1997
От Ирина naja_naja@lj

Конечно, я очень хорошо помню этот год. Я бы, наверное, с большим удовольствием забыла. Однако ж, на то она и песня, что не выкинешь.

Жизнь моя тогда жестко мерилась по Анне. Родилась она с проблемами, и первая половина года – консультации невролога, неонатолога, поиски массажиста, определение с лекарствами. В её четыре месяца нас положили в отделение малышовой неврологии на Толстого и это стало кошмаром для нас. Потому что, не знаю, что какая там гигиена была нарушена, но в одну из ночей меня увезли на «скорой» с тяжелым отравлением, тут же иссякло молоко (а я кормила её, несмотря на нашу месячную разлуку после ее рождения – постоянно сцеживалась, сохраняя грудь, возила ей молоко в больницу). Дочь осталась одна, совсем одна, с огромным трудом, держась за стену, я добилась от медсестер хотя бы бутылочки кефира для Анны – и они, эти стервы, даже позвонили маме далеко не сразу… Адов кошмар совковой медицины, когда ты наиотчетливейше понимаешь, что ни у кого, ни у врачей, ни у сестер ничего не ёкнет, хоть ты сама, ни грудничок, маленький и беспомощный – хоть умрите оба. Перед их глазами. Холодный, безразличный кошмар. Не было лечения, никакого. Так было, и никак не считаю нужным находить для них хотя бы какие-то оправдания. Особенно это уязвило по контрасту с самоотверженностью врачей и медсестер роддома, когда нас с ней у смерти - _отбили, отвоевали_.

Как бы то ни было, а увезли меня на другой конец города, и, как положено, исключили контакты. Опять сцеживание, пять-шесть раз за сутки, антибиотики, капельницы, никакая пища – ну, времена вы помните. В палате со мной лежала женщина, у которой во время кесарева (второе) не смогли спасти сына. Когда она лежала на сохранении, к одной женщине в палату принесли жареные окорочка – тогда это была очень популярная пища. А эти самые окорочка были заражены сальмонеллами… Когда у нее развился сальмонеллез, направили в обсервацию за Волгу. Интоксикация, стимулирование родов, кесарево, смерть сына. Но долечивать-то надо, а в роддоме её держать нельзя. Вот и оказались мы в одной палате. Святую Пасху мы встречали, улыбаясь солнышку – оно только-только стало выглядывать.

Выздоровела, помню – прекрасный весенний солнечный день, шатаюсь от слабости, тащу баул на автобус. Доехала с пересадками до дома, все мысли о том, как она – узнает меня? Из инфекционного отделения, ни обнять, ни поцеловать без санобработки. Солженицынское просто что-то… вхожу, а они как раз проснулись, мама стоит с Лялькой на руках, солнышко их освещает. Скорее мыться, стирать все, что было – и нет сил закрыть дверь – надо слышать своего соловья, видеть мелькание в щель двери. Мама потом рассказывала, как Анна, сидя у нее на руках, пробовала ещё приоткрыть дверь, заглядывала, пытаясь меня увидеть! Наконец-то я, уже чистая и в чистом, взяла ее на руки, чтобы накормить. Держу на коленях, подставляю грудь – а она не берет, радостно смотрит и улыбается мне! Желание поговорить, пообщаться для нее было сильнее голода! Золотая моя птица.

Дальше пошло все уже получше – сшила сумку-«кенгурушку», благо детка тогда смогла сидеть, а время теплое – и мы ходили гулять – рюкзак с дочерью спереди, рюкзак с водичкой, пеленкой, платком, игрушками сзади. В наших диких краях тогда народ про такие сумки для детей не знал, поэтому опять шокировала, особенно бабушек.

Однако Анна к своим восьми месяцам, несмотря на все усилия, не могла переворачиваться – ни со спины на живот, ни обратно. После очередной консультации с неврологом, попросила сказать мне честно – что с дочерью и как все это развернется дальше. Врач призналась, что, скорее всего – да, если за несколько месяцев динамика не изменит характер, то ДЦП. Ну, думаю, будем пытаться изменить то, что в наших силах, а если нельзя с чем-то справиться – будем учиться с этим жить. В одной остановке от нас был клуб «Лесенка» для детей с ДЦП, вот туда-то мы и направились. В «Лесенке», дай им Бог доброго здоровья, мы нашли нашу Лидию Ивановну, замечательную массажистку, поднимавшую деток с диагнозом. Стали ездить к ней, - она с мужем закончила Кисловодскую школу массажистов для незрячих. Тогда и, на праздник Владимирского образа Божией матери, Анну и крестили. О. Александр Иевлев, крестивший Анну, в последствии стал нашим духовником, называл её «ангелоподобным» ребенком.
И в десять месяцев Анна уже пошла! Причем не особо и ползала, такое впечатление, что сразу побежала. Сжалился Господь над нами.
А потом решился вопрос о кафедре, меня взяли ассистентом, - надо было как-то кормиться, нищета была жуткая, почти все, что нельзя было сшить, было дареное. Читала своё любимое психологическое консультирование, подрабатывала консультантом у друзей в магазине развивающих игрушек.

Я совсем не помню, что было ещё, кроме связанного с дочерью. Дикое напряжение всех сил, всего, что знала, постоянно искала информацию, как помочь ребенку, скомпенсировать состояние… Рассказывала о мире, вот это такой цветок, это – другой, а вот грач пролетел, а вот клен шелестит, к концу прогулки уставал язык. Начала писать диссер, писала так – стираю пеленки, рядом карандаш и блокнот – пришла мысль – записала; готовлю – опять-таки отрываюсь-пишу.

Помню, как с мамой на работе рассчитались мешком муки, и я пекла хлеб раз в два дня. Такой теплый и радостный дух в доме от хлебного запаха!
Аниному отцу она была не нужна, он даже не интересовался, как мы живем, что с нами. Да и не до него было, если честно. Я-то знала, что всё кончено, а определенность – она успокаивает.

Длинно получилось, но что ж. Сначала писала, - такая боль душу зажала, потом вспомнила Лидию Ивановну, всех добрых людей, кто помогал, поддерживал, сижу сейчас, слезы утираю. Мы выжили, выстояли и даже с победой для себя.