МОЯ КНИЖНАЯ ПОЛКА.МАРЕК ХЛАСКО. " В ПОИСКАХ ЗВЕЗД".

Мальчику было девять лет, он был влюблен и знал, что это на всю жизнь.
Отцу своему он, кстати, об этом сказал, предварительно попросив никому
его не выдавать, но потом, поддавшись отцовским уговорам, открыл тайну
и матери, хотя сомневался, что она сумеет его понять. Девочку, которую
он любил, звали Эвой, она была моложе его на месяц и двенадцать дней.
Эва жила с родителями в соседнем доме и приходила к мальчику по вечерам.

— А пораньше ты прийти не можешь? — спросил он однажды.

— Нет, — сказала она.

— Почему?

— Папа не разрешает. Мне можно выходить из дому только когда темно.

— Я поговорю с твоим отцом, — сказал мальчик.

— Он не согласится.

— Посмотрим.

Они сидели в сарае, где у мальчика раньше жили кролики, пока кто-то
неизвестный не вломился ночью и не унес их. Больше разводить кроликов
мальчику не захотелось; он только попросил отца оставить ему сарай,
чтоб по-своему там все устроить и чтобы никто никогда туда не входил, и
отец согласился, но с условием, что осенью в сарай будут сложены дрова,
которые им предстояло вместе пилить. Так оно и стало. Теперь мальчик
сидел с девочкой на куче опилок — сыпких, светлых и пахучих; был вечер,
тихо, и мальчик слышал стук собственного сердца и слышал, как стучит ее
сердце. Когда человеку девять лет, он еще не знает, что такое желание,
— тогда желание заменяют любопытство и удивление, вызываемое другим
телом, и вот тут-то пересыхает в горле, сердце быстро колотится и
волосы на голове встают дыбом, как на собаке шерсть. Но о том, что
любопытство сильней желания, мальчик тоже не знал. Он сидел на куче
опилок рядом с девочкой, водил руками по ее телу и знал только одно:
что влюблен на всю жизнь.

— Приходи завтра пораньше, — сказал мальчик.

— Попробую.

— Ты правда не хочешь, чтобы я поговорил с твоим отцом?

— Папа болен, — сказала девочка. — Может, в другой раз.

— Завтра я уже все буду знать, — сказал мальчик.

— Откуда?

— Расскажет один... мы с ним в школе учились. Обещал завтра зайти. Я
ему за это клетки отдам. — Мальчик вздохнул. — Ничего не захотел
говорить, пока не увидит клеток.

— Думаешь, он знает?

— Наверняка, — сказал мальчик. — Знаешь, кто это? Надера.

— Надера, — повторила девочка.

— Да, — сказал мальчик шепотом. — Брат того самого Надеры, ну, знаешь.
Отец у них железнодорожник; когда уходит из дома, он этого большого
Надеру запирает в погребе или привязывает за ногу цепью. Ему уже
семнадцать лет. А придет его брат. И все расскажет.

— Думаешь, мы сможем?

— Если только он скажет как. Но он скажет, это точно. Видишь клетки? Мы
с отцом сами делали; потянешь за веревочку, и дверцы открываются. —
Мальчик вдруг повернулся и посмотрел на девочку, но лица ее не
разглядел, в темноте ему только видно было, как поблескивает стоящая в
углу пила. — Не будешь бояться? — спросил он.

— Не знаю, — сказала она.

— Когда родишь ребенка, им придется отпускать тебя днем, — сказал он. —
Старики твои... Нечего им будет сказать. Ты будешь взрослая и сможешь
делать что хочешь.

— Мне надо идти, — сказала она.

— Да, — сказал он. — Я тебя провожу.

Он едва дождался следующего дня; извелся от нетерпения, злился, но
приятель все не приходил. Опять наступил вечер, было темно, они сидели
с Эвой на куче опилок, опилки были теплые, согретые теплом их тел, и
тогда мальчик услышал свист. Он встал и вышел во двор.

— Почему так поздно? — спросил мальчик.

— Не мог раньше, — ответил тот. — Отец наклюкался и бузил. Только-только заснул. Ну, где твои клетки?

— Идем, — сказал мальчик. Они вошли в сарай.

— Это брат Надеры, — сказал мальчик Эве. — Того самого, которого отец сажает на цепь. За клетками пришел.

— Мне уже надо идти, — сказала девочка.

— Не хочешь подождать? Она покачала головой.

— Извини, — сказал мальчик младшему Надере. — У нас секрет. Подожди минутку.

— Посмотрю пока твои клетки, — сказал младший Надера.

— Хорошо.

Мальчик с девочкой отошли в угол.

— Почему ты не хочешь подождать? — спросил мальчик. — Он ведь для того и пришел, чтобы нам рассказать.

— Если я сейчас не вернусь, завтра меня вообще не отпустят, —прошептала девочка. — Ты не знаешь моего отца.

Мальчик сжал ее руку.

— Ладно, — сказал он. — Иди. Я пока туг все приготовлю. Но завтра приходи пораньше.

— А на это много времени надо? — спросила она.

— Не знаю, — сказал он. — Я еще никогда этого не делал. Но ребенок есть ребенок. Тут нельзя тяп-ляп.

Девочка ушла. Младший Надера смотрел ей вслед, пока она не вошла в дом и не закрыла за собой дверь.

— Что за бабеха? — спросил он.

— Так, одна, — сказал мальчик.

— Из Варшавы?

— Да.

— Чернявая, — задумчиво проговорил гость. — И волосы черные, и глаза.

Мальчик выставил вперед левую ногу, подбородок прижал к груди.

— Тебе не нравится? — спросил он. — Скажи, что она тебе не нравится.

Вместо ответа тот ударил его головой в живот, но мальчик знал своего
приятеля и был к этому готов. Отец немного учил его драться, и теперь
он подскочил к Надере, ударил сильно два раза и снова отскочил назад,
все время помня, что ноги должны работать вместе с руками.

— Я брату скажу, — разревелся тот.

— Не боюсь я твоего брата, — крикнул мальчик; сейчас он верил в то, что
говорил; уцепившись за пиджак, он тряс противника. — Я никого не боюсь,
никого. — Потом отпихнул Надеру, и тот побежал через двор.

Мальчик вошел в дом, разглядывая на свету окровавленные руки.

— Упал? — спросил отец.

— Нет, — сказал мальчик. — Подрался с братом Надеры.

— Из-за чего?

— Как из-за чего?

— Ты отлично меня понял. Я спрашиваю: из-за чего была драка?

— Не могу тебе сказать, — тихо ответил мальчик.

— Мне не можешь сказать?

Мальчик с умоляющим видом показал на мать:

— Не могу.

— Это другое дело, — сказал отец. — Ложись спать. А потом, когда мальчик уже лежал, отец присел на кровать и наклонился над ним.

— Ты ему сказал, где живет Эва? — спросил он.

— Он знает, — сказал мальчик.

— А ты знаешь?

— Что, папа?

— Ты знаешь, кто Эва?

— Эва, — повторил мальчик. — Что ты хочешь сказать, папа?

— Ничего, — сказал отец. — Все в порядке. Но Надера этот... Кажется, он
работает на немцев. Во всяком случае, люди так говорят. — Внезапно он
встал, подошел к шкафу; вытащил оттуда рюкзак, полушубок и лыжную
шапку. — Вам ничего не сделают, — сказал он. — А мне лучше на пару
деньков исчезнуть. — И повернулся к матери: — Сходи к ним, скажи, что
неплохо было б на несколько дней отсюда убраться. Боюсь я этих Надер.
Может, я и не прав, но лучше переждать.

Мать ушла.

— Знаешь, папа, — сказал мальчик, засыпая, — Надеру этого отец, когда
уходит, сажает на цепь. А раз даже запер в погребе, и Надера просидел
там целых три дня. — Потом он про Надеру забыл; подумал только с
сожалением, что не узнал того, о чем хотел узнать, и что Эве придется
еще некоторое время подождать и выходить из дома только в сумерках. Он
уже не слышал, когда вернулась мать.

— Ну что? — спросил отец.

— Не хотят уходить, — сказала мать. — Некуда, говорят, им идти. И все
равно рано или поздно это должно случиться. — Она смотрела на толстые
темные пальцы отца, затягивавшие шнуровку рюкзака. — Ты все-таки хочешь
уйти?

— Вам я ничем не смогу помочь, — сказал он. — И не тронут они вас, я уверен. А их расстреляют.

— Неужели ничего нельзя сделать?

— Рано пока об этом говорить, — сказал отец. — Кончится война, тогда
подумаем. Возможно, Бог сохранит немцев — да, конечно, он их сохранит.
Я считаю, изо всех народов они особенно нужны Богу, вот он их и
сохранит. Чтоб все люди знали и нутром чувствовали, как выглядит зло.
Для того только, чтобы легче было выбирать добро.

— Нельзя так говорить, — сказала мать. — Если ты когда-нибудь вернешься в школу, то, надеюсь, не этому будешь учить.

— Я был плохим учителем, — сказал отец. — Но кое-чему, кажется,
научился сам. Когда война окончится, я буду об этом говорить. А пока
пойду их убивать и буду молить Бога, чтобы он их сохранил. Я вам дам
знать. — Он закинул рюкзак на плечо, подошел к кровати и поцеловал
мальчика. Потом подошел к печке, осторожно вынул один изразец и вытащил
завернутый в промасленную тряпку пистолет. — Возьми завтра гипс и
обмажь вокруг, — сказал.

— Иди с Богом.

— С Богом. И скажи ему, чтоб смотрел во все глаза, как их будут убивать. Пусть смотрит и учится. И пусть запомнит на всю жизнь.

Отец вышел, тихонько притворив за собою дверь. Но мальчик спал крепко и
не слышал, как уходил отец. Он даже не слышал, как они подъехали к дому
в четыре утра; не слышал их голосов, и как они дубасили в дверь, и как
лаял пес; крепко спал, не подозревая, что они рядом, знать не зная,
какой шум они подняли в четыре часа утра. Проснулся только, когда мать
потрясла его за плечо, и сел в постели: отдохнувший, чуткий, как
звереныш.

— Одевайся, — сказала мать.

— Сегодня ведь воскресенье, — сказал мальчик.

— Да, — сказала мать. — Потом снова ляжешь, а пока вставай.

Мальчик оделся и вышел во двор. Побежал было к машине, но мать схватила
его за руку. Она стояла на крыльце старого деревянного дома и шумно
дышала, а мальчик чувствовал тепло ее ладони.

— Что сейчас будет, мама? — спросил он. — Что-нибудь случилось? — Мать
не ответила, и тогда он повторил еще раз: — Что-нибудь случилось?

Посмотрел на капот машины, блестящий от росы, на лежавшего с высунутым
языком пса и на дула винтовок; потом негромко свистнул, и пес
насторожил острые уши. Полицейский, который стоял в стороне, вышел
вперед и сказал:

— Идите за нами.

— Куда вы нас ведете? — спросила мать мальчика.

— Да тут рукой подать, — сказал полицейский. — Посмотрите и вернетесь домой.

— Я пойду одна, — сказала мать. — Не нужно ребенку смотреть на такое. Вы должны меня понять.

Полицейский заколебался. Потом нехотя пробурчал:

— Приказ такой. Сказано: всем смотреть. Чтоб неповадно было.

Они пошли за полицейским и немцами. Мать продолжала держать мальчика за
руку, и ему было стыдно; раз-другой он попытался высвободиться, но мать
держала крепко. Мальчик жалел, что нету отца; отец бы никогда так не
поступил. Самое большее, положил бы ему руку на плечо, и выглядели бы
они как два приятеля, возвращающиеся с работы домой.

Потом они остановились и смотрели, как Эвин отец и хозяин, у которого
он жил, роют яму, работая лопатами быстро и молча. Мальчик увидел Эву,
которую ее мать тоже держала за руку, и рванулся к ней; но мать
оказалась сильнее. Ну и он стоял и смотрел. Видел, как один из немцев
подошел к плачущей Эве и погладил ее по голове.

— Не плачь, малышка, — сказал немец. — Знаешь, кто мы?

— Кто? — спросила Эва.

— Мы искатели звезд, — сказал немец. — Ищем желтые звезды. — И приказал полицейскому: — Принесите ей куклу.

— Куклу? — удивился полицейский.

— Да, — сказал немец. — Какую-нибудь игрушку. Полицейский вошел в дом и через минуту вышел, держа плюшевого медвежонка.

— Сколько ей лет? — спросил немец у Эвиной матери.

— Восемь.

Немец дал Эве игрушку; теперь она стояла с медвежонком в руке.

— Ну, — сказал немец. — Не бойся. Знаешь сказку про волка и семерых
козлят? Нет? Однажды мама-Коза сказала своим детям: «Никому не
открывайте, пока я не вернусь», — и ушла. Тогда к дому подошел волк и
постучал лапой в дверь. «Кто там?» — спросили козлята. А он им: «Это я,
ваша бабушка». «А почему, бабушка, у тебя такой грубый голос?» —
спросили козлята...

Полицейский подошел к нему и сказал:

— Готово. Раздеваться им?

— Нет, — сказал немец. Полицейский протянул к Эве руку.

— Дай-ка сюда мишку, девочка, — сказал он.

— Почему вы у нее отбираете? — спросил немец.

— Я ребенку хотел, — сказал полицейский.

— А вы не видите, что это тоже ребенок? — сказал немец. — Странный вы человек. Как не стыдно.

Потом они возвращались домой, и мальчик, плача, радовался, что все же с
ним мать, а не отец. При отце он бы стеснялся плакать, а не плакать не
мог, как ни старался. На следующей неделе партизаны убили Надеру и его
старшего сына; какой-то молодой человек среди бела дня на вокзальном
перроне застрелил немца, а какая-то еврейская семья покончила с собой —
легла ночью на рельсы; мальчик все это знал, обо всем слышал и
постепенно забывал. Время от времени он, правда, плакал, особенно когда
вспоминал, что теперь у него никогда не будет жены и детей — ведь он
уже однажды поклялся в верности; и что любовь — она ведь на всю жизнь.

1962.

************************************

14 января 2004 года
Мареку Хласко – одному из самых ярких польских писателей послевоенного
поколения, автору таких романов, как «Красивые, двадцатилетние»/Piękni
dwudziestoletni и «Восьмой день недели»/Ósmy
dzień tygodnia - исполнилось бы 70 лет. Родившись в Варшаве, Хласко
почти всю жизнь провел в скитаниях, но так и не смог приспособиться ни
к одному режиму. Сначала он исколесил Польшу, перепробовав себя в самых
разных профессиях – от чернорабочего до курьера, а затем в 1958 году,
получив стипендию, уехал в Париж и не вернулся. Из Франции он попадает
в западный Берлин, а потом в Израиль, куда неоднократно возвращается
после поездок в Европу. Умер писатель в немецком городе Висбадене в
возрасте 34 лет.
Первая публикация Марека Хласко увидела свет в
«Литературном альманахе» в 1954 году, и критика сразу же отметила его
«абсолютный слух к окружающей действительности». В течение нескольких
последующих лет Хласко пишет для ряда польских журналов: «Новая
культура», «Европа», «Просто», а в эмиграции сотрудничает с парижской
«Культурой», где и публикует свою известную автобиографию «Красивые,
двадцатилетние». После ее выхода писатель становится «запрещенным» в
Польше. В Израиле Хласко создает ряд повестей -«Обращенный в
Яффе»/Nawrócony w Jaffie, «И все от него отвернулись»/Wszyscy byli
odwróceni и др. - в которых описывает свою нелегкую жизнь нелегального
эмигранта, атмосферу и быт того времени.
В конце 80-х Хласко
вновь становится популярным не только в Польше, но и за ее пределами,
на основе его произведений создаются кинофильмы и театральные спектакли.