, вообще почти не бывает.
Однако все оказалось не так страшно. Ноябрь еще только подходил к концу, а казармы уже принарядились новенькой штукатуркой, свежими красками заблестела спортплощадка, зажурчала вода в арыках, а возле здания штаба полка ожил ржавый фонтан. Елкин вновь приобрел штабной лоск и, выбираясь по вечерам из своей «секретки», уже не пугал сослуживцев разговорами о возможной отправке дивизиона еще южнее.
Начался декабрь. Как-то сразу похолодало, пошли дожди, и над казармой, да и над всем поселком, прилепившемся к узбекскому областному центру, воцарилась слякотная промозглая осень. И Кузнецов, дважды в неделю заступая в караул и ежась от холода на точно такой же вышке, как и в Ворошиловграде, думал теперь, что лучше знакомые минус двадцать со снегом в тулупе, чем эти минус-один-плюс-два попеременно с сыростью и пылью в тонкой шинели.
Между тем близился Новый Год, и солдаты уже предвкушали и первые увольнительные в город, и сон до восьми утра первого января, и запретные ночные чаевничания в каптерках, когда командир вдруг объявил о выезде в поле. Расстроенный как и все офицеры этим известием комбат Горохов построил личный состав, долго и изощренно матерился, затем плюнул и, махнув рукой, ушел. Старшина батареи прапорщик Лихой понятливо кивнул и четко и быстро организовал группу из двадцати человек для установки палаток и общего обустройства полевого лагеря. К собственному удивлению, в нее попал и Елкин, который как штабная служка отеческой любовью Лихого не пользовался, но при выездах и тревогах был приписан к батарее Горохова.
- Это все надо перетерпеть! – грустно заявил писарь Кузнецову, когда вместе с лопатами, неструганными досками, печками-буржуйками и дырявыми палатками их выгрузили в холодной и сырой от зимнего дождя степи. – Рано или поздно – все это закончится, и мы вернемся домой. Ты в свой Тамбов, а я в свой Зеленоград.
- Ты копай, - посоветовал Кузнецов, взглянув на пыхтящий «Урал», в котором скрывался от пронизывающих дождя и ветра старшина, - а то Лихой еще что-нибудь для тебя придумает. Имей в виду, что после палаток еще и сортир копать за барханом. Ты первый кандидат.
- Сдохну я тут, - посетовал Елкин после сотни взмахов лопатой, разглядывая содранную с ладоней кожу. – Сырость. До костей замерз. Шинель мокрая!
- А ты ОЗК одень, - посоветовал, ежась в бушлате, Кузнецов. – Вон ребята в ОЗК работают, им и дождь нипочем.
Елкин взглянул на соседние расчеты, бодро копавшие ямы для палаток, закутавшись в общевойсковые защитные костюмы, и решительно отправился к «Уралу». Выудив из кузова резиновый сверток, он залез в костюм вместе с шинелью, тщательно завязал тесемки, застегнул пуговицы и, не колеблясь ни секунды, наделся рукавом на попыхивающую выхлопную трубу.
- Кайф! – заорал он Кузнецову, на глазах превращаясь в округлый резиновый шар. – Тепло! Мужики!
Солдаты один за другим заспешили к машине. Вскоре они толкались возле ям неуклюжими зелеными пузырями, отлучаясь каждые пять минут, чтобы обновить содержимое маленьких наземных аэростатов. Даже Кузнецов, почувствовав, что и его терпению приходит конец, последовал примеру Елкина. А вечером, уже лежа в постели и с отвращением вдыхая пропитавший хэбэ удушливый запах выхлопных газов, Кузнецов слушал жалобные стоны Елкина.
- Нет жизни солдату. Пальцы до кости содрал на копке этого сортира. Как я буду документы командиру на машинке печатать? У меня сейчас не руки, а две клешни. Лучше бы в Афган, чем так. Главное, кому это надо? Лихой из себя умного строит. А сам вместо хороших плащей полсотни лыж из Ворошиловграда приволок и лопаты для уборки снега. Комбат ваш орать на него стал, а он побился на литр водки, что снег на Новый Год и здесь будет. Попомни мои слова, Кузнецов. Встречать нам Новый Год в этих самых палатках.
Так оно и случилось. Еще через неделю полк выехал в поле, и вечером тридцать первого декабря Кузнецов, Елкин и еще четверо солдат, как и остальные ракетчики, сидели в накрытой брезентом яме вокруг маленькой чугунной печки, разогревали банки с гречневой кашей и тоскливо смотрели на огонь.
- Самый худший Новый Год в моей жизни, - плюнул в приоткрытую дверцу Елкин. – В Ворошиловграде на прошлый Новый Год, когда я молодым солдатом был и духом летал по казарме, и то сумел на праздник портвешку глотнуть. А тут… А комбат между тем пьяный уже с обеда.
- И наш тоже, - вздохнул конопатый белорус Петрусяк, прозываемый в полку бульбашом. - На проверку даже не вышел. Стоять уже не может.
- А что это за полковник с автомобильными петлицами приехал на бэтээре? – спросил Кузнецов. – Он еще на проверке за командиром стоял? Технику проверять будет, что ли?
- Если бы технику, - усмехнулся чернявый Тимофеев из Харькова. – Это не просто полковник. Это полный звиздец приехал. Проверяющий из штаба дивизии. Наш командир только что яйца ему на поворотах не заносит. Водителей будет в Афган набирать. С каждой части, говорят, по три-пять человек. Потом месяц обучения под Термезом, пятисоткилометровый марш и на тот берег. Жгут Камазы очень в Афгане. Водители постоянно требуются.
- Три человека, - кивнул как всегда все знающий Елкин. – С нашей части три человека. Завтра и выберет. Только особо беспокоиться не советую. Водителей у нас тридцать человек. То, что возьмут именно тебя, Тимоха, или бульбаша, шанс невелик. Отнесись к этому как к лотерее.
- Легко тебе говорить, - огрызнулся Петрусяк. – Ты-то не водитель.
- Водитель, – хлопнул себя по карману Елкин. – Или ты думаешь, кто командира домой отвозит, когда он не в форме? Только в отличие от некоторых я правами водительскими перед начальством не размахивал и в марш не рвался.
- А кто рвался? – вспылил Тимофеев. – Я вообще после школы ДОСААФ призывался! Тут уж рвись, не рвись.
- Не боись, - успокоил его Елкин. – Слушай меня. В строю вставай во вторую шеренгу. Раньше других вперед выходить не торопись, но и последним тоже не оставайся…
Кузнецов слушал, как Елкин поучает водителей, и с тоской думал, что и у него в кармане водительские права, и хоть водитель он никакой, так это в армии не главное. Вон у каждого, и у Тимохи, и у бульбаша – машины. Не проще ли командиру отправить за реку безмашинного Кузнецова, чем снимать проверенного водителя?
- Хорош, – оборвал он разгорячившихся приятелей. – Кого пошлют, того и пошлют. У меня тоже права в кармане. Лучше чаю еще раз заварим, все-таки двенадцать через час. Полковник этот, похоже, водку пьет и Новый Год празднует, а мы уже с вечера его бояться начинаем.
- Нет, - покачал головой Тимофеев, - выпить, конечно, было бы неплохо, но чаем наливаться без сахара - желания нет, а чаефир меня не пробивает. Водочки бы. Или хоть бутылочку «Чашмы». Да и где взять? Тут в радиусе двадцати километров ни одного кишлака нет!
- Я слышал, что крем «Шеврон» можно пить, он же на спирту! – оживился Петрусяк.
- Это как? – недоверчиво покосился на него Тимофеев. У всех еще было в памяти, как по прибытии полка в Туркмению Петрусяк изготавливал крюшон. Он аккуратно вырезал у здоровенного арбуза хвостик, поковырялся внутри штык-ножом и вылил туда две бутылки водки. Затем с победным видом наклонил арбуз над котелком. Оттуда не вылилось ни капли. Водка впиталась в поры арбузной мякоти и оставила после себя только запах. Весь дивизион сбежался смотреть, с какими гримасами на лицах неразлучные Петрусяк, Тимофеев и Елкин поедали этот арбуз.
- Очень просто! – оживленно объяснил Петрусяк, - Берется хлеб, густо намазывается кремом для обуви «Шеврон» и кладется на батарею или на печь. Под действием тепла спирт выходит из крема и впитывается в хлеб. Засохший крем срезается, а хлеб съедается. И все.
- Нет, - решительно заявил Тимофеев, пряча хлеб в вещмешок, - ты еще сапог полижи.
- Помарин, – неожиданно тихо, но уверенно прошептал Елкин.
- Что «помарин»? – недоуменно спросил Тимофеев.
- Зубная паста «Помарин», – поднял палец Елкин. – Совершенно точно. Сосед у меня был судимый. Так вот они пили пасту «Помарин». Он сам и рассказывал. Она на спирту, к тому же вкус приятный. Холодком отдает.
- Холодком? – усомнился Тимофеев.
- Точно, – подхватил Петрусяк, радуясь, что его крюшон, возможно, померкнет после этого изобретения. – И я слышал об этом. Надо взять «Помарин» и развести с водой. И выпить. По мозгам даст без вариантов. И никакого запаха.
- Так у нас всего только четыре тюбика? – развел руками Тимофеев. – Знал бы, глотал, когда зубы чистил.
- Надо у молодых собрать зубную пасту, - засуетился Петрусяк. – Нечего им зубы чистить. Пусть едят аккуратнее. Шевелись, Тимоха. А то Новый Год провороним!
Через полчаса Тимоха, Елкин и Петрусяк вновь собрались в палатке с несколькими десятками тюбиков зубной пасты.
- А «Жемчуг» зачем притащил? - удивился Тимофеев, рассматривая разномастные тюбики.
- Ты нюхни! – объяснил ему Петрусяк. – Запах тот же самый, что и от «Помарина»!
- Ладно! – успокоил приятелей Елкин, выдавливая в котелки с водой тюбики. – По крайней мере, сдохнуть от этого точно нельзя. Попытка не пытка. Ты как?
Он вопросительно посмотрел на Кузнецова, привыкнув уже, что тот не принимает участия в рискованных предприятиях. Посмотрел так, для порядка.
- Нет, - покачал головой Кузнецов, брезгливо поглядывая на содержимое котелков.
- Ну, как знаешь!
Елкин всмотрелся в белую жидкость, взглянул на молодых солдат, спящих на лежаках, обернулся к приятелям.
- По котелку на брата. Пить сразу, иначе не схватит. Или выворотит. Ну что? Ждем? До Нового Года еще три минуты.
- Давай, чего уж там, - морщась, пробормотал Петрусяк, - это ж еще и выпить надо.
- Ну! – Елкин глубоко вздохнул. - С новым счастьем!
Друзья припали к зеленым армейским емкостям. Кузнецов с содроганием смотрел, как тяжелыми поршнями шевелятся их кадыки, разглядывал тонкую белую струйку, стекающую по впалой щеке Петрусяка, и, вдыхая мятный и еще какой-то аромат, почему-то вспомнил деревенского пастуха немого Степана, который вот так же готовил собственную смерть, всыпая пригоршнями соль в дурно пахнущую жидкость и опуская в нее якорь электродрели. С каждой секундой вращения разбитого электроинструмента на сверло накручивался ком омерзительной гадости, жидкость светлела, а Степан темнел лицом, дрожь пробивала его ноги и руки, спина сгибалась, и к тому мгновению, когда отвратительное пойло было готово, и он казался готовым к изуверской пытке. Пытке, которую сам же и жаждал. И которую однажды не вынес.
- Ну? – тяжело выдохнув и обтерев белые губы, спросил Тимофеев. - Как? Схватывает?
- Ну и дрянь, - сплюнул Елкин, - словно мела нажрался.
- С ментолом, - подтвердил, мучительно морщась, Петрусяк. - Тимоха! Подай воды, а то этот алебастр у меня в горле схватится.
- Не схватывает, – качнул головой Тимофеев. – Елкин. Ты ничего не перепутал?
- Нет, – неуверенно ответил Елкин, положив руку на живот и тревожно прислушиваясь в происходящему там. – Дело верное. Только надо к теплу ближе сесть. Спирт тепло любит.
Елкин сместился к печке, Тимофеев и Петрусяк последовали его примеру, поочередно прикладываясь к фляжкам с водой, а Кузнецов полез на лежак. Все происходящее казалось смешным, но смех этот словно существовал где-то отдельно и не мог пробиться в далекий полевой лагерь в зимней туркменской степи. За брезентом палатки задул ветер, холод ухватил Кузнецова за бок, и уже кутаясь в одеяло, он смотрел и смотрел, засыпая, на три фигуры, застывшие у гудящей печки в ожидании кайфа.

На следующее утро, когда над мерзлой степью стоял еще полумрак, командир скомандовал построение, и первая, вторая батареи, взвод обеспечения, транспортный и прочие составные части дивизиона выползли из холодных палаток и построились в две шеренги. Кузнецов, тычась носом в широкую спину прапорщика Лихого, пытался укрыться от пронизывающего ветра и с тоской слушал командира. Тот представил таинственного полковника и стал говорить правильные слова об интернациональном долге, о том, какая хорошая машина Камаз и о нехватке водителей в Афганистане. Затем вперед вышел сам полковник и повторил те же самые слова, только исключив из них матерные, что позволило ему уложиться в несколько минут. После него слово вновь взял командир и спросил, есть ли в строю водители, желающие перейти служить в Афганистан. Необходимо выбрать троих.
Никто не пошевелился. И Кузнецову показалось, что даже стылый ветер стих между палаток.
- Снег! – неожиданно прошептал прапорщик. – С тебя литр, комбат!
- Где? – удивился стоявший рядом Горохов.
- Да вон же! - показал прапорщик в сторону бархана. – Что я говорил? Прапорщик Лихой, товарищ комбат, ничего не упустит. Меня можно в разведку определять. Я глаза опущу, и скажу тебе, что сейчас американцы у себя в Америке замышляют. Сквозь землю увижу!
Кузнецов скосил глаза в сторону бархана и действительно увидел белеющую в утренних сумерках полоску снега. Зима словно зацепилась за вытоптанную солдатами тропинку к сортиру, разбросала тут и там горсти снежной крупы, которая уже обреченно готовилась таять под лучами зимнего, но теплого солнца.
- Молчи, нахрен, Иван! – зло прошипел комбат старшине, заметив, что полковник обратил на них внимание.
- Молчу! – громким шепотом ответил Лихой, но было уже поздно. Привлеченный разговором полковник сделал шаг в их сторону, затем остановился, обернулся к командиру, который был младше его по званию, спросил что-то, кивнул и внезапно заорал диким голосом:
- Дивизион! Ра-а-авняйсь! Смирно! Штатные водители и личный состав с водительскими правами два шага вперед ша-а-гом марш!
Кузнецов с тоской вздохнул, шагнул в сторону, чтобы не сбить с ног замеревшего прапорщика, и вместе с тремя десятками притихших бойцов сделал два шага вперед.
- С какой стороны солдата не целуй, везде жопа, – тихо, но отчетливо произнес полковник, останавливаясь напротив Лихого. – Так, товарищ прапорщик?
- Так точно! – четко ответил Лихой.
- Именно так, - довольно кивнул полковник и, окинув строй взглядом, уставился на Кузнецова. – Что теребим в кармане, товарищ солдат? Играете в карманный бильярд? Почему руки не швам?!
В строю кто-то прыснул, полковник обжег его взглядом и требовательно протянул вперед ладонь. Кузнецов снова сунул руку в карман и вытащил письмо от матери, которое, наконец, нашло его во всех этих переездах, и которое он успел прочитать всего только раз пять, не больше. Полковник строго взял в руки листок, развернул, пробежал глазами пару строчек, сложил и, медленно разорвав, громко объявил:
- Советский солдат должен читать письмо только два раза. Первый раз при получении. Второй раз в сортире. Вам ясно, товарищ солдат?
- Так точно! – вытянулся в струнку Кузнецов.
- Тогда почему разговорчики в строю? – напряг лиловые веки полковник. – Чего башкой крутим?
- Так снег же? – растерялся Кузнецов, не решаясь обернуться к комбату и старшине. – Товарищ полковник. Смотрите на бархан. Снег!
- Снег? – удивился полковник и, обернувшись в ту сторону, куда смотрел Кузнецов, замер.
Со стороны сортира спускались три сумрачные фигуры. Вот один из них рванулся в сторону, согнулся и, спустив штаны, присел по нужде прямо на тропинке. Второй скорчился пополам в отдалении от него, выворачиваясь наружу белыми брызгами рвоты. Третий, пошатываясь, продолжал спускаться вниз.
- Убью суку! – прошипел за спиной Кузнецова старшина. - Сгною Елкина в нарядах!
- Товарищ командир полка! – обернулся назад полковник. – Как это прикажете понимать? У вас что здесь? Эпидемия? Гепатит?
- Нет, - спокойно ответил командир. - Не гепатит, а «Помарин» и «Фтородент». Бойцы не рассчитали силенки на новогодний праздник. Сейчас ими фельдшер занимается. Желудки им марганцовкой промывает.
- Желудки? – потерял всякий интерес к Кузнецову полковник. – А как насчет мозгов? Водители среди них есть?
- Есть, - кивнул командир. – Все они и водители. Правда, у одного практики маловато. Вот у того, что первым идет.
С бархана почти уже спустился Елкин. Глаза у него были навыкате, он тяжело дышал, вытирая крупные капли пота со лба, попытался перейти на строевой шаг, но, не дойдя до командира десятка метров, неожиданно развернулся и вновь обратно вверх по склону, расстегивая на ходу штаны.
- Ничего, - сказал полковник. – Практику я ему обеспечу. Заодно и повеселимся. Отдадите всех троих?

Через пару минут командир скомандовал разойтись. Комбаты построили подразделения и поставили перед каждым солдатом неотложные полевые задачи. А еще минутами позже Кузнецов ползал по импровизированному плацу, подбирал с сырого песка обрывки письма и шептал:
- Все в порядке. Ничего страшного. Все в порядке. А ты волновалась. Все хорошо.

В который раз уже переписываю это письмо. Сокращаю, сокращаю, сокращаю. Убиваю восклицательные знаки, прилагательные. Вытираю слюни. Выпалываю красивости. Так что просто - привет. Обойдемся без имени, хотя я его помню. Тем более что и этот вариант не будет отправлен.
Мы не виделись двадцать лет. Или уже тридцать? Боже мой… С чего я взял, что ты меня помнишь? Потому что помню я? Или потому что мой адресат продолжает жить внутри меня, не меняясь? Что стало с тобой настоящей? Ты была старше меня года на три. Тогда это казалось пропастью. Теперь мы ровесники. Теперь мне проще говорить с тобой. Я уже не стараюсь тебе понравиться. Может быть, я все еще пытаюсь понравиться самому себе, но говорить, наверное, нужно было тогда. Или не нужно. Извини, что я так и не позвонил. Однажды все-таки набрал номер, но телефон взял кто-то другой, и я ничего не смог сказать. Положил трубку. Бог лишает дара речи во благо. Моя маленькая провинциальная вселенная осталась незыблемой. Да и что я мог сказать? Привет, как дела? Пустое. Тем более - я звонил не для того, чтобы узнать, как твои дела. Пожалуй, я звонил, чтобы услышать собственный голос. Мне нужно было эхо. Или не только эхо?
Ты помнишь? Длинные и узкие коридоры? Дешевую мебель? Пыльный кинозал? Потертый линолеум на тогдашнем «танцполе»? Сумасшедшие зимние студенческие каникулы? Ты замечательно танцевала. А когда села к роялю и легко пробежала пальцами по клавишам, я чуть не задохнулся. А потом мы сидели у тебя в номере, и ты рассказывала о том мужчине с тонкими пальцами, который извлекал удивительные звуки из гитары, и который ходил за тобой и за мной этими узкими коридорами. Или сидел в твоем номере частью какой-то компании и смотрел на тебя обожающими глазами. Он был похож на грустного и худого тюленя. Он хотел быть с тобой. А ты отчего-то нет.
Почему ты это рассказывала мне? Иногда замирала, придерживая ладонь на левой груди. Глотала какие-то таблетки. Зачем мне девчонка с больным сердцем, которая еще и старше меня на три года, думал я тогда. Я был чистым и влюбленным не в тебя. Куда она делась, та моя влюбленность? Наверное, туда же, куда и чистота. Почему я столько лет не могу выбросить тебя из головы? Что мне мешает? Ведь между нами ничего не случилось. Совсем ничего. За целую неделю общения. Самую глупую неделю в моей жизни. Незабываемую неделю. Бог мой, что я тогда нес...
Ты слушала и улыбалась. А потом, в последний день спросила - что я буду делать с этой своей любовью, если ты сейчас разденешься? Почему же ты не сделала этого? Натолкнулась на мой испуганный взгляд? Почему? Ведь ты могла спасти меня.
Всякий раз, когда я оборачиваюсь, я ужасаюсь. Почему я кажусь себе зрячим, если в моем прошлом ежесекундно тычется в стены и падает с обрыва слепец с моим именем и моим лицом?
Где ты? Что с тобой? Жива ли ты? Как ты провела эти двадцать или тридцать лет? Нет, я вовсе не хочу тебя увидеть. Просто любопытно. Да и было бы недурно услышать какую-нибудь гадость в свой адрес. Почему-то тогда она не прозвучала.

Друзья. "Миссия для чужеземца". Бесплатно. Сказочная история.
http://booksmarket.org/book/Sergei-Malitskii_Missiya-dlya-chujezemtsa-931.html